Множество странных петель в одном мозгу
Две главы назад я объявил, что в каждом человеческом черепе есть по одной странной петле и что эта петля составляет наше «Я», но также я упомянул, что это всего лишь грубый пристрелочный выстрел. В самом деле, это жуткое упрощение. Так как все мы воспринимаем и представляем внутри нашего черепа сотни других людей на совершенно разных уровнях детализации и достоверности и так как самый главный аспект всех этих людей – это их собственное самоощущение, мы неизбежно отражаем и потому размещаем в нашей голове огромное количество других странных петель. Но что конкретно означает фраза, что каждая человеческая голова – очаг размножения «Я»?
Что ж, я не знаю точно, что это значит. Хотел бы я знать! И я считаю, что если бы я знал, я был бы величайшим в мире философом и психологом одновременно. Будучи далеко у подножия этого Парнаса, лучшее, что я могу предположить, это значит, что мы изготавливаем невероятно упрощенную версию нашей собственной странной петли самости и устанавливаем ее в основании символов для других людей, позволяя изначально грубой петельной структуре изменяться и расти со временем. В случае с людьми, которых мы знаем лучше всего – наших супругов, родителей, братьев и сестер, наших детей, наших дорогих друзей, – каждая из этих петель со временем разрастается и становится очень богатой структурой, сдобренной тысячами индивидуальных ингредиентов, и каждая достигает значительной автономности, вырастая из семечка упрощенной ванильной странной петли.
Петли обратной связи без содержимого
На идею ванильной странной петли можно пролить больше света с помощью нашей старой метафоры – петли обратной аудиосвязи. Представим, что микрофон и колонку соединили так, что даже самый легкий шум быстро входит в цикл и с каждым оборотом петли становится все громче и громче, пока не превратится в пронзительный визг. Но представим, что изначально в комнате стоит гробовая тишина. Что произойдет в таком случае? Произойдет следующее: в комнате сохранится гробовая тишина. Петля работает нормально, но на входе у нее нулевой шум и на выходе у нее нулевой шум, поскольку ноль, умноженный на что-то, это все еще ноль. Когда в петлю обратной связи не поступает сигнал, она не возымеет никакого ощутимого эффекта; с тем же успехом ее вообще может не быть. Сама по себе аудиопетля не создает визг. Нужно какое-то ненулевое воздействие, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.
Теперь давайте переведем этот сценарий в мир обратной видеосвязи. Если направить видеокамеру на центр пустого экрана и если камера будет видеть только экран без рамки, то, несмотря на наличие петли, все, что произведет эта установка – не важно, стоит камера ровно, наклоняется, поворачивается, приближается или отдаляется (так и не достигая краев экрана), – это неизменная белая картинка. Как и прежде, тот факт, что картинка получается из замкнутой петли обратной связи, не играет роли, поскольку ничто снаружи не служит содержимым этой петли. Я буду называть такую петлю обратной связи без содержимого ванильной петлей, и очевидно, что две ванильные видеопетли будут неразличимы – это просто пустые оболочки без узнаваемых черт и без «персональной идентичности».
Однако, если камера повернется достаточно далеко влево или вправо или отдалится достаточно сильно, чтобы вместить что-то снаружи пустого экрана (пусть даже крошечное цветное пятнышко), кусочек экрана станет непустым, и затем непустое пятнышко немедленно затянет в видеопетлю и закрутит снова и снова, как ветку дерева, попавшую в торнадо. Вскоре экран наполнится множеством цветных точек, образующих сложный и сам себя стабилизирующий узор. Этой неванильной петле придает узнаваемую идентичность не только тот факт, что картинка содержит себя, но и не менее важный факт, что частью картинки являются внешние объекты, расположенные определенным образом.
Если мы вернем эту метафору обратно в контекст человеческой идентичности, мы можем сказать, что «голая» странная петля самости не порождает отдельную личность – это просто базовая ванильная оболочка, которой требуется контакт с чем-то еще в этом мире, чтобы она начала приобретать явственную идентичность, явственное «Я». (Для тех, кто наслаждается запретной дрожью плохо обоснованных[25] множеств – множеств, которые, вопреки Расселу, могут содержать в качестве членов самих себя, – я могу загадать загадку про два одноэлементных множества x и y, каждое из которых в качестве членов содержит себя и только себя. Являются ли x и y одинаковыми сущностями? Или разными? Попытка разгадать эту загадку, определив, что два множества идентичны в том и только, в том случае, когда у них одинаковые члены, немедленно приведет к бесконечному регрессу, так что ответа мы не получим. Я предпочитаю нагло разрубить Гордиев узел и объявить эти два множества неразличимыми и потому идентичными.)
Детские петли обратной связи и детское «Я»
Хотя я только что создал понятие ванильной странной петли в человеческом мозгу, я вовсе не подразумевал, что человеческое дитя уже с рождения наделено этой «голой» петлей самости – то есть полностью реализованной, хоть и ванильной, оболочкой чистого, дистиллированного «Я», – только благодаря наличию человеческих генов. И еще меньше я подразумевал, что нерожденный человеческий эмбрион приобретает голую петлю самости, находясь еще в утробе (а то и в момент оплодотворения!). Реализация человеческой самости и близко не настолько автоматическая и генетически предопределенная, как можно подумать.
Замыкание странной петли человеческой самости глубоко зависит от скачка между уровнями, которым является восприятие, что подразумевает категоризацию, а потому чем богаче и мощнее инструменты категоризации у организма, тем более реализованным и богатым будет его «Я». И наоборот, чем беднее у организма библиотека категорий, тем более скудным будет «Я», пока, в пределе, «Я» и вовсе не исчезнет.
Я многократно подчеркивал, что у комаров, по сути, нет символов, а значит, и личностей. Внутри головы комара нет странной петли. Как это работает у комаров, так это работает и у младенцев, и тем более у человеческих эмбрионов. Просто младенцы и эмбрионы благодаря своим человеческим генам обладают фантастическим потенциалом стать вместилищем огромных символьных библиотек, которые будут расти и расти многие десятилетия, тогда как у комаров нет такого потенциала. Из-за изначальной скудости и фиксированной нерасширяемости их символьных систем комары обречены на бездушность (ох, простите – на сознание около 0,00000001 ханекера, на волосок выше уровня термостата).
