Летом 1999 года я переехала в Нью-Йорк, только что окончив Вассар-колледж и получив не очень-то востребованный диплом по английскому языку. В течение нескольких месяцев я брела во тьме, пытаясь найти свой путь. Я отработала несколько смен в кафешке рядом с моей крошечной квартирой, которая была расположена между двумя типичными гей-сексшопами на Кристофер-стрит в Вест-Виллидж. Я проработала несколько месяцев в нью-йоркском фонде для пожилых граждан и несколько недель ассистентом в рекламном агентстве. Затем я сделала открытие, которое изменило мою жизнь.
Организация под названием Selfhelp написала в New York Times, что ищет соцработника для программы помощи жертвам Холокоста.
Selfhelp была основана в 1930-х годах, когда евреи, спасаясь от нацистского режима Гитлера, впервые начали прибывать в Нью-Йорк. Организация называлась Selfhelp, то есть «поможем себе сами», потому что ее члены помогали друг другу адаптироваться в городе и найти работу, квартиры и школы для детей. Я прошла собеседование в крошечном офисе в Вашингтон-Хайтс и была принята на работу весной 2000 года.
Selfhelp была похожа на лагерь для обучения работе с людьми, испытывающими душевные страдания. Я взялась за эту работу, потому что я еврейка, и мне казалось привилегией окружать себя непосредственными свидетелями Холокоста, постоянно сокращающимся населением, которое уменьшалось на моих глазах. Но за эту привилегию приходится платить. Эта работа заставила меня смириться с жестокостью жизни.
Я ежедневно сталкивалась с суровой реальностью, что жизнь разных людей ценится не одинаково. И узнала, что когда люди у власти обладают неограниченными полномочиями, есть те, кто готов пожертвовать автономией других, чтобы удовлетворить свою собственную жажду наживы и власти. Книга Виктора Франкла «Человек в поисках смысла» стала и до сих пор остается моим путеводителем. Франкл, психиатр, переживший Холокост, говорит, что в то время как некоторые из нас находят смысл в боли и страдании, выходя на более высокий уровень самоактуализации, для других боль является постоянным напоминанием обо всем, что они потеряли.
В Selfhelp я сидела у смертного одра клиентов, которые не нашли духовного или терапевтического облегчения. Они умерли с разбитым сердцем, проведя всю свою жизнь в скорби обо всем, что было у них отнято. Воспоминания о человеческих страданиях и злость, которую я накопила в течение этих лет, являются основой всего, что я делаю сегодня для своих клиентов.
Люди, с которыми я работала в Selfhelp, были либо пережившими Холокост, либо жертвами нацизма. Разница заключается в том, что выжившие были в концентрационных лагерях или скрывались во время войны, а жертвы бежали из Европы до войны. Моя работа состояла в том, чтобы посещать на дому клиентов, большинство из которых жили в Вашингтон-Хайтс, Инвуде и Ривердейле. Я работала с 50 клиентами и посещала в среднем трех из них каждый день. Я проходила километры на своих десятисантиметровых каблуках вверх и вниз по улицам самых холмистых районов Нью-Йорка. Не помню, почему я начала носить каблуки, но это стало моей фирменной чертой. И черт возьми, мне доставалось от моих подопечных, если я надевала туфли на плоской подошве. Многие из моих клиентов не выходили из дома. Их связью с внешним миром были дневные ток-шоу, доставка продуктов и я. Я считала своим долгом одеваться так, чтобы производить впечатление.
Я была самой молодой сотрудницей Selfhelp. Большинство моих коллег были среднего возраста; моим клиентам было около семидесяти-восьмидесяти. Их супруги и друзья или уже умерли, или умирали. Их тела отказывали служить им. Для людей, переживших Холокост, особенно тех, кто побывал в лагерях, старение — это совсем не то же самое, что для всего населения. В лагере физическое здоровье означало выживание. Осознание того, что их тела постепенно теряют силу, было предательством для многих моих клиентов и сопровождалось ощущением надвигающейся гибели. Когда выжившие начинали терять память, многие представляли, что они снова в лагерях, и начинали разговаривать только на своем родном языке, живя в постоянном ужасе.
У одной клиентки в шкафу висела ее потрепанная форма из концлагеря. Она призналась мне, что иногда ложится в ней спать. Другая, г-жа У., эмигрировавшая в 1930-е годы из Германии, представляла себе, как ее отец возвращается с Первой мировой войны. По неизвестным причинам она каждый день вставала с постели и передвигала всю мебель, чтобы построить баррикаду у двери своей спальни. В конце концов помощники по дому опустошили ящики комода г-жи У., так что ей стало достаточно легко двигать его, не причиняя себе вреда. Г-жа У. была слепа и забывала меня после каждого визита. Когда я заходила проведать ее, то разговаривала с помощником по дому, а потом садилась и держала ее за руку. У нее не было семьи. Когда она умерла, меня вызвали опознать ее тело. Владелец кладбища и я были единственными людьми на ее похоронах. Г-же У. было 109 лет.
