о-то слышит и что-то испытывает. Почему ты отрицаешь их заявления?
СП № 642: Я не отрицаю их заявлений. Их заявления абсолютно законны – просто их законность не имеет никакого отношения к мозгам, населенным странными петлями. Ты сосредоточен не на том. Любые заявления о том, чтобы «быть здесь» или «быть в сознании» законны, поскольку есть что-то кроме, что-то сверх, что-то большее, чем странные петли, то, что делает мозг очагом души. Я не могу пока сказать, что это, но я знаю, что это так, поскольку «Я» не просто физическое нечто, происходящее где-то во Вселенной. Я ощущаю что-то, например тот же лиловый цветок в саду и тот громкий мотоцикл за несколько кварталов отсюда. И мой опыт – это первичные данные, на которых основано все, что я говорю, так что ты не можешь отрицать мое заявление.
СП № 641: Разве это чем-то отличается от того, что я описал? Достаточно сложный мозг может не только воспринимать и категоризировать, но также может словесно описывать то, что он категоризировал. Как и ты, он может говорить о цветах, садах и ревущих мотоциклах, и он может говорить о себе, говорить о том, где он есть и где его нет, может описывать свой настоящий и прошлый опыт, свои цели, убеждения и замешательство… Чего тебе еще нужно? Почему это не то, что ты называешь опытом?
СП № 642: Слова, слова, слова! Дело в том, что опыт подразумевает больше, чем одни лишь слова, – он подразумевает чувства. Любой субъект опыта, достойный так называться, должен видеть этот великолепный лиловый цвет на цветке и ощущать его таковым, а не только монотонно произносить звук «лиловый» как механический голос в разветвленном телефонном меню. Способность видеть яркий лиловый находится под уровнем слов, идей или символов – она более первобытна. Это опыт, который субъект ощущает напрямую. В этом разница между истинным сознанием и одной лишь «искусственной подачей сигналов» как в механическом произношении пунктов телефонного меню.
СП № 641: Сказал бы ты, что бессловесные животные могут полакомиться такими «первобытными» переживаниями? Наслаждаются ли коровы темно-лиловым цветком так же сильно, как ты? А комары? Если ты скажешь «да», не будешь ли ты опасно близок к тому, чтобы предположить, что коровы и комары наделены таким же объемом сознания, что и ты?
СП № 642: Мозг комара куда менее сложный, чем мой, так что он не может иметь таких же богатых переживаний, какие доступны мне.
СП № 641: Одну минуточку. Не получится совместить и то и другое. Мгновение назад ты настаивал на том, что сложность мозга ничего не меняет – что если в мозгу не хватает того особого сам не знаю чего, что отделяет чувствующие объекты от объектов, лишенных чувств, то он не станет очагом сознания. Но теперь ты говоришь, что сложность вышеуказанного мозга имеет значение.
СП № 642: Ну, я думаю, в некоторой степени она должна иметь значение. Комар не оборудован для того, чтобы оценить лиловый цветок так, как его могу оценить я. Но, возможно, корова на это способна, или, по крайней мере, ближе к этому. Но сама по себе сложность не объясняет наличие в мозгу чувств и переживаний.
СП № 641: Давай чуть глубже рассмотрим это представление о переживании и ощущении внешнего мира. Если бы ты глядел на большой лист чистого, одинакового лилового цвета, твоего самого любимого цвета, который бы полностью закрывал все твое поле зрения, ты бы испытывал тот же прилив эмоций, что и при взгляде на тот же лиловый на лепестках распустившегося в саду цветка?
СП № 642: Сомневаюсь. Отчасти мое переживание этого лилового цветка настолько яркое благодаря нежным оттенкам на каждом лепестке, их изящным изгибам и тому, как они все вместе закручиваются около сияющей сердцевины из дюжин крохотных точек…
СП № 641: Не говоря о том, как этот цветок расположен на ветке, которая является частью куста – одного из множества кустов в красочном саду…
СП № 642: Ты намекаешь на то, что я наслаждаюсь не лиловым самим по себе, а только тем, как он встроен в пейзаж? Это зашло слишком далеко. Окружение может дополнить мои переживания, но я люблю этот роскошный бархатистый лиловый сам по себе, независимо от всего остального.
СП № 641: Почему тогда ты описал его словом «бархатистый»? Разве мухи и собаки ощущают лиловые цветы «бархатистыми»? Разве это слово не отсылает нас к бархату? Не значит ли это, что твой визуальный опыт взывает к глубоко погребенным воспоминаниям, возможно, тактильным воспоминаниям из твоего детства о том, как ты скользил пальцами по лиловой бархатной подушке? Или, может, ты неосознанно вспоминаешь темно-красное вино, которое на этикетке описали как «бархатистое». Как ты можешь заявлять, что твои ощущения от лилового «не зависят ни от чего на свете»?