К худу или к добру, мы, люди, рождаемся лишь с тончайшими намеками на то, во что система нашего восприятия превратится в течение десятилетий, которые мы будем взаимодействовать с миром. При рождении наша библиотека категорий настолько мала, что я в практических целях назвал бы ее нулевой. Лишенный вызываемых символов, младенец не может разобраться в том, что Уильям Джеймс выразительно назвал «большим цветущим гудящим беспорядком» его чувственного восприятия. Построение само-символа для младенца пока далеко в будущем, так что у младенца нет странной петли самости – или почти что нет.
Говоря прямо, поскольку его будущий символический аппарат на 99 % отсутствует, у новорожденного человека, каким бы умопомрачительно милым он ни был, попросту нет «Я» – или, говоря чуть великодушнее, если он обладает минимальной порцией «Я», она, наверное, стоит около одного ханекера – и тут особо не разгуляешься. Итак, мы видим, что в голове человека может быть меньше одной странной петли. Как насчет более чем одной?
Переплетенные петли обратной связи
Чтобы более предметно изучить идею двух странных петель, сосуществующих в одной голове, давайте начнем с легкой вариации нашей старой видеометафоры. Предположим, что две видеокамеры и два телевизора установлены так, что камера A видит экран A и вдали от нее камера B видит экран B. Кроме того, предположим, что камера A всегда охватывает все, что есть на экране A (плюс что-то поблизости, чтобы в A-петле было «содержимое») и отправляет это обратно на A, и, аналогично, камера B берет все, что есть на экране B (плюс какое-то внешнее содержимое), и отправляет обратно на B. Итак, раз системы A и B по условию находятся далеко друг от друга, интуитивно понятно, что A и B образуют отдельные, разъединенные петли обратной связи. Если локальное окружение, поступающее в камеры A и B, различается, то на экранах A и B будут явно разные паттерны, так что «идентичности» этих двух систем легко будет отличить друг от друга. Пока что эта метафора заводит все ту же шарманку (точнее, две шарманки) – про две разных головы, в каждой из которых по одной петле.
Но что случится, если системы A и B постепенно сводить ближе, чтобы они начали друг с другом взаимодействовать? Камера A теперь будет видеть не только экран A, но также экран B, так что петля B станет частью содержимого петли A (и наоборот).
Давайте естественным образом допустим, что камера A ближе к экрану A, чем к экрану B (и наоборот). Тогда петля A будет занимать больше места на экране A, чем петля B, а значит, и больше пикселей, так что петля A будет воспроизводиться на экране A в лучшем разрешении. Петля A будет большой и мелкозернистой, тогда как петля B будет маленькой и крупнозернистой. Но это только на экране A. На экране B все будет наоборот: петля B будет больше и более мелкозернистой, тогда как петля A будет меньше и более крупного зерна. Последнее, о чем я хочу напомнить, прежде чем мы перейдем к новому абзацу, это о том, что теперь петля A, хоть она и называется просто A, тем не менее включает также петлю B (и наоборот); каждая из этих двух петель теперь играет роль в определении другой, хотя петля A играет большую роль в собственном определении, чем петля B (и наоборот).
Теперь у нас есть метафора для двух индивидов, A и B, у каждого из которых есть своя персональная идентичность (то есть их собственная странная петля) – и все же часть этой частной идентичности сделана из частной идентичности другого индивида и потому от нее зависит. Более того, чем более достоверно изображение одного экрана на другом, тем сильнее переплетаются «частные» идентичности двух петель и тем больше они смешиваются, размываются и даже становятся, я придумал специальное слово, нераспутываемыми.
Хоть мы и следовали исключительно за очень любопытной технологической метафорой, тут, я думаю, мы подошли довольно близко к пониманию, что же из себя представляет подлинная человеческая идентичность. Как вообще кому-то пришло в голову, что получится обрести глубокое понимание загадки человеческой идентичности, не столкнувшись с какой-нибудь незнакомой абстрактной структурой? Зигмунд Фрейд ввел понятия “эго”, “ид” и “суперэго”, и подобные абстракции вполне могут существовать в архитектуре человеческой души (пожалуй, не конкретно эти три, но некие паттерны того же рода). Мы, люди, так сильно отличаемся от других явлений природы, даже от большинства живых существ; нам следует ожидать, что для того, чтобы взглянуть на нашу истинную суть, нам придется искать ее в очень неожиданных местах. Хотя мои странные петли, очевидно, очень отличаются от понятий Фрейда, по духу они определенно схожи. Оба взгляда на то, что такое «Я», включают абстрактные паттерны, которые невероятно далеки от биологического субстрата, в котором они обитают, – по сути, так далеки, что особенности этого субстрата кажутся чрезвычайно неважными.
Одна привилегированная петля в нашем черепе
Допустим, некая будущая телевизионная технология сумеет избавить камеры и экраны от зернистости, так что картинки станут безупречными при любом приближении. Такой занимательный сценарий аннулирует приведенный выше аргумент о том, что репрезентация в петле A петли B менее достоверна, чем репрезентация петли в самой себе, поскольку на нее ушло меньше пикселей. Теперь на экране A есть идеальная репрезентация петли B и наоборот. Так что же теперь отличает A от B? Может, теперь они стали неразличимы?
Что ж, нет. Между A и B по-прежнему есть фундаментальное отличие, несмотря на то что в каждой из них есть идеальное представление другой. Отличие в том, что камера A отправляет изображение напрямую на экран A (а не на экран B), тогда как камера B – напрямую на экран B (а не на экран A). Таким образом, если камера A наклонится или приблизится, вся картинка на экране А последует ее примеру и тоже наклонится или увеличится, в то время как картинка на экране B останется на месте. (Разумеется, встроенная картинка экрана A на экране B наклонится или вырастет, а вместе с ней и вся череда еще более встроенных картинок – но у экрана на верхнем уровне системы B ориентация и размер останутся неизменными, тогда как для верхнего экрана системы A они напрямую будут отражать то, что делает камера A.)
