Округлив губы, она засовывает указательный палец себе в рот. Йозеф отводит глаза:
– По крайней мере в моем присутствии…
Алета с громким чпоком выдергивает палец изо рта:
– Я проверила твое имя в «Книге исландцев»…
Она бросает на Йозефа вызывающий взгляд:
– Да, проверила! У меня есть исландский номер соцстрахования, и он дает мне на это право, как и всем остальным! Более того, благодаря этой работе, у меня есть расширенный доступ к базе данных…
Йозеф встряхивает головой:
– Ну и что? Мне нечего скрывать!
– Там сказано, что твоя мать родилась в Рейкьявике в марте тысяча девятьсот двадцать седьмого года, а умерла в декабре тысяча девятьсот шестьдесят второго…
Алета замолкает, какое-то время колеблется в нерешительности, затем продолжает:
– Ее звали Брúнхильдур Хéльгадоттир.
Йозеф бледнеет.
Когда, шестнадцатого числа декабря месяца тысяча девятьсот шестьдесят второго года, Бринхильдур Хельгадоттир замерзала недалеко от психиатрической больницы «Клéппур», ее последней мыслью было:
– Я не собираюсь окочуриться в этой грязище у дурдома.
За пять часов до этого Бринхильдур очнулась в доме на западной окраине Рейкьявика, в подвальной кладовке без окон. Она лежала на боку на покрытом чехлом соломенном матрасе, пристроенном на нескольких ящиках из-под пива и втиснутом в самый холодный угол крошечного пространства. Левая сторона ее лица была плотно приклеена к матрасу тем, что вытекало у нее изо рта и носа, пока она находилась в отключке.
Бринхильдур провела языком по опухшим губам. Там, где угол рта соприкасался с нейлоном чехла, образовался большой вязкий сгусток, одновременно горький и сладкий на вкус. По всей внутренней стороне щеки тянулась глубокая рана. Кончиком языка у нее получилось покачать два верхних коренных зуба. Похоже, кто-то крепко приложился кулаком к ее скуле.
Замедленным движением она отняла лицо от матраса, прислушиваясь к потрескиванию, когда ее подсохшие выделения отрывались от синтетической ткани. Сверху доносился топот, танцевальная музыка, грохот бьющейся посуды и визгливый хохот.
Бринхильдур приподнялась на локте, спустила ноги с матраса и скованно села. Судя по тому, как ныло во всем ее теле, у нее случилась нешуточная потасовка с тем, кто нокаутировал ее то ли вчера днем, то ли предыдущей ночью. Она ничего не помнила. В голове мерными ударами пульсировала боль, которая усиливалась при наклоне в сторону и тянулась изнутри черепа к корням волос.
Зафиксировав взгляд прямо перед собой и стараясь не двигать головой, Бринхильдур соскребла с лица запекшуюся кровь и рвоту, после чего вытерла руку об ободранный кусок байкового одеяла в синюю клетку, который укрывал ее от паха до колен. Одеяльце, по всей видимости, являлось свидетельством запоздалого раскаяния, оно было ни достаточно большим, ни достаточно толстым, чтобы согреть взрослого человека, а Бринхильдур, за исключением спущенного на талию бюстгальтера, была совершенно голой.
Дверь кладовки была приоткрыта. Из нее виднелась прачечная комната, а за ней – освещенный коридор. Света оттуда хватало, чтобы разглядеть валявшуюся на сером каменном полу, рядом с ее импровизированной постелью, бутыль из-под красного вина и одинокий, подбитый мехом короткий женский сапог нестандартно большого размера. Это был ее сапог.
Подтянув вверх бюстгальтер, она пошарила по матрасу в поисках платья, нижнего белья и чулок, но ничего не нашла. И хотя ее глаза уже привыкли к полумраку, никакой одежды там видно не было. Там вообще ничего не было, кроме нее самой, обрывка одеяла, пустой бутыли и сапога, если не считать чего-то похожего на человеческие фекалии в луже мочи у двери. Она надеялась, что это не ее работа.
Бринхильдур, насколько получилось, обернула себя одеяльцем и встала. Сильное головокружение качнуло ее вперед, и она упала на колени. Придя в себя, оперлась рукой о стену и начала подниматься – сверхосторожно, с короткой паузой для того, чтобы двумя пальцами подхватить сапог и затем уже вместе с ним оторваться от пола кладовки.
Пошатываясь, она проковыляла в прачечную и остановилась у большой раковины, на дне которой в сероватом рассоле плавало несколько кусков рыбы. Открыв кран, как смогла, вымыла лицо и руки, прополоскала рот, выплюнула красное на рыбу, а потом долго глотала ледяную воду, пока ее не затошнило, хотя жажду это не утолило.
На протянутой поперек комнаты веревке висело сухое выстиранное белье: женские трусы, пара мужских брюк, одна рубашка в полоску и несколько белых, хлопчатобумажных, капроновые носки, платье без рукавов, кальсоны, штанишки с нагрудником на мальчика и юбка на девочку-подростка.
Бринхильдур собрала то, что подходило ей по размеру. Ее не заботило, что это мужская одежда, остальное было ей мало. Натянув на себя рубашку, брюки и носки, она также прихватила висевшую на крючке кофту.
