Его горячее, пахнущее мускусом и кровью тело рухнуло на снег, а сталкер медленно пошел к лежащему невдалеке автомату.
О том, что сейчас произошло, он старался не думать, равно как и о боли в груди. Если сломаны рёбра, это очень плохо. Ему предстояло идти по заснеженному лесу несколько часов, прежде чем он доберётся до ближайшей заставы «Пепла». А в лесу могут быть мутанты, для которых неповоротливый человек с переломанными рёбрами – лёгкая добыча.
– Эй… – послышался сзади знакомый голос, голос Артиста, – сталкер, ты хорошо побегал, пора возвращаться в подвал.
И Спам закричал, чувствуя, как мутант вновь восстанавливает контроль над его телом. Но как же Журавлёв и Монгол? Псионик оставил их, погнавшись за Спамом, значит, есть ещё шанс…
– Шансов нет, – усмехнулся мутант, – идём.
И сталкер пошел. Послушный воле чудовища, он медленно переставлял ноги, утопая в снегу. У него был один-единственный шанс на спасение, но и его сталкер упустил. Везунчик Спам стремительно терял везение, растрачивал, как патроны.
Выстрел прогрохотал, когда отчаявшийся человек и мутант вошли в фойе корпуса. Ахнуло так, что заложило уши. Внезапно вернувший себе контроль над телом, Спам обернулся, успевая увидеть, как тощая фигурка мутанта вздрогнула и пошатнулась. В дверях, держа в руках дробовик, стоял сталкер Батрак – тот самый, которого сектанты держали в заложниках и о котором Спам совсем забыл. И хорошо, что забыл! Вместе с ним, настроившийся на мысли и воспоминания человека, забыл и мутант.
Батрак выстрелил второй раз, когда мутант побежал на него, и тело псионика швырнуло на пол, разворотив в полёте всю грудину.
– Он тут один? – настороженно спросил Батрак, оглядывая фойе.
– Да, – рассеянно кивнул Спам, – сектанты убили себя… Отравили газом.
– А их лидер? И этот второй, Валера?
– Ушли, наверное…
Спам сел на бетонный пол, привалился к стене и часто-часто задышал. Освобождение от воли мутанта сродни похмелью. В голове всё кружится, а желудок, и без того пустой вот уже сутки, норовит вывернуться наизнанку.
– Плохо? – сочувственно спросил Батрак.
Он аккуратно обошел мутанта, ткнул его стволом дробовика.
– Спасибо тебе, – чуть слышно поблагодарил Спам.
– Ты бы для меня сделал то же самое.
«Нет, не то же», – мелькнуло в голове, и Спаму стало стыдно за себя и свои действия. Он ведь мог освободить Батрака, и тогда… А что тогда? Они вдвоём схлестнулись бы с мимикримом? Они вдвоём попали бы под воздействие псионика?
– Это же… – потеряв интерес к спасённому, Батрак заглянул в заляпанное кровью лицо мутанта. – Это же он… тот дядька, которого мы с мужиками нашли в подземельях у Озера.
Спам встрепенулся:
– Какой мужик?
Он ни на секунду не сомневался, что под своим контролем их держало чудовище, но никак не человек. Человек тоже мог, теоретически, так же, как Адепт когда-то держал под своим контролем Монгола. Нужно было лишь соорудить правильную сборку из артефактов и подвесить её на ремне.
– Этот… учёный, – Батрак защёлкал пальцами, пытаясь вспомнить, – академик или профессор… Дугин. Да, точно, Дугин!
Случайности не случайны, господа сталкеры… Вот ведь встреча.
Глава 13
Почему всё так, а не иначе, сталкер Фрегат решил для себя давным-давно. Если ты стараешься жить как все, по-человечески, стремясь стать похожим на одного из святош, то умрёшь, так ничего и не добившись. Измученный, больной и нищий. Добрые помыслы истощают человека, выпивают все соки, и чем больше добра ты сделал, тем хуже твоё здоровье и благосостояние. Таким Фрегат становиться не хотел. В райские кущи, где за добро воздастся, он не верил, хотя отец, священник сельского прихода, пытался его в этом убедить на протяжении семнадцати лет. Мать – смиренная женщина, вечно с потупленным взглядом, в линялом платке и уродливой юбке, кивала, мол, сынок, будь достоин нас.
Семья жила бедно. Не жила даже – выживала. Отец, будучи человеком набожным и честным, деньги с прихожан не тянул, готов был питаться духом святым. К нему приезжали из города богатые и влиятельные люди, чтобы исповедаться. Предлагали деньги на храм и на воспитание детей. Отец отвечал, что утлой деревянной церквушки в их селе довольно – дух святой витает над почерневшими крестами и в каменные хоромы не просится.
– Дурак ты, батюшка, – говорил один из чиновников. – Мы же тебе за так предлагаем, задарма.
Отец щурился и как-то совсем не по-христиански усмехался:
– Бесы вы. Знаю я, что от селян нужно лишь непротивление, когда лес валить начнёте.
– Начнём, – соглашался чиновник, – либо ты нам поможешь, либо споим твоих селян. А будешь выёживаться, башку оторвём.
Отца не стало через два года. Всё это время на каждой проповеди он твердил: «Защищайте свою землю, защищайте лес». Дважды приезжал епископ, ходил вдоль опушки, почёсывал чёрную, как смоль, бородищу.