Целью этой вариации было прояснить, что отдельные идентичности по-прежнему существуют даже в случае глубоко переплетенных петель, поскольку воспринимающая аппаратура системы напрямую связана только с этой системой. Она может оказывать косвенное воздействие на всевозможные виды других систем, и эти воздействия могут быть очень важными, но каждая воспринимающая аппаратура соединяется в первую и важнейшую очередь с системой, которую она напрямую питает (или с которой она «жестко смонтирована», говоря на современной смеси вычислительного и нейрологического жаргона).
Говоря менее метафорично, мои органы чувств напрямую питают мой мозг. Они также питают мозги моих детей, моих друзей и других людей (моих читателей, например), но они это делают не напрямую – обычно через промежуточный языковой канал (хотя порой через фотографию, изобразительное искусство или музыку). Я рассказываю детям смешную историю о том, что случилось на кассе в магазине, и, ей-богу, они тут же так ясно видят ее перед своим внутренним взором! Покупатель с черно-белой газетой Weekly World News в корзине, странный взгляд кассирши, когда она берет ее и читает заголовок о том, что в спасательной шлюпке «Титаника» найден ребенок, целый и невредимый; смущенный смешок покупателя, шутка следующего человека в очереди и так далее. Образ, созданный таким способом в мозгах моих детей, моих друзей и других людей, может порой посоперничать в живости с картинками, поступающими к ним напрямую через органы чувств.
Наша способность таким образом опосредованно ощущать жизнь – поистине восхитительный аспект человеческой коммуникации, но, конечно, большая часть пищи для восприятия поступает к человеку из его собственной воспринимающей аппаратуры, и только небольшая часть поступает отфильтрованной через других людей. Говоря прямо, это именно то, почему я в первую очередь остаюсь собой, а вы в первую очередь остаетесь вами. Впрочем, если бы мое восприятие полилось в ваш мозг так же быстро и неистово, как и в мой, мы бы играли в совершенно другую игру. Но, по крайней мере, на данный момент мы не рискуем выйти на такие высокие обороты коммуникации между, скажем, моими глазами и вашим мозгом.
Общее восприятие, общий контроль
Сперва я предположил, что человеческое «Я» получается из-за существования очень особенной странной петли в человеческом мозгу, но теперь мы видим, что, раз в нашем мозгу отражается множество людей, там будет много петель разных размеров и разной степени сложности, так что нам нужно уточнить наше понимание. Часть уточнения, как я уже сказал, обусловлена тем фактом, что одна из этих петель в мозгу привилегирована – посредством системы восприятия, которая подключена напрямую к этому мозгу. Впрочем, есть и другая часть истории, которая касается того, что мозг контролирует, а не того, что он воспринимает.
Термостат в моем доме не регулирует температуру в вашем доме. Аналогично, решения, принятые моим мозгом, не контролируют тело, которое жестко смонтировано с вашим мозгом. Когда мы с вами играем в теннис, мой мозг контролирует только мои руки! Или так только кажется поначалу. Если подумать, это явное упрощение, и именно тут все снова начинает расплываться. У меня есть частичный и косвенный контроль над вашими руками – в конце концов, куда я послал мяч, туда вы и побежите, и мой удар в значительной мере связан с тем, как вы взмахнете руками. Так что некоторым косвенным способом мой мозг может контролировать ваши мышцы при игре в теннис, но этот способ не слишком надежен. Точно так же, если я еду на машине по дороге и вдруг ударю по тормозам, водитель за мной тоже ударит по тормозам. То, что происходит в моем мозгу, имеет некоторый контроль над действиями того водителя, но это ненадежный и неточный контроль.
Тип внешнего контроля, который я только что описал, не размывает идентичности двух разных людей достаточно сильно. Теннис и вождение не влекут за собой глубокого взаимопроникновения душ. Но все становится гораздо сложнее, когда на сцену выходит язык. По большей части именно через язык наш мозг может возыметь значительный косвенный контроль над телами других людей – явление, знакомое не только родителям и сержантам-инструкторам, но также рекламщикам, политическим «раскрутчикам» и вечно ноющим и клянчущим подросткам. При помощи языка тела других людей могут стать гибким продолжением наших собственных тел. В этом смысле получается, что мой мозг привязан к вашему телу примерно так же, как и к моему, – единственное, что это соединение, опять же, не смонтировано жестко. Мой мозг прикреплен к вашему телу при помощи каналов коммуникации, которые куда менее быстрые и прямые, чем те, что связывают его с моим телом, так что и контроль куда менее эффективен.
Например, мне бесконечно лучше удастся собственноручно нарисовать свою подпись, чем попытаться заставить вас это сделать, объясняя все крошечные детали множества кривых, которые я исполняю бессознательно и так гладко каждый раз, когда расписываюсь на кассе магазина. Но изначальный тезис о том, что существует фундаментальное и абсолютное различие между тем, как мой мозг связан с моим телом и как он связан с чьим-то еще телом, кажется преувеличенным. Есть отличие в степени, это понятно, но непонятно, есть ли отличие в характере.
Когда мы успели забраться так далеко в обсуждении переплетенных душ? Мы увидели, что я могу косвенно воспринимать ваше восприятие и что я могу косвенно контролировать ваше тело. Точно так же вы можете косвенно воспринимать мое восприятие (именно это вы сейчас и делаете!) и косвенно контролировать мое тело, хотя бы чуть-чуть. Мы также увидели, что каналы коммуникации достаточно медленные, поэтому у нас есть две явно раздельные системы, которым мы без проблем можем дать разные имена. Тот факт, что мы, люди, имеем четко разделенные тела (не считая союза матери и плода, а также сиамских близнецов), позволяет нам совершенно естественно назначить отдельное имя каждому отдельному телу, и на поверхностном уровне акт выдачи отдельных имен отдельным телам как будто решает вопрос раз и навсегда. «Я Тарзан, ты Джейн». Наш обычай именования не только поддерживает, но и значительно помогает закрепить удобную идею, что мы – наши «Я» – это четко разделенные сущности. «Я Тарзан, ты Джейн», конец истории.