За прачечной, в коридорчике, валялся второй сапог, и Бринхильдур с надеждой подумала, что ее пальто всё еще может висеть на вешалке в прихожей. Обувшись, она начала подниматься по лестнице, очень медленно, страдая от пронзающей при каждом шаге боли. К пульсации в голове прибавилось ощущение открытой раны между ног, а всякий раз, когда ее тело наклонялось во время подъема, ей казалось, будто под правой лопаткой торчал кинжал. Как выяснилось в ходе вскрытия четыре дня спустя, у нее были сломаны два ребра.
Шум пирушки становился всё громче по мере приближения к деревянной темной двери наверху лестницы, где отраженным светом поблескивала медная ручка.
Первое, что увидела Бринхильдур, открыв подвальную дверь, была спина мужчины. Он стоял в прихожей, у зеркала, поправляя на шее бабочку горчично-желтого цвета. В том же зеркале она увидела и собственное отражение – как появилась в дверях, как сделала последний шаг из холодного полумрака в теплый, ярко освещенный коридор, увидела, что мужчина тоже ее заметил.
Он отпустил свою бабочку и повернулся к Бринхильдур. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что вошедший – высокая рыжеволосая женщина в мужской одежде. Сообразив, наконец, кто перед ним, он широко улыбнулся и поспешил сунуть руки в карманы. На мгновение в его улыбке мелькнула гримаса боли, когда кисть правой руки въезжала в тесный карман брюк, а незадолго до этого Бринхильдур заметила на ней припухшие окровавленные костяшки. Это был человек, который вырубил ее там, в подвале.
Она отшатнулась, будто он снова нанес ей удар. Его улыбка растянулась еще шире:
– Ты уже проснулась?
Он шагнул ей навстречу:
– А я как раз собирался к тебе заглянуть…
Бринхильдур почувствовала, как у нее свело желудок, кислотный страх поднялся по пищеводу, растекся по груди, и на мгновение ей показалось, что затхлый подвальный сквозняк хочет засосать ее обратно, затянуть назад, вниз по ступеням, вырвать из сапог, раздеть в прачечной, затащить в кладовку, бросить на холодный нейлон матраса, вымазать ее волосы, лицо и тело кровью, рвотой и спермой, выключить ее сознание…
– Эй, Би́дди[25]!
Из гостиной выглянула ее подруга детства, Йóханна Áндресар, или просто Хáнна с Лóкастигура, – та, что привела Бринхильдур на эту вечеринку и поручила ей обихаживать хозяина, чтобы самой остаться в покое, пока они будут наслаждаться его гостеприимством, выпивкой и сигаретами.
– Ты куда пропала?
Выбросив вперед руку с зажатым в ней полупустым стаканом красного вина и торчащей между пальцами дымящейся сигаретой, она указала на Бринхильдур и безудержно захохотала:
– Что это?
Улыбка слетела с лица хозяина, он повернулся к Ханне и рявкнул:
– Ты сказала, что она, эта твоя подруга, такая веселая…
Привалившись к дверному косяку и поднеся руку со стаканом к лицу, не в силах остановиться, Ханна гоготала в тыльную сторону ладони, разгоняя хохотом табачный дым.
– Я сейчас обоссусь! Ты только посмотри на себя!
Бринхильдур глянула на себя в зеркало. От лица, о котором иногда говорили, что оно напоминало Хеди Ламарр, мало что осталось, кроме глаз. Это был последний раз, когда она видела свое отражение.
Повернувшись в дверях, Ханна прокричала, стараясь перекрыть гомон веселья:
– Идите сюда! Бидди устроила шоу!
Из гостиной донеслись радостные «Оу!», «Ау!», «Вау!» и «Воу!». Бринхильдур услышала, как задвигалась мебель, как кто-то налетел на подставку для проигрывателя, как взвизгнула игла, скользнув по «Вечеру твиста с оркестром Свáвара Гéстса», как гости вечеринки, с трудом поднимаясь на ноги, ломанулись в коридор, чтобы поглазеть на обещанное Ханной шоу.
Нет, никто не должен увидеть ее в таком состоянии! Бринхильдур бросилась в прихожую, на ходу толкнув хозяина плечом так, что того отбросило к стене. По дороге к выходу из этого смертоносного гостеприимства она прошипела своей подруге детства с Локастигура:
– Не спускайся с ним в подвал!
Не найдя на вешалке свое пальто, Бринхильдур схватила первое попавшееся, рванула входную дверь и исчезла в темноте.
Ханна крикнула ей вслед:
– Эй, Бидди, не будь врединой, не уходи!
Мужчина с бабочкой выпрямился, поправил покосившееся на стене зеркало, разгладил на себе шерстяной в серую крапинку пуловер, подошел к входной двери и захлопнул ее.
И обратился к Ханне:
– Она чертова зануда…
Он улыбнулся, и Ханна подхватила его под предложенную ей руку.
В гостиной уже снова отплясывали твист.
Сначала Бринхильдур не могла понять, в каком месте находилась и который был час. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что прихваченное с вешалки пальто ей мало. Рукава доходили лишь до середины предплечий, оно на ней не сходилось и было явно летним, а на улице стояла зима – дело было в декабре.
Оказавшись на безопасном расстоянии от проклятого дома, она замедлила шаг, пытаясь отыскать знакомые ориентиры и по признакам жизни определить время суток. Это был респектабельный район, застроенный двух- и четырехквартирными домами темного цвета, между которыми встречались более светлые – на одну семью. На темных стенах чуть поблескивало покрытие из дробленого исландского шпата с обсидианом, на светлых были те ж