Иногда единственное, чего хотели мои клиенты, когда я навещала их, — чтобы я послушала их истории. В других случаях я сопровождала их на прием к врачам, в банк или к адвокатам. Я помогала им найти сиделок и уборщиц. Навещала их в больнице, если они заболевали. Помогала им оформить медицинские льготы и вела переговоры с их страховыми компаниями, если покрытие не распространялось на процедуру или лекарства. Я делала все, что нужно было делать.
Одна очень религиозная женщина, вся семья которой жила в Израиле, попросила меня выщипать ей волосы на подбородке. Другая женщина хотела, чтобы я сняла швы, которые врачи наложили ей на голову после того, как она поранилась при падении. Если я их сниму, настаивала она, то избавлю ее от необходимости повторного визита к врачу. Я принимала приглашения клиентов на Пасху и ходила с ними по субботам в Музей современного искусства. Признаюсь, я ничего не знала о сохранении профессиональных границ. Я стала предпочитать компанию своих клиентов общению со сверстниками. Покупала своим клиентам подарки на день рождения и знакомила их с маленькими радостями жизни, такими как массаж и эта сумасшедшая новинка, интернет. Я нашла в интернете переводческую программу, которая помогла мне читать официальные письма, полученные моими клиентами из Германии и Австрии.
Мои клиенты делились со мной частицами своей жизни — часто самыми печальными были те, что оставались с ними навсегда. Г-жа С., которая пережила Холокост в Шанхае, рассказала мне, что ее муж заставлял ее делать аборт каждый раз, когда она беременела, потому что хотел подождать, пока у них не появятся деньги на содержание ребенка. Она умерла через много лет после него, бездетная. Г-н Х., которого я обожала, жил в том же доме, что и д-р Рут[14]. Мы с ним подолгу гуляли по парку Форт-Трайон, любуясь цветами. Г-н Х. рассказал мне, что пережил войну, выйдя в море на своей лодке, но потерпел кораблекрушение у берегов Италии. Ни одна страна не может предъявить к нему претензии. Это была мучительная история, которая в конечном итоге легла в основу книги. Г-н Х. обожал рекламные ролики. Его квартира, будто какой-нибудь склад, была забита хламом: пластмассовые куколки, тренажеры и сувенирные тарелки. Он умер в одиночестве.
Всегда что-то происходило: мне звонили и сообщали, что помощница по дому не пришла; что помощница по дому ворует нижнее белье; что дочь клиента в городе и хочет встретиться со мной. Мне звонили и сообщали, что кто-то выпал из инвалидной коляски, перенес инсульт, заболел раком, не может встать с постели, умер в постели.
Одно из самых болезненных воспоминаний того времени связано с тем, что случилось с г-жой П. Она была бездетной вдовой. Выжила в лагерях и была крайне замкнутой. В отличие от большинства других моих клиентов, Миссис П. даже не пыталась скрыть свой гнев. Она жила в довоенном здании рядом с нашим офисом и почти каждый день выходила из дома. Я никогда не знала, куда она ушла. Она могла быть в синагоге или у могилы мужа. Мы с г-жой П. общались в основном по телефону. Как бы она ни была скрытна, она все же позволила мне принести ей пакеты с едой на Йом-Кипур и Рош-Ха-Шана[15]. И она обычно приходила к нам в кофейню раз в месяц по субботам. Мы подавали печенье и кофе и приглашали самых крутых исполнителей, включая парня, который носил карикатурные гигантские пластиковые руки и устраивал классическую дискотеку «Y. M. C. A.» (Американская Ассоциация молодых христиан). Я восприняла готовность г-жи П. посещать наши скромные светские мероприятия как знак доверия.
Однажды я пыталась связаться с ней, но она не отвечала на мои звонки и сообщения. Я оставила ей на двери записку с просьбой позвонить мне. Ничего. Я спросила ее соседей, не видели ли они ее. У меня было такое ужасное чувство, что она умерла в своей квартире. У нее не было ни друзей, ни семьи, ни домашней прислуги, ни каких-либо отношений с соседями. Она была самым замкнутым человеком, которого я когда-либо знала. Поэтому я позвонила в полицию. Когда они приехали, мы забрались на соседскую пожарную лестницу и попытались заглянуть в квартиру, но ничего не увидели. Полиция взломала замки. Я ожидала худшего — но ее тела там не было. Это была просто очень печальная и темная квартира, скудно обставленная, с пластиковыми пакетами, в которых хранилось еще больше пластиковых пакетов, и без того лежавших повсюду. Я оставила ей на двери записку с просьбой позвонить мне, чтобы она могла объяснить ей, что произошло.
На следующий день мне позвонила г-жа П. Она была в ярости из-за того, что я вломилась в ее квартиру. Она обвинила меня в незаконном проникновении и пожаловалась, что ей пришлось чинить замки. Когда я ответила, что беспокоюсь за нее и не знаю, где она была, она сказала, что не обязана сообщать мне о своих передвижениях.
— Это не ваше дело, — сказала она. И она была права. — Я прекрасно жила без вас уже много лет, — добавила она. — Просто оставьте меня в покое.