Вовсе не сказка![40]
В предыдущих двадцати четырех главах я изо всех сил старался объяснить, что такое «Я». То есть волей-неволей также постарался объяснить, что такое самость, душа, внутренний свет, взгляд от первого лица, внутренний мир, интенциональность и сознание. Задача, конечно, сказочно сложная, но, я надеюсь, мой рассказ звучал убедительно. Впрочем, для некоторых читателей эта история все же могла выглядеть как долгая – жутко долгая, чересчур долгая – сказка. Таким читателям я искренне сочувствую, поскольку признаю, что трудные вопросы еще остались.
Основная проблема, как мне кажется, в том, что когда мы пытаемся понять, что мы такое, мы, будучи духовными созданиями во вселенной из простого вещества, обречены на вечные поиски отгадки собственной природы. Я ярко припоминаю, как еще подростком читал о мозге и впервые в своей жизни был вынужден столкнуться с идеей, что человеческий мозг, в особенности мой собственный, должен быть физической структурой, подчиненной законам физики. Хотя это может вам показаться странным, как и меня сейчас это удивляет, но тогда я был ошарашен.
В двух словах, вот наше затруднение: либо мы верим, что наше сознание – это что-то иное, нежели следствие законов физики, либо мы верим, что это и есть следствие законов физики; но любой выбор ведет нас к неприятным, возможно даже неприемлемым последствиям. В этих заключительных страницах я поставил себе целью столкнуться с этой дилеммой лицом к лицу.
Кочки и ухабы дуализма
В Главе 22 я обсуждал дуализм – идею, что помимо и сверх физических сущностей, подвластных законам физики, есть Субстанция с заглавной буквы под названием «Сознание», невидимый, неизмеримый, невыявляемый аспект Вселенной, которым обладают одни сущности и не обладают другие. Это представление, очень близкое к традиционному представлению западных религий о «душе», привлекает нас, поскольку согласуется с нашим повседневным опытом, что мир разделен на вещи двух типов: одушевленные и неодушевленные; а также оно дает нам своего рода объяснение того, почему мы ощущаем наш внутренний мир или внутренний свет – с которыми мы так близко знакомы, что отрицать их существование кажется абсурдным, если не невозможным.
Дуализм также дает надежду на объяснение загадочного разделения одушевленного мира на сущности двух типов: я и другие. Иначе говоря, это непреодолимый с виду разрыв между субъективным взглядом на мир от первого лица и обезличенным взглядом на мир от третьего лица. Если то, что мы называем «Я», – это брызги некоей Субстанции с заглавной буквы, не поддающейся анализу, магическим образом выданной каждому человеческому существу в момент его зачатия, каждая порция которой наделена уникальным вкусом, навсегда определяющим идентичность получателя, нам не нужно больше искать объяснений, что же мы такое (и не важно, что истоки этой Субстанции непостижимы).
Более того, идея, что каждый из нас от природы определен уникальной нематериальной субстанцией, предполагает, что наши души бессмертны; таким образом, вера в дуализм может частично избавить нас от гнета смерти. Тому, кто рос, купаясь в визуальных и вербальных образах из западной религии, не составит труда представить, как тело недавно умершего испускает дымчатую, эфемерную ауру, которая поднимается выше, выше и выше, в некое невидимое небесное царство, где она будет жить вечно. Верующие мы или скептики, такой образ – неотъемлемая часть нашего западного наследия, и по этой причине полностью сбросить его тяжело, как бы глубоко система наших убеждений ни уходила корнями в науку.