Впрочем, язык и дальше играет роль в вопросе определения тела как очага идентичности. Он не только выдает нам одно имя на тело («Тарзан», «Джейн»), он также дает нам личные местоимения («я», «ты»), которые делают столько же, сколько имена, чтобы укрепить идею о кристально ясном и четком различии между душами, железно ассоциируя с каждым телом ровно одну душу. Давайте посмотрим на это поближе.
Блиц-визит в Близнецовию
Однажды, несколько лет назад, я придумал любопытный философский фантастический мир, в который, с вашего позволения, я отправлю вас на несколько грядущих разделов. Хотя в тот момент я не придумал этому месту имя, думаю, здесь я назову его Близнецовией. Особенность Близнецовии в том, что в 99 % случаев здесь рождаются идентичные близнецы, и только в 1 % случаев – единственный ребенок, который называется здесь иначе: «половинок». Близнецы в Близнецовии (которые, как и в нашем мире, не абсолютно идентичны, но имеют одинаковый набор генов) вырастают и везде ходят вместе, носят одинаковую одежду, поступают в одну школу, посещают одинаковые курсы, вместе делают домашние задания, заводят одних и тех же друзей, учатся играть на одинаковых музыкальных инструментах, в конце концов, одной командой устраиваются на одну работу и так далее. Пару идентичных близнецов в Близнецовии называют, довольно неизбежно, двуловеком или дивидом (или даже просто дуалом).
Каждому дивиду в Близнецовии при рождении дают имя – так, двуловек мужского пола может зваться «Грег», а двуловек женского пола – «Карен». Если вам интересно, есть способ обращаться к каждой из «половин» двуловека, хотя, так уж повелось, что необходимость в этом возникает очень редко. Однако из соображений полноты я опишу, как это делается. Нужно просто добавить в конце имени дивида апостроф и однобуквенный суффикс – либо «л», либо «п». (Этимологи Близнецовии определили, что согласные «л» и «п» не произвольны, а на самом деле являются остатками слов «левый» и «правый», хотя никто толком не понимает, почему это так.) Таким образом, Грег состоит из «левой половины», Грега’л, и «правой половины», Грега’п. Аналогично, Карен состоит из Карен’л и Карен’п – но, как я уже сказал, большую часть времени никто не чувствует необходимости обратиться к «левой» или «правой» половине двуловека, так что эти суффиксы почти никогда не используются.
Что же представляет собой «друг» в Близнецовии? Ну, другой двуловек, разумеется, – кто-то, кто ВВам очень нравится. А что насчет любви и брака? Что ж, если вы уже догадались, что двуловек влюбляется в другого двуловека и вступает с ним в брак, вы совершенно правы! На самом деле, по чумовому совпадению, все те же Карен и Грег, которых я только что упомянул, это типичная близнецовская парочка; более того, они гордые родители двоих дветей – двевочки по имени Натали и двальчика по имени «Лукас». (Для особо любопытных я должен пояснить, что не имею понятия, кто из Карен’л и Карен’п родил кого из дветей, а также кто из Грега’п и Грега’л был, так сказать, инициатором в обоих случаях. Никто в Близнецовии никогда не задумывается о таких интимных вещах – не более, чем мы в нашем мире задумываемся о том, из правого или левого яичка отца произошел сперматозоид, который привел к рождению ребенка, или о том, из правого или левого яичника матери вышла яйцеклетка. Ни то и ни другое – сформировалась цвигота, и родился обенок, вот и все, что имеет значение. В общем, пожалуйста, не задавайте слишком много вопросов по этой сложной теме. Это далеко от сути моей фантазии!)
В Близнецовии есть негласное и очевидное понимание, что базовые единицы – это двуловеки, а не правые или левые их половины, и что, несмотря на то что каждый дивид состоит из двух физически отдельных и различимых половин, связь между этими половинами настолько крепка, что их физическая раздельность не слишком важна. То, что все сделаны из правой и левой половины, это просто привычный факт жизни, который принимают как должное, как и факт, что у каждой половины есть две руки, а на каждой руке есть пять пальцев. У вещей, конечно, есть части, но это не значит, что у них при этом нет целостности!
Левая и правая половины двуловека порой физически находятся далеко друг от друга, хотя обычно только на короткое время. Например, одна половина обих может сбегать в магазин взять что-то, что оби забыли купить, пока вторая половина готовит обим обед. Или, если оби спускаются на сноуборде с холма, оби могут разделиться и объехать дерево с разных сторон. Но большую часть времени две половины предпочитают находиться поблизости. И хотя у половин случаются разговоры, большую часть мыслей так легко предугадать, что много слов не требуется даже для того, чтобы передать довольно сложные мысли.
«ВВ» – это одна или две буквы алфавита?
Теперь мы подошли к хитрому вопросу дваличных местоимений в Близнецовии. Начнем с того, что у них есть что-то вроде знакомого нам местоимения «Я» для отдельных половин, но оно пишется с маленькой буквы «я». Это потому, что «я», во многом как и суффиксы «л» и «п», это очень редкое обозначение, которое используется только при необходимости педантичной точности. Куда более распространенным, чем «я», является местоимение, которое обе половины двуловека используют, чтобы сослаться на целого двуловека. Я говорю не о местоимении «мы», поскольку это слово простирается за пределы говорящего двуловека и включает других двудей. Таким образом, «мы» может означать, например, «вся наша школа» или «все, кто был на вчерашнем ужине». Вместо него есть специальный вариант «мы» – «Дмы» (всегда пишется с заглавной «Д») – который обозначает только того двуловека, правой или левой половиной которого говорящий является. И, конечно, есть аналогичное местоимение «ВВы» (хоть оно и выглядит так, будто должно произноситься «вывы», на деле произносится как «двы»), которое используется для обращения именно к другому двуловеку. Таким образом, например, когда они впервые познакомились, Грег (то есть либо Грег’л, либо Грег’п – я не знаю, какая двего половина) очень несмело сказал Карен (которая двим тогда нравилась): «Сегодня после ужина Дмы идем в кино; не хотите и ВВы присоединиться, Карен?»
