– Изверги, – сказала Смирнова, устало вытирая пот на лбу. – У мальчика сломана челюсть и, похоже, два ребра. Ногами били. У пятилетнего мальчика сломана рука и выбито два зуба, только этой крохе ничего не сделали. Видимо, рука не поднялась.
У тела мальчишки, а он был в сознании, живыми глазами с возбуждением рассматривал нас, сидела кудрявая светловолосая, сильно заплаканная девочка лет четырёх. Ольга её уже осмотрела, действительно травм нет, а вот обоим мальчишкам, одиннадцати и пяти лет, серьёзно досталось. Били их, не считаясь с возрастом. На мою форму они тоже поглядывали, больше с испугом, но я уже объяснил, что разведчик, одет в трофейную форму. Старший информацию легко воспринял, остальные не поняли, но магическое слово «разведчик» сняло напряжённость. Бойцы их напоили и дали трофейного шоколада, дети были обезвожены и сильно голодны.
– Грузите их в кузов, нам нужно выдвигаться, – мельком посмотрев на трофейные часы, тоже снятые с фельдфебеля, сказал я. – Стемнеет скоро.
Ольга подхватила девочку и пошла с ней к грузовику, из которого выглядывала Лилия, ей запретили покидать кузов машины, а мальчишек несли бойцы, подхватив на руки. После погрузки один из них залез в кузов с Ольгой, будет ей помогать в осмотре и лечении, а мы двинули дальше. Объехав аэродром с тыла, встали у посадки, в паре километров от него. Там я отправил Лосева в кузов машины, чтобы осмотрел взятое продовольствие, выдал бойцам и, конечно же, покормил давно голодающих детей. Сам я вместе с Соломиным и Минским у их мотоцикла, пользуясь светлым временем суток, осматривал схематичные рисунки аэродрома, уточняя у разведчиков непонятные мне моменты. Мой прошлый налёт не прошёл даром, этот аэродром охранялся тремя танками, вкопанными в землю на манер дотов, причём один танк точно был нашим, вроде Т-26. Уже и трофеи используют, сволочи.
Почти полчаса общения, и, наконец, план был сформирован. К этому моменту все дети получили медицинскую помощь, были покормлены и уложены спать, часть бойцов тоже отдыхали. Выставив часовых, я дал отбой, предупредив, что большую часть ночи спать не придётся. Минский тоже ходил к нашему военфельдшеру, и та что-то подложила ему под язык, сообщив мне, что укус, конечно, серьёзный, но и так пройдёт. Нечего болтать во время езды. Да и на дорогу нужно смотреть. Это я уж потом узнал, что упал и ударился он, когда с мотоцикла слезал, ноги затекли, но попросил напарника говорить, что во время езды прикусил. Стыдно ему было.
План мой был прост. Нам нужен был не один самолёт, а два. Дело в том, что, пользуясь тёмным временем суток, я собирался просто укатить на буксире небольшой связной самолёт. Вроде того «шторьха», что мы сбили. Однако в одну машину два летуна, дети и Смирнова никак не поместятся. Однако по наблюдению Соломина, рядом со штабом лётной части под маскировочной сетью стояло три «шторьха», причём на одном они отчётливо рассмотрели в бинокль санитарные кресты. К сожалению, осталось два. Мы сами видели, как один из этих самолётов полетел в тыл и не вернулся. На этот раз два бойца, один из них Минский, наблюдают за аэродромом, вернее тем местом, где находятся оба нужных нам самолёта, а также оценивают охрану в этом секторе. Две машины нам хватит, поведут оба лётчика, пассажиров разделим. Ну, и отправим дальше. Причём бойцы верёвками должны укатить машины из расположения подальше. Естественно, после того, как охрана будет нейтрализована. Да вот хотя бы на эту полевую дорогу. Она вполне ничего, и тут оба самолёта отправятся к нашим. Причём незадолго до рассвета взлетят, я не особо доверял их умению сажать неизвестные им машины ночью.
Пока бойцы и дети спали, бдели только два часовых, один из которых был Бабочкин, я сидел с Ольгой отдельно, чтобы нас не могли подслушать, и раз за разом повторял снова и снова, чтобы Оля запомнила информацию по этой войне. Все подробности, что я помнил. Наконец, наступила полночь, мы с Ольгой тоже устали, но пора было действовать.
