ение
Итак, где же сознание в моей петляющей истории?
С самого начала этой книги я использовал несколько ключевых терминов, которые почти полностью заменяли друг друга: «самость», «личность», «душа», «Я», «внутренний свет» и «сознание». Для меня все это – названия одного и того же феномена. Для других людей они могут не выглядеть так, будто обозначают одну-единственную вещь, но для меня они выглядят именно так. Как простые числа вида 4n + + 1 и простые числа, которые являются суммой двух квадратов – с виду это похоже на описание двух совершенно разных сущностей, но при более тщательном рассмотрении оказывается, что они обозначают совершенно одно и то же.
С моей точки зрения, все эти явления – оттенки серого, и какой оттенок один из них имеет в определенном создании (естественном или искусственном), такой же имеют и все остальные. Поэтому я чувствую, что, говоря о «Я», я также всецело говорю и о сознании. И все же я знаю: некоторые люди возразят, что, хотя я обращался к вопросам личностной идентичности, а также к понятиям «самости» и «Я», я ни разу не затронул куда более глубокую и таинственную загадку сознания. Они скептично спросят меня: «Что же тогда есть переживание в терминах твоих странных петель? Как странные петли в мозгу сообщают нам о том, каково это – быть живым, слышать аромат жимолости, видеть закат или слушать перестук дождевых капель по крыше? Ведь сознание именно об этом! Как это вообще связано с твоей странной идеей петельности?»
Я сомневаюсь, что мои ответы на эти вопросы смогут удовлетворить этих радикально настроенных скептиков, поскольку они наверняка сочтут то, что я скажу, одновременно и слишком простым, и слишком уклончивым. И все же вот мой ответ, обнаженный до сути: сознание – это танец символов внутри черепа. Или, если сжать еще сильнее, сознание – это мышление. Как сказал Декарт, cogito ergo sum.
К сожалению, я подозреваю, что этот ответ слишком краток даже для самых моих сочувствующих читателей, так что я постараюсь изложить его чуть более подробно. Большую часть времени каждый конкретный символ в нашем мозгу дремлет – как книга, пассивно стоящая на дальней полке огромной библиотеки. Время от времени какое-нибудь событие запускает процесс извлечения этой книги с полки, ее открывают, и ее страницы оживают для читателя. Подобным образом внутри человеческого мозга воспринимаемые внешние события непрерывно и крайне выборочно запускают пробуждение символов ото сна, заставляют их оживать во всевозможных неожиданных и небывалых конфигурациях. Этот танец символов в мозгу и есть сознание. (А также – мышление.) Заметьте, что я говорю «символы», а не «нейроны». Этот танец нужно воспринимать на таком уровне, чтобы он представлял собой сознание. Вот вам и чуть более развернутая версия.
Входят скептики
«Но кто читает эти символы и их конфигурации? – спросят меня скептики. – Кто чувствует, что символы “оживают”? Где аналог читателя извлеченной с полки книги?»
Я подозреваю, эти скептики стали бы спорить, что сам по себе танец символов – это лишь движение материи, никем не ощущаемое, так что вопреки моему заявлению этот танец не может представлять собой сознание. Скептики захотели бы, чтобы я назвал или указал на некий особый очаг субъективной осознанности, благодаря которой мы знаем о наших мыслях и впечатлениях. Я же чувствую, что такая надежда говорит о заблуждении, поскольку она опирается на то, что я считаю лишь очередным синонимом «сознания» – а именно, «осознанность», – чтобы еще раз поставить тот же вопрос, просто на другом уровне. Иными словами, люди, ищущие «читателя» конфигураций активированных символов, могут принять идею о великом множестве символов, которые запускаются в мозгу, но они отказываются назвать это бурление сознанием, поскольку теперь они хотят, чтобы сами символы тоже воспринимались. Эти люди, наверное, будут крайне разочарованы, если в этот момент я вспомню метафору Столкновениума и предположу, что сам танец симмболов в Столкновениуме представляет собой сознание. Они бы возразили, что это лишь столкновения груды крошечных шариков на пресловутом бильярдном столе и что эти столкновения очевидно пусты и лишены сознания. Им нужно что-то большее.
Эти скептики, по сути, просто толкают проблему вверх по лестнице – вместо того чтобы успокоиться на идее, что мозговая активность на символьном уровне (или активность Столкновениума на симмбольном уровне), которая отражает внешние события, и есть сознание; они теперь настаивают на том, что внутренние события мозговой активности должны, в свою очередь, тоже восприниматься, чтобы возникло сознание. Это грозит нам построением бесконечной цепочки, и тогда мы будем уходить все дальше от ответа на загадку сознания, вместо того чтобы нацелиться на ответ.