Местоимение «вы» в Близнецовии тоже существует, но только как множественное число, то есть оно никогда не используется для обращения к одному дивиду – оно всегда обозначает группу. «Вы умеете кататься на лыжах?» можно спросить у целой семьи, но никогда у одного обенка или родвителя. (Способом задать такой вопрос будет, конечно: «ВВы умеете кататься на лыжах?») Аналогично, «они» никогда не обозначает одного дивида. «Они оба приходили на нашу свадьбу» – речь идет о двоих двуловеках (иначе говоря, про четыре половины – или про четверых «человек», в причудливой терминологи выходцев из нашего мира). Что до местоимения третьего двалица единственного числа, есть и такое – «двони» – и оно не имеет пола. Так что «Ходили ли двони на концерт вчера вечером?» может быть вопросом либо про Карен, либо про Грега (но не про обоих сразу, иначе потребовалось бы «они») и «У двуних корь?» можно спросить либо о Лукасе, либо о Натали, но, конечно, не про двоих сразу.
Дваличная идентичность в Близнецовии
Юный двуловек растет в Близнецовии с естественным ощущением целостности, несмотря на то что двони состоят из двух разъединенных частей. «Каждый дивид неделим», говорится в древней близнецовской пословице. Всевозможные устои Близнецовии систематически укрепляют и закрепляют это ощущение единства и неделимости. Например, за работу в школе ВВы получаете только одну оценку. Возможно, что одна половина ВВас немного слабее, чем другая, скажем, в математике или рисовании, но это не влияет на ВВаш совместный образ себя; считаются только командные достижения. Когда обенок учится играть на музыкальном инструменте, у обеих половин есть свой собственный инструмент, двони разучивают одни и те же пьесы и делают это одновременно. Чуть позже, когда ВВы уже в колледже, ВВы читаете произведения, написанные двудьми, ходите на выставки картин, написанных двудьми, и изучаете теоремы, доказанные двудьми. Одним словом, доверие и вина, слава и стыд, пренебрежение и известность раздаются всегда двудям и никогда только их половинам.
Культурные нормы в Близнецовии принимают как должное и потому укрепляют взгляд на пару половин как на естественную и неделимую единицу. Если в нашем обществе близнецы часто стремятся расстаться друг с другом, вести самостоятельную жизнь, показать миру, что они не идентичные люди, подобные желания и поведение в Близнецовии расценивали бы как аномальное и невероятно загадочное. Две половины двуловека почесали бы двою голову (или головы друг друга – почему нет?) и сказали бы друг другу, возможно даже синхронно: «Какого близнеца двони расстались? Как можно захотеть стать половинком? Это было бы таким полушным существованием!»
Я вначале упомянул, что в 1 % случаев в Близнецовии рождается половинок, а не двуловек. На самом деле это не 1 % – скорее 0,99 %. Но, как ни крути, очень юные двуди в Близнецовии иногда задумываются, каково это было бы – родиться половинком, а не состоять из двух практически идентичных «левой» и «правой» половин, которые постоянно болтаются вместе, повторяют друг за другом слова, думают мысли друг друга, образуя тесную команду. Второе состояние кажется настолько нормальным, что очень сложно представить крайне странную, полушную и обедненную жизнь (которую часто называют полужизнью).
Что насчет оставшейся доли новорожденных, которые появляются лишь в 0,01 % случаев? Что ж, в ходе беременности может возникнуть любопытное явление: обе оплодотворенные яйцеклетки, составляющие цвиготу, одновременно делятся пополам (никто не знает почему, но это происходит), и в результате вместо одного обенка на свет появляется двое генетически идентичных дветей! (Странно, что их называют «идентичными близзнецами», хотя они не бывают полностью идентичны.) Родвители близзнецов, конечно, любят своих «идентичных» отпрысков одинаково и очень часто дают им мило перекликающиеся пары имен (вроде Натали и Наталья, если эти близзнецы двевочки, или Лукас и Люк, если двальчики).
Порой близзнецы, подрастая, чувствуют потребность расстаться друг с другом, вести самостоятельную жизнь, показать миру, что они не идентичные двуди. Но, опять же, некоторые близзнецы до самого конца с радостью играют в почти-идентичную игру. Рой и Брюс Нэйбл, например, типичная парочка двальчиков-близзнецов (впрочем, они уже выросли), которые любят одурачивать своих друзей, отправляя Брюса на встречи, на которых ожидается Рой, и наоборот. Почти все в Близнецовии считают такие розыгрыши весьма забавными, потому что в Близнецовии обычным двудям совершенно чуждо явление близзнецов. В самом деле, нормальный (не-близзнецовый) двуловек в Близнецовии не имеет почти никакого понимания, каково это – быть близзнецом. Как странно, должно быть, расти бок о бок с кем-то практически идентичным!
Один писатель Близнецовии даже придумал однажды любопытный философский фантастический мир под названием «Близзнецоввия», главными особенностями которого было то, что в 99 % случаев там рождались так называемые «идентичные близзнецы», – но это совсем другая история.
«Дмы»-двумыслы вблизи Близнецовии
Наша короткая и, надеюсь, вызывающая вылазка неизбежно затрагивает несколько связанных друг с другом проблем. Самая броская из них, конечно, в том, что в Близнецовии одно человеческое тело – половина – выстраивает восприятие себя как «я» (с маленькой буквы!), в то время как пара человеческих тел – двуловек – выстраивает восприятие себя как «Дмы». Второй процесс происходит отчасти благодаря генетике (один геном, находящийся в цвиготе, определяет двуловека), отчасти благодаря привитию культурных норм, усиленных кучей лингвистических обычаев, некоторые из которых я упомянул.