Дети, один часовой и Смирнова остались в лагере, а мы с тросами в руках двинули к аэродрому. Разведчики уже вернулись и доложились, где два поста охраны, что точно нам будут мешать, и где остальные, те слишком далеко, чтобы что-то заметить. Кстати, один пост – это пулемётное гнездо. Танки в зону нашего интереса не попадали, их закопали на танкоопасных местах. В этот раз я не участвовал в ликвидации, разведчики сами всё сделали. На каждого бойца по немцу. Отработали не знаю как, не видел, но тихо, за нами прибежал один боец и немного запинающимся голосом сообщил, что путь свободен. Посты вырезаны. У обеих машин – кстати, улетела не санитарная, она тут стояла, – уже были бойцы. Дальше мы по-тихому подготовили буксиры, тут оба летуна командовали, и потянули сперва одну машину с территории аэродрома. Всё хорошо, но поскрипывало одно шасси, а звук казался громким. Соломин, который и отвечал за эту машину, поступил просто – помочился на него, и скрип прекратился. Утянули и вернулись за вторым, это уже капитана машина, они сразу распределили, какая кому. Тут тоже потянули. В этот раз фюзеляж скрип давал. Но у нас столько мочи не было. Пришлось время от времени замирать, прислушиваясь, однако было тихо, рядом лес был, и деревья шелестели на ветру, маскируя все те шумы, что мы издавали. Когда оба самолёта оказались за территорией аэродрома, мы передохнули и потянули санитарную машину капитана к дороге. С тремя перекурами закончили. Потом уже и Соломина подогнали. Но уже на остатках сил. Даже Лосева-часового пришлось сменить на самого выдохшегося, чтобы свежие силы привлечь. Однако обе машины на дороге, детей погрузили, двух к капитану, Лилию и её брата, а Смирнову с девочкой и мальчишкой к Соломину. Повезло, что одна машина санитарная, избитый мальчик на ней полетит лёжа, как ему удобно. Летуны, подсвечивая по очереди единственным нашим фонариком, осваивались в кабинах, а бойцы отдыхали. Я снова дал отбой.
Сам я так и не спал, а забрав у летунов фонарик, они спали в кабинах своих машин, устроился на капоте бронетранспортёра и писал рапорт о своих действиях в последние дни. Описал, что сам вырубил часового, забрал с собой людей и повёл их за собой. Как встретил разведчиков, уничтожение поста, патруля с захватом техники, захват грузовика, освобождение большого числа военнопленных, ну и конечно, наглый угон двух небольших самолётов. Подписался так же: «Майор Корнев, командир механизированной группы».
В стороне аэродрома взлетели осветительные ракеты. Значит, уничтожение постов обнаружили. Про самолёты не скажу, возможно, ещё нет. Я подсветил часы и пробормотал:
– Пора.
Часовые разбудили обоих летунов, и пока те приходили в себя и проверяли машины, поднятый отряд готовился к экстренному уходу. Техника заправлена, просто собирались. Наконец первая машина пошла на взлёт. Капитан уверенно поднял её в воздух. Почти сразу за ней начала взлёт и машина Соломина. Летуны уже пробежались, тут двести метров ровно укатанной дороги. Взлететь можно. Перед их отлётом я попрощался с Ольгой, погладив малютку, что она держала на руках, ну и вручил старлею свой рапорт. Он его убрал в карман. Перед отлётом обоим летунам я вручил памятные подарки. Причём с листками, вырванными из блокнота, где сообщалось, что это наградные пистолеты. Из последних трофеев было два парабеллума, вот они и были мной вручены капитану и Соломину вместе с ремнями и кобурами. Подарки были приняты хорошо, меня искренне поблагодарили. Кстати, Соломин уже переоделся в свою форму, так что застегнул ремень и согнал складки назад. Красавец.
Как только обе машины скрылись в ночном небе и гудение их моторов стало удаляться в сторону расположения наших войск, я отдал приказ начать движение. Мы прошли за следующие два часа километров восемнадцать и, углубившись в небольшой лес, встали на отдых. Выставили двух часовых, назначили дежурного, и всё, почти все отрубились там, где были. Я вот расположился в кабине бронетранспортёра.
Время подъёма я назначил на двенадцать часов, ровно в полдень нас и подняли. Дежурный доложился, что за время отдыха никаких происшествий не было, завтрак приготовлен и разогрет на костерке, можно принимать пищу. Немецкие консервированные колбаски оказались чудо как хороши с голодухи, а вприкуску с галетами да под чай пошли как родные. После достаточно плотного и сытного завтрака кто-то вытащил гитару из кабины грузовика. Некоторые начали пробовать играть, но кроме Бабочкина, который исполнил пару приличных аккордов, никто больше не умел.
– Товарищ майор, а вы играете?
Криво усмехнувшись, я пояснил:
– Когда я служил срочную, будучи дежурным по роте, самым страшным наказанием для дневальных было то, что я могу спеть. Они казарму готовы были вылизать, да хоть заново отстроить, лишь бы я не пел. У нас один боец из консерватории был. Так он говорил, что у меня совершенно нет ни музыкального слуха, ни голоса. При том я люблю музыку.
– Неужели так всё плохо? – спросил Лосев.
Прочистив горло, я набрал в лёгкие воздуха и запел:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Острогрудые челны…
К концу первого куплета вокруг стоял треск кустов и веток, я только и заметил спины убегающих бойцов. Рядом остались самые крепкие – Бабочкин и Лосев. Бабочкин, закрыв руками уши и голову, подвывал на одной ноте, покачиваясь взад-вперёд. А Лосев силён, молча сидел, только слёзы катились по щекам. С трудом разжав стиснутые челюсти, он тихо попросил:
– Товарищ майор, больше не пойте, очень прошу. Никогда.
– Хорошо, – улыбнулся я. – В принципе, мне часто приходится такие обещания давать. Я из-за этого и к спиртному достаточно прохладно отношусь. Один пить не могу, а в компании меня не приглашают. Повторно не приглашают. Я когда выпью, меня спеть тянет. Неудержимо.
– Я их прекрасно понимаю, – пытаясь приложить вставшие дыбом волосы, спокойно кивнул Лосев, видимо он уже пришёл в себя. – Буду теперь знать, что спиртное вам давать нельзя.