Вскоре после смерти моей жены Кэрол я устроил поминальную службу по ней, чтобы обменяться воспоминаниями с несколькими дорогими друзьями и родственниками под музыкальное сопровождение, которое многое для нее значило. Для завершения этой церемонии я выбрал последние две с половиной минуты вступительной части Первого скрипичного концерта Сергея Прокофьева – произведения поразительной музыкальной поэтичности, которым Кэрол была околдована так же сильно, как и я. Прекрасный и трогательный отрывок, который я выбрал (так же как и его двойник в самом конце), мог бы символизировать собой воспарение души, так зыбко, трепетно и изысканно он звучал, в особенности его финальные восходящие ноты. Хотя ни я, ни Кэрол вовсе не были религиозны, было что-то настолько правильное в этом наивном образе того, как ее чистейшая суть покидает ее смертные останки и взмывает ввысь, в бесконечную высь – даже если в конце концов она улетала не в небо, а всего лишь в него, в этого самого…
Как показывает эта история, даже этот самый он, потратив столько лет на научную работу и трезвые размышления о том, как дух и разум уходят корнями в физику, порой поддается традиционным дуалистическим представлениям, с которыми выросло большинство из нас – если не внутри семьи, то внутри культуры. Я могу повестись на соблазнительную картинку, даже если отрицаю эти идеи. Но в более рациональные моменты эта картинка для меня лишена смысла, так как я слишком хорошо знаю, что дуализм ведет к длинному списку вопросов без ответа, часть которых я выписал в Главе 22, показав, что они так нагружены нелогичностью и произвольностью, что вот-вот разрушатся под собственным весом.
Прелести и пробелы нон-дуализма
Если же вы, наоборот, верите, что сознание (теперь с маленькой «с») – это следствие законов физики, то места для «добавок» не остается. Для научного ума этот вариант привлекателен, поскольку он куда проще, чем дуализм. Он избавляет нас от трудной дихотомии между обычными физическими сущностями и необычными нематериальными сущностями и отменяет длинный список вопросов о природе нематериальной Субстанции с заглавной буквы.
С другой стороны, совсем выкинуть дуализм тоже затруднительно, поскольку это, на первый взгляд, не оставляет нам ни различия между одушевленными и неодушевленными сущностями, ни объяснения пропасти между нашим «Я» и другими. Впрочем, более внимательное рассмотрение этой точки зрения показывает, что в ней есть место для таких различий.
В Предисловии я писал об «удивительном возникновении самости и души из субстрата безжизненной материи», и эта фраза, подозреваю, заставила ощетиниться не одного читателя. «Как автор может называть человеческий мозг – самую одушевленную сущность во Вселенной – “безжизненной материей”?» Что ж, один из лейтмотивов этой книги заключается в том, что присутствие или отсутствие одушевленности зависит от уровня, на котором мы смотрим на структуру. При рассмотрении на высшем, самом коллективном уровне мозг – квинтэссенция одушевленности и осознанности. Но если мы будем постепенно спускаться, структура за структурой: от полушарий к коре, затем к столбцу, клетке, цитоплазме, белку, пептиду и частице, мы будем все больше терять ощущение одушевленности, пока на самых нижних уровнях оно, разумеется, не исчезнет совсем. В своем сознании мы можем перемещаться между верхним и нижним уровнем туда-обратно и добровольно колебаться между одушевленным и неодушевленным взглядом на мозг.
Таким образом, пока разные уровни описания допустимы, нон-дуалистический взгляд на мир может с легкостью включать одушевленные сущности: это те сущности, которые на некотором уровне описания проявляют определенный тип петлеобразного паттерна, который неизбежно начинает оформляться, если библиотека категорий в системе, изначально способной посредством восприятия фильтровать мир на отдельные категории, бурно расширяется в сторону абстракций. Этот паттерн достигает расцвета, когда в нем возникает прочно устоявшаяся саморепрезентация – история, которую сущность рассказывает сама себе, – в которой «Я» сущности играет главную роль единого причинного фактора, управляемого набором желаний. Точнее говоря, сущность одушевлена до той степени, в которой в ней существует петлеобразный «Я»-паттерн, поскольку присутствие паттерна вовсе не черно-белый вопрос. Таким образом, сколько «Я»-паттерна в субстрате, столько в нем и души, а где такого паттерна нет, сущность неодушевленна.
Радуга или камни?