Допустим, мы хотели бы применить перегруженное слово «душа» к существам из Близнецовии. Кто или что в Близнецовии обладает душой? Даже существительное «существо» – уже перегруженное слово. Что представляет собой существо в Близнецовии? Я думаю, ответ на оба этих вопроса тот же, что и на следующий вопрос: «Сущность какого типа в Близнецовии выстраивает незыблемую убежденность в собственном “Я”? Половина, двуловек или оба?» В действительности мы спрашиваем здесь о том, насколько сильна каждая из выпуклых и соперничающих аналогий: а именно, насколько сильна аналогия между «я» и «Я» и насколько сильна аналогия между «Дмы» и «Я»?
Я подозреваю, что каждый человек, читающий эту главу, с легкостью может сопоставить себя с близнецовской половиной (вроде Карен’л и Грега’п), из чего можно предположить, что аналогия «я»/«Я» выглядит убедительной для большинства читателей. Однако я надеюсь, что мои читатели также увидят убедительную аналогию между «Дмы» и «Я», даже если для кого-то она слабее, чем между «я» и «Я». В любом случае, поскольку Близнецовия – это лишь фантазия, каждый может менять ее характеристики по собственному усмотрению. И вы, читатель, и я вольны крутить ручки Близнецовии как угодно, делая «я» слабее, а «Дмы» сильнее, и наоборот.
Для предпринятого нами блиц-визита я выставил рычажки, определяющие Близнецовию, на средний уровень, чтобы сделать обе аналогии примерно одинаково убедительными, а соревнование между «я» и «Дмы» – довольно напряженным. Но сейчас я хочу подправить Близнецовию так, чтобы сделать «Дмы» чуть сильнее. В этом новом фантастическом мире, который я назову Сиамской Близнецовией, вместо постулата о том, что в 99 % случаев новорожденные – это обычные идентичные близнецы, я постулирую, что в 99 % случаев рождаются сиамские близнецы, соединенные, скажем, бедрами. Более того, я поставлю условием, что близнецовское местоимение «я» не существует в Сиамской Близнецовии. Тогда единственная оставшаяся аналогия будет между нашим понятием «Я» и их понятием «Дмы». Это может выглядеть сильно притянутым за уши, но любопытно то, что наш обычный земной мир имеет с Сиамской Близнецовией много общего. И вот почему.
Все мы имеем два мозговых полушария (правую и левую половину), каждое из которых может функционировать достаточно неплохо и в одиночку, если какая-то часть нашего мозга повреждена. Я буду предполагать, что оба ваших полушария, дорогой читатель, в хорошей форме – в этом случае то, что вы подразумеваете, говоря «Я», включает в себя очень тесную команду из вашего левого и правого полумозга, каждый из которых напрямую подключен к одному из ваших глаз и одному из ваших ушей. Однако коммуникация между двумя членами вашей команды настолько мощная и быстрая, что объединенная сущность – сама команда – выглядит как один предмет, как одно абсолютно неделимое «Я». Вы знаете, как это ощущается, потому что так вы и созданы! И если вы хоть немного похожи на меня, ни один из ваших полумозгов не расхаживает, называя себя «я» и нагло провозглашая себя автономной душой! Напротив, оба они вместе составляют одно заглавное «Я». Короче говоря, состояние человека в нашем, реальном мире довольно схоже с таковым у двудей в Сиамской Близнецовии.
Коммуникация между двумя половинами дивида в Близнецовии (что в Сиамском, что в обычном варианте), конечно, менее эффективна, чем таковая между двух мозговых полушарий в человеческой голове, поскольку наши полушария жестко смонтированы друг с другом. С другой стороны, коммуникация между половинами в Близнецовии более эффективна, чем между почти любыми двумя индивидами нашего «нормального» мира. Так что степень соединенности двух близнецовских половин пусть и не так глубока, как у двух мозговых полушарий, но зато глубже, чем у двух очень близких братьев или сестер в нашем мире, глубже, чем у близнецов, глубже, чем у жены и мужа.
Постскриптум по поводу Близнецовии
После того как я написал первый черновик этой главы и приступил к следующей, в основу которой легла наша электронная переписка с Дэном Деннетом в 1994 году, я заметил, что в одном из сообщений он ссылался на необычную пару близнецов из Англии, которую он упоминал в 1991 году в своей книге «Объясненное сознание» (которую я прочел в виде рукописи). Я забыл об этом письме Дэна, поэтому решил найти отсылку в его книге и обнаружил следующий пассаж:
Мы можем представить <…> два тела или более, разделяющих одно «Я». Такой случай действительно мог иметь место в Англии, в Йорке: близнецы Чаплин, Грета и Фреда (Time, 6 апреля 1981). Эти однояйцевые близнецы – им сейчас под сорок, живут они вместе в хостеле – ведут себя так, будто бы они есть один человек; например, они совместно произносят фразы во время разговора, с легкостью заканчивая предложения друг за друга или говоря в унисон с разницей в долю секунды. Долгие годы они были неразлучны, так неразлучны, как только могут быть близнецы, не будучи сиамскими близнецами. Кто-то из тех, кто имел с ними дело, предполагают, что естественной и эффективной тактикой, которая напрашивается сама собой, было считать их в большей степени ею<…>
Я ни на минуту не предполагаю, что эти близнецы были связаны телепатией, или сверхчувственным восприятием, или каким-то иным сверхъестественным образом. Я предполагаю, что у них было множество неявных, ежедневных способов коммуникации и координирования (техник, которые, к слову, часто бывают сильно развиты у однояйцевых близнецов). Поскольку эти близнецы видели, слышали, трогали, нюхали и думали о почти одних и тех же событиях в течение жизни и изначально, без сомнения, имели мозги, расположенные реагировать очень схожим образом на эти стимулы; для того чтобы они обрели некую вольную гармонию, могут не понадобиться какие-то невероятные каналы коммуникации. (Кстати, насколько собранны мысли тех из нас, кто лучше других владеет собой?)