Впрочем, нужно отдать должное этим людям: я согласен, что сама символьная активность – важный, основной фокус внимания человеческого мозга (но я бы сразу добавил, что это не работает так у кур, лягушек и бабочек и крайне слабо работает у собак). Мозг взрослого человека постоянно пытается снизить сложность того, что он воспринимает, а это значит, что он постоянно пытается заставить незнакомые и сложные паттерны, сделанные из множества символов, которые только что дружно активировались, запустить всего один знакомый, ранее существующий символ (или очень маленький их набор). На самом деле это основная задача человеческого мозга – брать сложные ситуации и выделять то, что в них важно, извлекать из изначального сумбура ощущений и мыслей то, о чем на самом деле эта ситуация; нашаривать суть. Для Шарика, однако, суть не особо важна, и уж точно она ничего не значит для мухи, сидящей у Шарика на виляющем хвосте.
Я подозреваю, что все это может звучать слегка невразумительно и расплывчато, так что в качестве иллюстрации я приведу типичный пример.
Символы запускают другие символы
Потенциальная новая аспирантка по имени Николь приехала на один день в город, чтобы разузнать о возможности написания кандидатской работы в моей исследовательской группе. После того как мы с моими аспирантами пообщались с ней несколько часов – сперва в нашем центре, а затем за ужином в китайском ресторане, – мы сошлись на том, что находим ее ум восхитительно живым, что ее мысли текут на одной волне с нашими, и было совершенно ясно, что наш энтузиазм взаимен. Нужно ли говорить, что все мы надеялись, что она присоединится к нам следующей осенью. Вернувшись домой, Николь отправила нам письмо со словами о том, что она все еще очень взбудоражена нашими идеями и что они продолжают сильно откликаться в ее сознании. Я отреагировал ободряющим письмом, и затем на пару недель повисла электронная тишина. Когда я наконец отправил ей повторное письмо, в котором сказал, что все мы с нетерпением ждем ее в следующем году, спустя пару дней пришел краткий и слегка чопорный ответ, что ей жаль, но она решила поступить в аспирантуру другого университета. «Но я надеюсь, что нам еще представится возможность посотрудничать», – вежливо добавила она в конце.
Что ж, этот небольшой эпизод очень свеж в моей памяти. Николь – уникальная личность, все наши живые дискуссии с ней были особенными, и сложная конфигурация символов, активированных в моем мозгу этим событием, по определению беспрецедентна. И все же на другом уровне это совершенно неверно.
В моей эпизодической памяти размером в много десятков лет полно прецедентов этого эпизода, если только «подумать о нем в широком смысле». На самом деле, не прикладывая ни единого усилия, я нахожу несколько старых воспоминаний, всплывающих впервые за много лет, вроде того случая почти тридцать лет назад, когда очень перспективный молодой претендент на наш факультет казался таким заинтересованным, но потом, к нашему огромному удивлению, отказался от нашего чрезвычайно щедрого предложения. Или тот случай несколько лет спустя, когда один мой невероятно сообразительный аспирант был так рад поехать со мной в Калифорнию в мой академический отпуск, а затем передумал и вскоре полностью пропал из поля зрения; я никогда больше о нем не слышал. Или тот печальный случай, когда я страшно увлекся молодой женщиной из далекой страны, чьи сигналы сперва казались мне такими многообещающими, но затем она без объяснений охладела и спустя неделю или около того в итоге сказала мне, что у нее роман с другим (вообще-то, это случалось со мной куда чаще, чем однажды, к моему огорчению…).
И вот так, одна за другой, все эти пыльные старые «книги» снимаются неким эпизодом с дремлющих полок, поскольку эта «беспрецедентная» ситуация, если представить ее на абстрактном уровне, если снять с нее корку и очистить ее ядро, прямо указывает на определенные саги из прошлого, сложенные на полках моей «библиотеки», и, снимаясь с полок, одна за другой помещаются под прожектор активации. Эти старые саги, давным-давно упакованные в аккуратные ментальные коробки, праздно стояли на полках моего мозга в ожидании запуска, если и когда «то же самое» возникнет под новой личиной. И к сожалению, это произошло!
Пока вся эта активность постепенно разворачивается и воспоминания запускают воспоминания, которые запускают воспоминания, что-то постепенно кристаллизуется – своего рода «осадок», если позаимствовать термин у химиков. В данном случае это выварилось до всего одного слова: «кинули». Да, я чувствую, что меня кинули. Мою исследовательскую группу кинули.