И по-прежнему остается назойливый вопрос: почему из петлеобразного абстрактного паттерна, каким бы роскошным он ни был, получается очаг внутреннего мира, внутренний свет, точка взгляда от первого лица? Иначе говоря, откуда происходит «Я»? Для некоторых искателей истины (вроде Странной петли № 641) достаточно понимания, что этот паттерн со временем невероятно разрастается и усложняется, воспринимает сам себя, укрепляется так прочно, что его уже нельзя искоренить. Для других же (вроде Странной петли № 642) такой ответ вовсе не годится.
Для мыслителей второго рода всегда будет оставаться актуальной задачка из Главы 21 о двух только что отчеканенных с точностью до атома копиях уничтоженного тела, одна из которых находится на Марсе, а другая на Венере: «Где я очнусь? В каком из двух тел окажется мой внутренний свет и окажется ли?» Эти мыслители отчаянно вцепились в инстинктивное представление об уникальном картезианском Эго, которое составляет их идентичность, «Я», внутренний свет, внутренний мир любого сознательного существа. Для них неприемлемо предположение, что их драгоценное «Я» скорее мерцающая, неуловимая радуга, чем твердый и увесистый камень, и что по этой причине не существует верного ответа на недоуменный вопрос: «Кто из них я?» Они будут настаивать, что только в одном из двух тел находится истинный шарик «Я», в противоположность неуловимой сущности, которая, подобно радуге, все отступает, растворяясь полностью, когда вы подходите ближе. Но вера в такое неделимое, нерушимое «Я» – это вера в нематериальный дуализм.
Выпад: трудная проблема
И в этом наше основное затруднение. Либо мы верим в нематериальную душу, которая живет за пределами законов физики, что равносильно ненаучной вере в магию, либо мы отбрасываем эту идею, и тогда вечно манящий вопрос: «Что заставило физический паттерн стать мной?» – вопрос, которому философ Дэвид Чалмерс дал соблазнительное и удачное название «Трудная проблема»[41], – кажется сегодня (или, если на то пошло, в любой момент будущего) таким же далеким от ответа, как и много веков назад.
В конце концов, слова вроде «физическая система» или «физический субстрат» рисуют в сознании большинства людей, включая значительную долю философов и неврологов со всего мира, хитрую структуру из многочисленных взаимосвязанных колесиков, шестеренок, рычагов, трубок, шариков, маятников и так далее, пусть все они крошечные, невидимые, абсолютно бесшумные и, возможно, даже вероятностные. Такая масса взаимодействующего неодушевленного вещества выглядит для большинства людей настолько же бессознательной и лишенной внутреннего света, как туалетный бачок, автомобильная передача, дорогие швейцарские часы (и механические, и электронные), фуникулер, океанский лайнер или нефтеперерабатывающий завод. Подобная система не просто может быть бессознательной, она обязательно бессознательна – так они это видят. Одноуровневую интуицию такого рода мастерски использовал Джон Сёрл в своих попытках убедить людей, что компьютеры никогда не обретут сознания, сколь бы абстрактными ни были их внутренние паттерны, и никогда не смогут что-то подразумевать, сколь бы длинными ни были создаваемые ими цепочки лексических единиц.
Ответный выпад: нежная поэма
И все же я надеюсь, что для тех, кто выдержал всю книгу от начала до почти последних строк, все это выглядит иначе. Вместе мы с вами прошлись по разной сложности примерам петлевых структур: от вечно ускользающего красного пятна Эксплораториума до видеокамер, что снимают свой экран, затем до формул, утверждающих свою недоказуемость в ПМ, и наконец-то к странным петлям, что сидят в библиотеке наших символов, растущей без конца у нас в мозгах. (Лучше забыть élan mental, он только за нос водит нас.)
Если и есть в подвластной физике Вселенной волшебство, то оно кроется, конечно, в этих паттернах, что сами себя строят и зеркалят. Потому странные петли по мотивам башни Сперри, где внутри сил скрыты силы, вдохновленные троянским конем Гёделя, который тайно внес самосознание в защитный бастион, закономерно объясняют появление желающих и мыслящих существ из вещества и почему среди обилия петель только одна есть, про которую вы говорите «я» (я называю ее «вы»).