В любом случае, почему бы не быть двум ярко выраженным индивидуальным личностям, по одной на каждого близнеца, ответственным за поддержание этого любопытного спектакля? Может, и так; но что, если каждая из этих женщин стала настолько самоотверженной (как это говорится) в своем служении единой цели, что она в той или иной степени потеряла себя (как это тоже говорится) в этом проекте?
Я не помню в точности, когда мне в голову пришли первые наброски, зачатки, распустившиеся здесь в виде довольно детальной фантазии о Близнецовии, хотя мне нравится думать, что это было до того, как я прочел о близнецах Чаплин в книге Дэна. Но пришла ли мне эта идея от Дэна или я сочинил ее сам, не так важно; мне было приятно обнаружить, что эта идея была созвучна не только Дэну, что были очевидцы реального поведения людей, которые заявляли о чем-то очень похожем на то, о чем я только мечтал. Так Близнецовия оказалась на шаг ближе к достоверности, чем я мог ожидать.
Есть еще одна диковинка, которая по чистой случайности поразительно вписывается в эту главу. Спустя пару дней после окончания работы над Близнецовией мне посчастливилось заметить бумажку на своем прикроватном столике, и на ней карандашом моим собственным почерком было написано четыре немецких слова – O du angenehmes Paar («О ты, отрадная пара»). Эта короткая фраза мне ни о чем не сказала, но по ее старинному и возвышенному тону я предположил, что это, наверное, первая строка какой-нибудь арии из кантаты Баха, которую я однажды услышал по радио и, сочтя прекрасной, наскоро записал. Из интернета я быстро узнал, что моя догадка верна – это были слова, открывавшие арию баса из Кантаты № 197, Gott ist unsre Zuversicht («Бог есть наше упование»). Оказалось, что это «свадебная кантата» – она была предназначена сопровождать свадебный обряд.
Вот слова, которые бас поет о паре, приведенные сперва в немецком оригинале, а затем в моем собственном переводе, соблюдающем одновременно схему размера и рифмы оригинала:
O du angenehmes Paar,
Dir wird eitel Heil begegnen,
Gott wird dich aus Zion segnen
Und dich leiten immerdar,
O du angenehmes Paar!
O thou charming bridal pair,
Providence shall e’er caress thee
And from Zion God shall bless thee
And shall guide thee, e’er and e’er,
O thou charming bridal pair![26]
Эти слова, дорогой читатель, не кажутся вам довольно странными? Мне бросилось в глаза то, что, хотя их поют о паре, в них используются местоимения единственного числа – du, dir, dich в немецком и устаревшие местоимения thou и thee в моем переложении на английский. На некотором уровне эти местоимения второго лица единственного числа звучат странно и неправильно, и все же, обращаясь к паре в единственном числе, они передают глубокое ощущение грядущего объединения двух в священном союзе. Как по мне, эти стихи предполагают, что свадебный обряд, в котором они участвуют, представляет собой «слияние душ», которое порождает новую единицу, у которой есть только одна «высокоуровневая душа» – как две капли воды, которые сближаются, соприкасаются и затем незаметно сливаются, показывают нам, что порой один плюс один равняется одному.
Я нашел перевод этой арии на французский и итальянский, и в них тоже использовалось tu по отношению к паре, и это, как и в немецком, звучало для меня куда страннее, чем в английском, поскольку tu (в обоих языках) сегодня используется совершенно нормально (в отличие от thou), но всегда адресовано только одному человеку и совершенно никогда паре или какой-либо небольшой группе людей.
Чтобы испытать подобного рода семантическую встряску в современном английском, вам нужно сместиться со второго лица к первому и представить противоположность авторскому «мы» – а именно, пару людей, которые говорят о союзе, который они образуют, «я». Так что я теперь гипотетически продолжу кантату 197, представив, что еще одна завершающая радостная ария поется соединенной парой в самом конце свадебного обряда. Первой ее строкой было бы: Jetzt bin iсh ein strahlendes Paar – «Я теперь прекрасная чета», – и новоиспеченные жена и муж пели бы ее в совершенный унисон с начала и до конца, вместо того чтобы петь две мелодии в типично баховской полифонии, поскольку это неуместно привлекало бы внимание к их отдельным личностям. В этой завершающей арии «я» обозначало бы саму пару, а не кого-либо из ее членов, и эта ария считалась бы предназначенной единому новому голосу пары, а не двум независимым голосам.
Родные души и души родных
Настоящей целью фантазии о Близнецовии было подвергнуть сомнению догмат, в нашем мире обычно неоспоримый, который можно сформулировать как слоган: «Одно тело, одна душа». (Если вам не нравится слово «душа», можете без проблем заменить его на «Я», «личность», «самость» или «очаг сознания».) Хотя эту мысль озвучивают редко, она настолько сама собой разумеется, что кажется большинству людей совершеннейшей тавтологией (если они не отрицают существование души вовсе). Но визит в Близнецовию (или размышления о нем, если поездку организовать не выходит) выставляет эту догму на всеобщее обозрение, и с ней приходится сразиться, а то и распрощаться. Итак, если я смог убедить моих читателей не быть предвзятыми к противоестественной идее о двух телах как возможном общем очаге одной души – то есть о возможности идентифицировать себя с двуловеком вроде Карен или Грега так же легко, как с R2-D2 или C3-PO из «Звездных войн», – Близнецовия поработала на славу.
Частично на фантазию о Близнецовии меня вдохновило представление о женатой паре как о разновидности «высокоуровневого индивида», сделанного из двух обычных индивидов; вот почему мое неожиданное столкновение с бумажкой O du angenehmes Paar было таким поразительным совпадением. Многие женатые пары приобретают такой взгляд естественным образом в течение брака. Надо сказать, я смутно ощущал что-то подобное интуитивно до того, как я женился, и я помню, что перед самой свадьбой, когда длились полные предвкушения недели, я счел эту мысль скрытой и трогательной темой книги «Люди в браке: быть вместе в эпоху разводов», написанной Франсин Клагсбрун. Например, в заключение главы о терапии и консультировании женатых пар Клагсбрун пишет: «Я убеждена, что терапевт должен оставаться нейтральным и непредвзятым к партнерам, двум пациентам в браке, но нарушением этики не будет пристрастность к третьему пациенту – браку». Я был глубоко поражен идеей о том, что сам брак проходит терапию как пациент, чтобы поправиться, и, должен сказать, за прошедшие годы ощущение истинности этого образа изрядно помогло мне в тяжелые времена моего брака.
