Медсестричка смахивает слезы, смотрит на меня остолбеневшего и тихо произносит:
— Он любит тебя, Камиль. Просто он такой человек. Жесткий, грубоватый. Но любит.
Не знаю, что ответить. Гоняю в голове его проклятое напутствие и вспоминаю, куда часы делись после того, как Ермакова мне их вернула. Кажется, в квартире где-то бросил. Надо забрать.
— Иди, — велю медсестричке. — Догони его. Узнай, чем болен.
— И что? Он богат, наверняка по всему миру врачей испробовал.
— Врачей, работающих за бумажки. У тебя знакомые профессора есть?
Она сглатывает и кивает:
— Есть. Один и в Америке практиковал, и в Европе.
— Вот и работай, док.
— А ты?
— Домой смотаюсь.
— Камиль… — взволнованно произносит она.
— Все хорошо. — Целую ее в висок. — Скоро вернусь.
— Зачем тебе домой?
— Квартиру свою на продажу выставить хочу. Кое-какие вещи заберу.
Она округляет глаза, перестав дышать. Забавная такая, как ребенок.
— Ладно, — пищит, провожая меня взглядом.
Непривычно без нее в машине, пусто. Даже музыку включать не хочется. Еду домой, переваривая этот короткий разговор и признавая, что веду себя, как тряпка. Когда родной папаша бросил, Чеховской всеми принципами пожертвовал, взяв меня из детского дома. Помню, что с ним сестра общаться перестала, бывшая женушка тоже за бугор свалила, напрочь забыв и о нем, и об Адель. Будто Чеховской какого-то прокаженного бродягу домой приволок, а не мальчишку-сироту.
Отворив дверь своей захламленной квартиры, морщусь от бардака. Отвык от этого сарая, иначе теперь его вижу.
Твою мать, неужели я когда-то сюда свою девочку притащил?! Еще и на грязном коврике у порога заставил ее спать! А когда ее тошнило, на беременность все списал. Да тут и меня мутить начинает.
Продвигаюсь вглубь, словно в чужой берлоге. Роюсь в кухонных шкафах, ворошу постель, тумбочки. В ванной нахожу два использованных теста с неизменными одиночными полосками. Какое счастье, что она не залетела от Глеба!
Рука замирает над запечатанной тест-полоской. На автомате сую ее в карман: вдруг пригодится. Я бы даже хотел, чтобы пригодилась. Медсестричка хорошей матерью будет.
Часы нахожу на кресле. Губы изгибаются в улыбке, когда беру их в руки. Те самые, что я с гордостью носил в школе, в колледже, в армии. За которые глотку перегрызть мог. И перегрыз, когда одна падла сняла их. Поклялся, что вместе с рукой оттяпаю. Сдержал слово, глазом не моргнув.
Эти часы стали целой историей. О мужестве, о зверстве, о героизме, о крови. Но главное — об отце и сыне.
«Искупление, Камиль… Он винит себя в недолгой жизни Насти. Не давал ей покоя. Думал, жесткостью и деньгами все можно решить. Оказалось, не все. Его детки-то в него натурой пошли. А ты другим был. Копией Насти. Бездомных котят домой таскал, бродяг подкармливал, за слабых в школе заступался. Он трясся над тобой, ограждал от той гадости, в которой его дочь с сыном чувствовали себя как рыба в воде…»
Надеваю их на руку с теми неизменно первыми эмоциями, с какими надевал впервые. Подарок от отца! Пусть не думает, что я, как Адель и Ромка, наследство ждать буду! Землю переворошу, а найду того врача, что из могилы его вытащит. Он еще увидит своих внуков. Потому что у него есть сын, которому на него не наплевать.
Не успеваю собрать оставшиеся личные вещи, как мне звонит брат. С Адель о Фазе так и не вышло поговорить. Не удивлюсь, если гребаный Шаман через брата полез узнавать, как все прошло. Этого азиатского наркобарона трудно вокруг пальца обвести. Один попытался, теперь в бегах.
— Камиль, тебя где черти носят?
— Не ори! Я дома. Скоро приеду. Что случилось?
— Ты сидишь? Если нет, то сядь. Сейчас охренеешь. Я только что с адвокатом трепался по поводу доли Ермаковой в клубе. Ты прикинь, у этой стервы есть наследники!
— Я в курсе. У нее где-то в деревне родители-старики.
— И не только они. Она же весьма убедительна была, играя роль беременной. Так вот, оказывается, опыт был. У Ермаковой сын есть, Камиль! И папаша этого главного наследника собирается явиться к нам в гости для обсуждения получения наследства. Не знаю, как ты, а у меня булки сжались. Ведь пока единственная версия ее смерти — убийство от твоей руки…
— Заткнись, — шиплю я, в кулаке сжимая телефон.
— Я то же самое адвокату сказал. Но это правда. Он свидетельство о рождении видел. Пацану четыре года. Так что готовься, брат, к встрече с мужем Ермаковой. Залечивай свое ребро и купи новые боксерские перчатки. Махаться же будете? — усмехается он. — Ты не волнуйся. Если что, я об Асе позабочусь не хуже тебя.
— Ты, если хрень пороть не перестанешь, то соседом Глеба по палате станешь. Ты обещал, что с меня снимут обвинения, так работай, вместо того чтобы злорадствовать!
— Работаем, брат, работаем. Адвокат ковыряется.
— Плохо ковыряется. Пусть разгон набирает, но до встречи с тем типом я должен быть чистым!
— Боишься его?