Миллиард триллионов муравьев в вашей ноге
Мы с вами – миражи, которые воспринимают сами себя, а единственная магия за кулисами – это восприятие, запуск огромным потоком сырых данных крошечного набора символов, который обозначает абстрактные закономерности мира. Когда в физическом мире появляется восприятие на произвольно высоком уровне абстракции и в дело вступает множество петель обратной связи, «что» в итоге превращается в «кто». То, что когда-то грубо обозвали «механическим» и машинально отмели как кандидата на осознанность, следует пересмотреть.
Мы, люди, являем собой макроскопические структуры во Вселенной, законы которой лежат на микроскопическом уровне. В стремлении выживать нам приходится искать эффективные объяснения, которые ссылаются только на сущности нашего же уровня. Поэтому мы проводим понятийные границы вокруг сущностей, которые легко воспринять, и так мы строим то, что кажется нам реальностью. «Я», которое мы создаем для каждого из нас, – ярчайший пример такой воспринимаемой или созданной реальности, и оно настолько хорошо справляется с объяснением нашего поведения, что становится центром, вокруг которого будто бы вращается весь остальной мир. Но эта идея «Я» – лишь условное обозначение для огромной кипящей и бурлящей массы, о которой мы ничего не можем знать.
Иногда, когда у меня затекает нога[42] и я чувствую в ней покалывание тысяч иголок, я говорю себе: «Ага! Так вот что значит быть живым на самом деле! Вот редкий проблеск сложности моего устройства!» (По-французски говорят, что «в ноге муравьи», а персонаж мультиков Деннис-непоседа однажды заметил, что у него в ноге «имбирный эль», – две незабываемые метафоры для этого странного, но всем знакомого ощущения.) Конечно, мы и близко не можем ощутить покалывание всей сложности нашего естества, поскольку в нас, если взять хотя бы один типичный пример, шесть миллиардов триллионов (то есть шесть тысяч миллионов миллионов миллионов) копий молекулы гемоглобина постоянно носятся в суматохе по венам, и в каждую секунду нашей жизни 400 триллионов ее копий разрушаются, а другие 400 триллионов создаются вновь. Такие числа недоступны человеческому пониманию.
Но наша собственная непостижимость – удача! Как мы могли бы съежиться и умереть, если бы поистине осознали нашу ничтожность в сравнении с обширной Вселенной, в которой живем, так мы могли бы взорваться от страха и ужаса, если бы были в курсе невообразимого неистовства внутри наших тел. Мы живем в состоянии блаженного неведения, но вместе с тем и в состоянии удивительной просвещенности, поскольку бороздим вселенную категорий среднего уровня, которые сами же создаем, – категорий, которые невероятно хорошо помогают нам выживать.
Я – странная петля
Итак, мы – воспринимающие и изобретающие сами себя закрепившиеся миражи – являемся маленькими чудесами самореференции. Мы верим в стеклянные шарики, которые исчезают, когда мы их ищем, но которые ничуть не менее реальны, чем настоящие шарики, когда мы не пытаемся их найти. Сама наша природа такова, что не дает нам полностью понять нашу природу. Балансируя где-то посередине между невообразимыми космическими просторами изогнутого пространства-времени и неясным, туманным мерцанием заряженных квантов, мы, люди, больше похожи на радуги и миражи, чем на капли дождя и булыжники; мы – непредсказуемые поэмы, сочиняющие сами себя: размытые, метафоричные, неоднозначные и порой чрезвычайно прекрасные.
Видеть себя таким образом, возможно, менее приятно, чем верить в невыразимые потусторонние сгустки, наделенные вечной жизнью, но в этом есть свои плюсы. Приходится избавиться от детского ощущения, что вещи именно то, чем кажутся, и что наше с виду цельное, подобное шарику «Я» – самая реальная вещь на свете; зато мы приобретаем способность ценить тонкость нашего устройства и огромную разницу между тем, чем мы являемся и чем мы кажемся. Как Курт Гёдель своими неожиданными странными петлями дал нам более глубокое и четкое видение того, что же такое математика, так страннопетельное описание нашей сути дает нам более глубокое и четкое видение того, что значит быть человеком. И по-моему, наше приобретение ценнее потери.