Связь, возникающая между людьми, которые долгое время женаты, часто настолько крепкая и мощная, что после смерти одного из них другой тоже вскоре умирает. А если он и живет, то зачастую с жутким ощущением, что у него вырвали половину его души. В счастливые дни самого брака у обоих партнеров, конечно, есть собственные интересы и стиль, но в то же время начинает выстраиваться набор общих интересов и стилей, и со временем эта новая сущность приобретает форму.
В случае с моим браком это была сущность Кэрол-и-Дуг, а порой она в шутку называлась «Докэ» или «Кэдо». Наше единство в двойственности начало ясно проявляться в моем сознании во время нескольких случаев в течение первого года нашего брака, когда мы приглашали некоторых друзей на ужин и, после того как они уходили, начинали прибираться. Мы относили тарелки на кухню и вместе стояли у раковины, отмывая, ополаскивая и вытирая, вспоминая весь вечер настолько подробно, насколько позволял наш совместный разум, радостно хохоча над неожиданными остротами и снова смакуя неожиданные моменты, обсуждая, кто выглядел счастливым, а кто мрачным, – и что было самым примечательным в этой постпраздничной уборке, так это то, что по пути мы почти всегда соглашались друг с другом. Что-то, кое-что, созданное из нас обоих, появлялось на свет.
Я помню, как спустя несколько лет после свадьбы нам стали иногда делать очень странное замечание: «Вы так похожи!» Я находил это поразительным, поскольку считал Кэрол прекрасной женщиной, совершенно не похожей на меня внешне. И все же с течением времени я начал видеть, что в ее взгляде было что-то, что-то о том, как она смотрела на этот мир, что напоминало мне о моем собственном взгляде, о моем собственном отношении к миру. Я решил, что это «сходство», которое видели наши друзья, не заключалось в анатомии наших лиц; скорее, что-то изнутри наших душ проецировалось наружу и выглядело как высокоабстрактная особенность наших лиц. Я мог очень явно наблюдать это на некоторых наших совместных фотографиях.
Дети как глюоны
Связь между нами, впрочем, несомненно, стала глубже всего после рождения наших двоих детей. Будучи женатой бездетной парой, мы еще не полностью объединились – на деле, как и большинство пар, порой мы были совершенно потеряны. Но когда новые, уязвимые, крошечные люди появились в нашей жизни, какие-то векторы внутри нас полностью совпали. Есть много пар, которые не могут согласиться в том, как растить своих детей, но мы с Кэрол счастливо обнаружили, что мы одними глазами смотрим почти на все, что касается наших. И когда кто-то из нас не был уверен, разговор с другим всегда возвращал картине ясность.
Эта совместная цель – вырастить наших детей в безопасности, счастье и мудрости среди этого огромного, безумного и зачастую страшного мира – стала главенствующей темой нашего брака, и она скроила нас по одному лекалу. Несмотря на то что мы были отдельными индивидами, эта отдельность будто бы растворялась, почти полностью исчезала, когда дело доходило до родительства. Впервые на этой арене жизни, а затем и на других аренах, мы были одним индивидом с двумя телами, одним-единственным «двуловеком», одним «неделимым дивидом», одним цельным «дуалом». Мы вдвоем были Дмы. У нас были совершенно одинаковые чувства и реакции, совершенно одинаковые страхи и сны, совершенно одинаковые надежды и опасения. Эти надежды и мечты не были только мои или только Кэрол, дважды скопированные, – это был один набор страхов и мечтаний, они были нашими страхами и мечтами.
Я не хочу звучать таинственно, будто я считаю, что наши общие надежды плавали в каком-то эфемерном нигде, независимо от наших мозгов. Я вовсе не так это вижу. Конечно, наши надежды были физически подкреплены дважды, по одному разу в каждом из наших мозгов, – но, если смотреть на это на достаточно абстрактном уровне, эти надежды имели один и тот же паттерн, просто воплощенный в двух отдельных физических средах.
Ни у кого нет проблем с идеей, что «один и тот же ген» может существовать в двух разных клетках, в двух разных организмах. Но что такое ген? Ген – это не реальный физический объект, ведь если бы он им был, он мог бы располагаться только в одной клетке, в одном организме. Нет, ген – это паттерн, особая последовательность нуклеотидов (которую обычно кодируют на бумаге при помощи последовательности букв четырехбуквенного алфавита «АЦГТ»). Итак, ген – это абстракция, и потому «тот же самый ген» может существовать в разных клетках, в разных организмах, даже в организмах, жизни которых разделяют миллионы лет.
Ни у кого нет проблем с идеей, что «одна и та же повесть» может существовать на двух разных языках, в двух разных культурах. Но что такое повесть? Повесть – это не какая-то особенная последовательность слов, поскольку, будь это так, она могла бы быть написана только на одном языке, в одной культуре. Нет, повесть – это паттерн: определенный набор персонажей, событий, настроений, интонаций, шуток, аллюзий и еще много чего. Итак, повесть – это абстракция, и потому «та же самая повесть» может существовать на разных языках, в разных культурах, даже в культурах, разделенных сотнями лет.
Так что ни у кого не должно быть проблем с идеей, что «те же самые надежды и мечты» могут населять мозги двух разных людей, особенно если эти двое людей годами живут вместе и как пара породили новые сущности, на которых сосредоточены все эти надежды и мечты. Возможно, это выглядит слишком романтично, но так я чувствовал себя тогда, так я себя чувствую и сейчас. Разделяя так много, особенно в том, что касается двоих детей, наши души настроились каким-то неосязаемым, инстинктивным образом, и в некотором жизненном измерении мы превратились в одну единицу, которая ведет себя целостно – подобно косяку рыб, который ведет себя как высокоуровневая сущность с единым сознанием.