Какое феноменальное снижение сложности! Мы начали со встречи, которая длилась несколько часов в двух разных местах, включала много людей, обмен многими тысячами слов, бесчисленные зрительные впечатления и затем несколько писем вдогонку, но в конечном счете все это утряслось (или я должен сказать «сдулось»?) до одного лишь очень обидного слова из шести букв. Ясное дело, это не единственная идея, которую я вынес из этой саги, но «кинули» стало одной из главных ментальных категорий, с которой всегда будет ассоциироваться визит Николь. И, конечно, сага про Николь была аккуратно упакована и сложена на полку моей эпизодической памяти, чтобы ее потом, возможно, извлекло это мое «Я», кто знает, где и когда.
Центральная петля познания
Механизм, который обеспечивает этот удивительно текучий тип абстрактного восприятия и извлечения воспоминаний, по крайней мере чуть-чуть похож на то, чего требовали вышеописанные скептики, – это разновидность восприятия внутренних символьных паттернов, а не внешних событий. Кто-то как будто смотрит на конфигурации активированных символов и воспринимает их суть, тем самым вызывая извлечение других дремлющих символов (которые, как мы только что видели, могут быть очень обширными структурами – коробками в памяти, в которых хранятся целые романтические саги, например), и это идет по кругу, порождая яркий цикл символьной активности – гладкий, но полностью импровизированный символьный танец.
Стадии, составляющие этот цикл запуска символов, могут сперва показаться вам сильно отличными от процесса распознавания, скажем, дерева магнолии в потоке визуальной информации, поскольку это подразумевает обработку внешнего явления, тогда как я, наоборот, смотрю на танец моих собственных активированных символов и пытаюсь зафиксировать суть этого танца, а не суть какого-то внешнего явления. Но я бы сказал, что пропасть между ними куда меньше, чем можно предположить на первый взгляд.
Мой мозг (и ваш тоже, дорогой читатель) постоянно ищет возможность наклеить ярлык, категоризировать, найти прецеденты и аналоги – иными словами, упростить, не упуская сути. Он неустанно занимается этой работой не только в ответ на новоприбывшую визуальную информацию, но также в ответ на свой собственный внутренний танец, и между этими двумя случаями на деле не так много разницы, поскольку стоит сенсорной информации пробраться за сетчатку, барабанную перепонку или кожу, как она входит в мир внутреннего, и с этого момента восприятие – полностью внутреннее дело.
Короче говоря, и это должно удовлетворить скептиков, существует своего рода восприниматель символьной активности, но что им не понравится, так это то, что этот «восприниматель» сам по себе – дальнейшая символьная активность. Нет никакого особого «очага сознания», где происходит какая-то магия, что-то кроме того же самого, никакого места, где танцующие символы контактируют с… Ну, с чем? Что удовлетворит скептиков? Если «очаг сознания» окажется просто физической частью мозга, разве это сможет их успокоить? Они бы по-прежнему возражали, что если по моему заявлению это и есть сознание, то это просто неразумная физическая активность, которая ничем не отличается и ничем не лучше бездумного мельтешения симмов на неодушевленной арене Столкновениума – и это не имеет никакого отношения к сознанию!
Я думаю, на этом моменте может быть полезным позволить голосам моих внутренних скептиков слиться в одну бумажную личность (надеюсь, не бумажного тигра!) и этой личности сцепиться в объемном диалоге с другой личностью, которая фактически представляет идеи этой книги. Я назову голос книги Странной петлей № 641, а голос скептиков – Странной петлей № 642.
Некоторым читателям может показаться, что я несправедливо создаю предвзятое впечатление, называя «странной петлей» не только себя (или, скорее, моего представителя), но и моего достопочтенного оппонента, поскольку это может выглядеть как предположение, что игра закончилась, не начавшись. Но это не более чем ярлыки. В диалоге важно то, что говорят эти персонажи, а не то, как я их называю. Так что если вы предпочитаете выдать Странным петлям № 641 и № 642 альтернативные имена Внутренний свет № 7 и Внутренний свет № 8, или даже Сократ и Платон, я не против.
И теперь, без дальнейших реверансов, мы включаем канал как раз тогда, когда две наших странных петли (или два внутренних света) начинают свои дружеские дебаты. Ой! Похоже, я слишком долго болтал и мы, как это ни печально, пропустили часть вступительных острот этих двоих друзей. Ох, ну что же, такова жизнь. Я уверен, мы с вами сможем вскочить на ходу, не слишком много потеряв. Давайте попробуем…