– Решение по твоим проповедям принимается, – наконец, заключил он в последний свой визит. – Митрополит ясно дал понять…
Четыре месяца спустя, сырой, промозглой осенью, батюшки не стало. Он, как обычно, ушел в лес – любил побродить меж вековых кедров. Говорил, что из таких вот деревьев, наверное, фрегаты раньше строили. А теперь продают за границу. Из леса так и не вернулся. Пошедший на поиски сын обнаружил старика сидящим возле могучей сосны. Казалось, отец устал и присел отдохнуть.
Фрегат помнил, как долго тряс отца за плечи, не веря в случившееся, как возвращался, заплаканный, в село, чтобы сообщить страшную весть.
Весной прибыл новый священник, сообщивший, что вот-вот начнётся строительство каменной церкви, и всего-то нужно благодарным селянам разрешить вырубать реликтовые леса. Как водится, храм никто так и не построил. Наладили дорогу, чтобы по ней один за другим, днём и ночью шли лесовозы. В числе прочих влажных, пахнущих жизнью брёвен вывезли сосну, возле которой прожил свои последние минуты сельский священник.
Летом решили, что школа в селе не нужна, детей можно возить в райцентр.
Фрегат вернулся на родину после армии и не узнал село: ветхая церквушка с прохудившейся крышей, вместо могучего леса – чернеющие пни, горы опилок.
Домишко матери стоял в самом центре села, от автобусной остановки – метров триста. Едва не бегом двинулся парень к знакомым окнам с резными наличниками.
От матери узнал, что уже дважды заглядывал священник, интересовался, не хочет ли она податься в монастырь, а дом передать пьянчугам, которые, дескать, встали на путь исправления и работают при церкви.
– Господь всё видит, Лёшенька, – говорила мать, склонив на плечо сына седую голову, а внутри у Фрегата всё клокотало от ярости. Лёшенька, Алексей превращался во Фрегата.
Вечером он постучался в дом священника. Полноватый мужичок с жидкой бородкой отпер дверь, подслеповато взглянул на визитёра.
– Ты кто такой?
– Отца Михаила помните?
Священник помешкал, в его бесцветном взгляде на миг вспыхнуло узнавание:
– А… сын его. Вернулся? Матушка твоя всё переживала, как ты там. А я говорю, молиться надо…
– Сюда иди! – Фрегат ухватил священника за одежду, выдернул из тёплых сеней в горчащую осенними травами, жгуче-холодную ночь, прижал к стене, – ты зачем матери говорил, чтобы она в монастырь шла?
Священник примирительно выставил руки перед собой, ладонями вперёд.
– Успокойся, – тихо, но властно сказал он. – Давай поговорим.
Пошли в дом, как оказалось, совсем маленький, уютный. Фрегат принялся оглядываться.
– Один живу, – перехватив его взгляд, пояснил священник. – Садись. Будем чай пить.
Парень послушно опустился на жесткий, скрипучий табурет.
– Ты чего на меня озлобился так? – звеня посудой, спросил хозяин дома. – Я тебе что-то плохое сделал? Я кому-то что-то плохое вообще сделал?
– Ты мать пытался в монастырь сплавить.
Священник появился в дверях с двумя исходящими паром кружками.
В тёплом, желтоватом свете висевшей над столом лампы его лицо казалось ещё более комичным.
– Я по-христиански пожалел её. Одна живёт, помочь некому. Знаешь, сколько сил мне, мужику, нужно, чтобы воды принести и дров наколоть? А она – од-на, – по слогам выдал он и поставил кружки на стол. – С сахаром пьёшь?
Фрегат отрицательно мотнул головой.
– А дом алкашам хотел отдать.
– Чтобы присмотрели.
И на всё-то у него находилась отговорка.
– Ты в каких войсках служил? – спросил хозяин дома, когда Фрегат вперился пустым взглядом в стоящую перед ним кружку.
– Десантура.
– Значит, парашюты синевою наполнял… Я тоже в своё время служил, правда, в морфлоте. Пришел домой после трёх лет, а вокруг всё как будто чужое…
– Вы тут чужой, а всё остальное – наше. Лес, который вывозят. Школа, которую закрыли. Церковь.
– А что я могу? – в сердцах бросил священник, – скажу слово против, тут же найдут замену. Здесь местная власть знаешь какая? Э-эх… не знаешь. Или вот, как отца твоего, в лесу подстерегут…
Он одёрнул себя, поняв, что выболтал лишнее, серые глазки забегали.
Фрегат молча взял со стола кружку, отхлебнул чай и только после этого отчеканил:
– Даю две минуты! Если не расскажешь всё, шею сверну, как курёнку.
Священник тоже глотнул немного чая, поперхнулся, закашлялся.
– Минута, – настырно вёл отсчёт поздний гость.
Хозяин дома покосился на висящую в углу икону Николая Чудотворца, что-то забормотал, потом спросил:
– Ты ведь ничего дурного не сделаешь?
Молчание в ответ.
– Твой отец не хотел уступать. Они говорили: возьми деньги на каменную церковь, только уговори свою паству дать разрешение на вырубку. Он – ни в какую. Ему ведь угрожали. Ты знал?
Фрегат не знал. Отец не распространялся о таких событиях, не впутывал семью.
– Когда меня направили в село, сказали, чтобы не повторял ошибок предшественника, а то могут подкараулить в лесу, шприцем уколоть – и всё.
– Вы это кому-нибудь рассказывали?