СП № 642: Все, что я пытаюсь сказать, – что есть базовые, первобытные переживания, из которых строятся переживания более объемные, и что даже первобытные радикально и качественно отличаются от того, что происходит в простых физических системах вроде веревки, болтающейся на ветру, и поплавка, качающегося в туалете. Болтающаяся веревка ничего не чувствует, когда об нее ударяется ветерок. В ней нет никакого чувства, в ней нет никакого тут. Но когда я вижу лиловый или пробую шоколад, я получаю чувственный опыт, и из миллионов именно таких чувственных опытов и выстроена моя ментальная жизнь. В этом разрыве кроется большая загадка.
СП № 641: Звучит привлекательно, но, к сожалению, мне кажется, ты все перепутал. Эти маленькие чувственные переживания для великого паттерна твоей жизни – то же, что буквы в романе для его сюжета и персонажей: незначительные, произвольные знаки, а не носители смысла. Нет никакого смысла в букве «б», и все же из нее и из других букв алфавита, составленных в сложные последовательности, рождается все богатство и вся человечность романа или рассказа.
СП № 642: Говорить о рассказе на таком уровне неправильно. Писатели выбирают слова, а не буквы, а слова, разумеется, насыщены значением. Поставь рядом кучу этих небольших значений, и ты получишь одну большую штуку, богатую смыслом. Похожим образом жизнь создана из множества крохотных чувственных переживаний, скованных вместе, чтобы создать огромный единый чувственно-эмоциональный опыт.
СП № 641: Погоди-ка. Ни одно отдельное слово не имеет ни силы, ни глубины. Включенное в сложный контекст слово может иметь великую силу, но отдельно взятое – нет. Мы обманываемся, приписывая силу самому слову, и обманываемся вдвойне, приписывая силу буквам, из которых оно состоит.
СП № 642: Я согласен, что у букв нет ни силы, ни смысла. Но у слов есть! Это атомы смысла, из которых строятся большие смысловые структуры. Ты не можешь выстроить большой смысл из атомов, которые сами – бессмысленны!
СП № 641: Да что ты? Я думал, ты только что заключил, что именно это происходит в случае со словами и буквами. Но ладно – давай пойдем дальше этого примера. Сказал бы ты, что в музыке есть смысл?
СП № 642: Музыка – одна из самых осмысленных вещей, которые мне известны.
СП № 641: И что же, имеют ли для тебя смысл отдельные ноты? Например, чувствуешь ли ты тягу или отторжение, красоту или уродство, когда слышишь среднюю «до»?
СП № 642: Думаю, нет! Не более, чем когда я вижу отдельную букву «c».
СП № 641: Привлекает или отталкивает тебя хоть какая-нибудь отдельная нота?
СП № 642: Нет. В отдельной ноте нет музыкального смысла. Любой, кто говорит, что его тронула одна нота, просто пускает пыль в глаза.
СП № 641: И все же, когда ты слышишь музыку, которая тебе нравится или не нравится, ты точно будешь чувствовать тягу или отторжение. Откуда происходит это чувство, если ни одна нота для тебя изначально не привлекательная и не отталкивающая?
СП № 642: Это зависит от того, как они организованы внутри большой структуры. Мелодия бывает привлекательной из-за некоей «логики», которой она обладает. Другая мелодия может отторгать, поскольку в ней нет логики, или если ее логика слишком примитивная или детская.
СП № 641: Это определенно звучит как реакция на паттерн, а не как чистые ощущения. В музыкальном произведении может быть огромный эмоциональный смысл, хотя оно сделано из крошечных атомов звука, не имеющих эмоционального смысла. Значение имеет паттерн организации, а не природа его компонентов. Это возвращает нас к твоей растерянности в разнице между субъектами опыта вроде нас с тобой и не-субъектами вроде болтающейся веревки и пластмассового поплавка. Для тебя критическое различие между ними должно происходить из какого-то особого ингредиента, из осязаемой вещи или субстанции, которая есть в составе субъектов, а у не-субъектов отсутствует. Верно?
СП № 642: Должно быть, что-то вроде того.
СП № 641: Тогда давай назовем этот особый ингредиент, который позволяет возникнуть субъектам, «чувствий». К сожалению, никто никогда не видел атома чувствия, и, я подозреваю, даже если бы мы обнаружили загадочную субстанцию в наличии у всех высших животных, а у низших – нет, не говоря уже о машинах, ты бы задался вопросом, как может еще какая-то материя, неодушевленная и бесчувственная сама по себе, породить чувственный опыт.
СП № 642: Если бы чувствий существовал, он, наверное, был бы скорее как электричество, чем как атомы или молекулы. Или, может, как огонь или радиоактивность – в любом случае как что-то, что выглядит живым, что-то, что по самой своей природе танцует безумные танцы – а не просто инертное вещество.
СП № 641: Когда ты расписывал, как выглядела земля до возникновения жизни, на ней были вулканы, гром и молнии, электричество, огонь, свет и звук – даже солнце, этот гигантский шар ядерного синтеза. И все же ты не хотел вообразить, что наличие таких явлений в какой-то комбинации или перестановке могло породить субъект опыта. Но только что, говоря о загадочной, создающей душу субстанции, которую я назвал «чувствий», ты использовал слово «танец», которое есть во фразе «танцующие символы». Может ли быть, что ты невольно пересмотрел свой взгляд?