— Ты дебил?! Я в глазах ребенка буду выглядеть убийцей его спятившей мамаши!
— Оу, об этом я не подумал. Не ссы, все будет. Давай.
Я отнимаю телефон от уха и сжимаю челюсти. Какая же мразь — эта Ермакова! Сколько лжи и сюрпризов после себя оставила!
Походу, о спокойной жизни, девочка, мы с тобой пока можем только мечтать.
Глава 16. Примирение
Ася
— Глиома головного мозга, — оглушает меня Чеховской. Он говорит спокойно. Чувствуется, что смирился с диагнозом. — Вы же медик, Анастасия. Понимаете, что это неизлечимо. При обнаружении на ранней стадии выживает лишь четверть больных. А я слишком поздно узнал.
— У меня есть знакомые врачи, профессора. Не унывайте. Я уверена, это какая-то ошибка. Вы бодро выглядите. Совсем не похожи на больного.
— Не мог же я дотянуть до момента, когда на меня без слез не взглянешь. Лучше попрощаться с детьми заранее, чтобы таким меня запомнили — полным сил. Вы, Анастасия, не переживайте. И ни в коем случае не вините себя. Поверьте, я все испробовал. В США, в Германии, в Израиле, в Китае, на Тибете. Это конец. Я прожил хорошую жизнь. У меня все было — власть, деньги, женщины. Мне семьдесят два года, Анастасия. Разве это мало? — с ностальгией улыбается он. — А главное — я имел возможность быть отцом Камиля.
У меня ком застревает в горле. Как я скажу Камилю, что ничем не могу помочь? Почти то же самое, что загнать ему нож под ребра. Он ни за что не смирится. Сам будет врачей и клиники искать. Мир вверх дном перевернет, потому что он не Адель, не Роман. Он не говорит, а делает.
— Но…
— Перестаньте, — мотает головой Чеховской. — Все, что вы мне предложите, я испробовал. Дважды. Шансов нет. Но я выкупил себе место в хорошей клинике. Там за мной будут ухаживать до самого конца.
— Вы не можете, — шепчу я охрипшим голосом. — Не имеете права бросить Камиля.
— Теперь я могу спокойно уйти. У него есть вы. — Он кладет свою высохшую с годами руку на мою и улыбается. — Вы позаботьтесь о нем. Как отец прошу. Он хорошим мужем будет.
— Не сомневаюсь.
— Вы рядом с ним ни в чем нуждаться не будете. Он за двоих любить будет. Империи Адель придет конец. Это неизбежно. Она сама все потеряет, потому что ума нет. И Камиль освободится. Вы тогда его на ровную дорожку выводите. Если боитесь, что криминальный мир его не отпустит, то успокою вас: таких, как он, убивать нельзя. Перед ним всегда будут пресмыкаться. Он живым полезен.
— Чем он будет полезен, отложив оружие?
— Вера, Анастасия. Все мы живем верой. И бандиты тоже. Камиль не расколется даже под страхом смерти. Значит, опасности, как «язык», не представляет. А пригодиться в будущем, как наемник, может.
У меня мурашки бегут по спине. Я передергиваю плечами, не желая даже думать о подобном.
— Адель сложнее. Ей либо решетка, либо побег, либо смерть светит. Тут без варианта на «долго и счастливо».
— Вы действительно приехали попрощаться, — вздыхаю я. — Знаете, когда я впервые услышала о вас от Камиля, он назвал вас хорошим человеком. Сказал, что вы пытались уберечь детей от жажды легких денег. А еще сказал, что вы правы, раз знать таких детей не желаете. Вы не сомневайтесь, он любит вас. Вы подарили ему семью, и за это он вам очень благодарен.
Чеховской хмыкает, опустив лицо. Я легонько глажу его по плечу. Никакие разговоры не нужны, когда все очевидно.
Вошедший в библиотеку Роман крутит в руке телефон и, опасно скалясь, вальяжной походкой приближается к нам. Вид такой довольный, словно исполнилась его заветная мечта — он наконец-то во главе бандитской группировки. И весь этот ликующий образ напоминает мне о его Дне рождения. Примерно также высокомерно и самовлюбленно он смотрел на меня в ожидании, что раздеваться начну.
— Отвези меня в аэропорт, — просит его отец.
— Уже? Не погостишь? — Тот присаживается на угол стола.
— Не нравится мне тут. Холодно.
— Да, тут не Москва.
— Не о том я холоде, сынок. О сердцах ваших. Совсем заледенели.
— Ты из-за Камиля бычишься? Побесится и успокоится. Его только недавно из больнички выписали. Реабилитация еще.
Я закатываю глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не послать его.
— Меня уже в клинике ждут. Не буду заставлять врачей нервничать, — отвечает Чеховской старший.
— Как хочешь. Отдам Азизу приказ. Он тебя отвезет. — Он с абсолютным равнодушием звонит Азизу, вводя меня в ступор.
Это же твой отец! Очнись! Он не в соседнем доме живет. А совсем скоро его не станет. Как можно быть таким бессердечным?! Выслуживаться перед подонками ради власти, но пренебрегать умирающим отцом?!
— Давайте дождемся Камиля. Мы с ним вас отвезем, — поправляю я неприятную для меня ситуацию.
— Вам и без меня есть, чем заняться. Например, о свадьбе подумать.
— О какой еще свадьбе? — Взгляд Романа падает на мой палец. Кольцо буквально отражается в его глазах, разжигает в них огонь. — Молодец, братец. Не успел от одной невесты избавиться, другую окольцевал.