Ксюшка запнулась, опустила голову, и мне вдруг показалось, что она сейчас заплачет.
— Папа умер, когда я была на первом курсе. Ты ведь помнишь, я из Чебоксар, и в тот момент меня не оказалось рядом, я сдавала летнюю сессию. Мама позже рассказывала, что ему внезапно стало душно, он отошёл к окну, открыл его, сделал вдох… и упал. Она подбежала, потрогала пульс… Папа был уже мёртв. Разрыв аорты.
Голос подруги чуть дрогнул.
— Я тогда помчалась из Москвы домой, не досдав экзамены. Приехала… И вместо своей красивой, ухоженной и молодой мамы увидела вдруг старую и будто бы почерневшую женщину. С неё словно стёрли все краски, вынули из лёгких весь воздух, нарисовали на лице кучу глубоких морщин и насыпали песок в глаза. Я не узнала её. Это была не моя мама, Стась, а ходячий труп.
Она плакала каждую ночь. Каждую ночь! Каждую грёбаную ночь она садилась на кухне, плакала и шептала: «Игорь, милый мой, прости меня». И повторяла без конца «прости, прости, прости». И папину фотографию часами рассматривала, не отрываясь, будто ждала, что он ей ответит. И мне однажды сказала: «Дура я была. Какая же я была дура, дочка».
Ксюшка замолчала.
Всё это время я, слушая её, тихонько вытирала слёзы с глаз. И не только из-за самой истории, а из-за боли в голосе подруги.
— Мама умерла через полгода после папы, — сказала Ксюша очень тихо и сжала руки в кулаки. — У неё просто остановилось сердце. Забавно, правда? Всю жизнь говорила, что не любит, убеждала всех — мол, брак вынужденный, он меня любит, а его нет. И вот — он умер. Казалось бы, радуйся, такой хомут с шеи упал, а она… не смогла. Знаешь, как мама мне тогда сказала? «Дышать без него больно». И жалела, ужасно жалела, что так за всю жизнь ни разу не призналась папе в любви. Но теперь, я надеюсь, она уже исправила эту свою ошибку.
Я сглотнула.
Мысли путались и никак не хотели систематизироваться, цеплялись друг за друга. Хотелось спросить одновременно всё… или ничего не спрашивать.
Больно и страшно…
— Ксюш… а зачем ты мне это рассказала?
Она мягко улыбнулась.
— Помнишь, я предупреждала: выводы будешь делать сама. Пошли лучше спать, а то у меня уже глаза слипаются. Утро вечера мудренее.
— Утром на работу, — поморщилась я, и подруга засмеялась.
— Такова наша доля, Стась. Работать, жаловаться на работу… но всё равно работать. Все мы немного мазохисты, видимо.
— А некоторые не немного…
— Это точно.
Мы с Ксюшкой легли вдвоём на её узенькую кровать, обнялись… и мне вдруг захотелось услышать, как она поёт.
Удивительное дело — голос у подруги замечательный, и слух тоже, но петь она не очень любит. Точнее, любит, но не публично.
Другое дело, что я — не совсем уж «публика».
— Ксюш. А спой, пожалуйста, — попросила я, поворачиваясь к ней лицом. Подруга фыркнула.
— Колыбельную?
— Ну… можно и колыбельную. Я просто люблю слушать, как ты поёшь. Меня это успокаивает.
— Инну Васильевну тоже, — засмеялась Ксюша. — Ладно, так и быть. Щас спою.
Она прокашлялась и начала петь.
Столько дней у окна сидела,
Столько лет мучилась, ждала.
Я жила и не замечала,
Как была слепа.
Я нахмурилась. Это что за песня?..
Рядом с ним звёзды так сияют,
Рядом с ним спала пелена.
Как во сне, открылось мне,
Что здесь моя судьба.
Ну… Ксюшка! Есть у них с Лебедевым всё-таки что-то общее. Наверное, поэтому я их и люблю…
Столько дней плыл я, как в тумане,
Столько лет грезил наяву.
Как я жил, сам не замечая,
Что во тьме тону?
— Это откуда? — спросила я подругу, когда она закончила петь.
— Из мультика диснеевского про Рапунцель. Красивая песня, правда? — Ксюшка тихонько захихикала, и я фыркнула.
— Угу. Красивая. — Помолчала немного, а потом поинтересовалась: — И когда ты заметила? Ну… что я Сашку люблю.
— Я уже не помню, Стась. Но это точно случилось гораздо раньше, чем ты сама это заметила. Я всё поняла ещё в институте. Дружила с вами обоими, смотрела и диву давалась.
— Почему?
— Потому что вы всё это время были в плену стереотипа, возникшего в ваших головах ещё на первом курсе. Самообман — великая вещь, Стась. И так же, как моя мама убеждала себя в том, что ей не люб мой папа, вы с Лебедевым настроили свой мысленный телеканал на передачу «дружба» и смотрели только её, упрямо не замечая очевидного.
«Мысленный телеканал»… Я фыркнула.
— А очевидное — это что?
— И ты ещё спрашиваешь? Да не у всякой семейной пары такие отношения, как у вас с Сашкой. Он очень уважал тебя и относился с большим трепетом, и ты тоже не давала его в обиду. В вашем общении я всегда видела гармонию. И искреннее, чистое чувство, на которое способны немногие люди.
И я рада, что Сашка предложил тебе этот так называемый фиктивный брак. Наконец-то вы взглянули друг на друга под иным углом.
— Ну я-то, может, и взглянула, — пробурчала я недовольно. — А вот Лебедев…
Ксюшка засмеялась.
— Ох, Стась. Давай спать? Завтра сама поговоришь с Сашкой, предъявишь ему претензии, пусть объясняет. А сейчас — спать!
Мне ничего не оставалось, как согласиться.
Но неужели Ксюша права и Лебедев… тоже?..
Так хочется в это поверить. И страшно. Вдруг ошибусь?
Подруга задышала глубже — уснула. Я погладила её по мягким кудрявым волосам, вдруг подумав о том мужчине, который бросил её маму и которому оказалась не нужна сама Ксюшка.
Дурак он был. Вот она, рядом со мной — красивая, умная и совершенно замечательная. Будь она моей дочерью, я бы гордилась.
— Стась… спи давай. Хватит на меня пялиться, — пробурчала Ксюшка сонным голосом, и я улыбнулась.
— Извини, — ответила ей и закрыла глаза.
Значит, ещё в институте…
Удивительно, насколько взгляд на ситуацию со стороны может отличаться от твоего собственного взгляда. Я ничего такого не помню. Я никогда не рассматривала Лебедева с романтической точки зрения, да и он меня вроде бы тоже. «Мысленный телеканал»…
Был ли это самообман? Если порыться в глубине своего подсознания… и честно признаться… Я даже думать боялась о чём-либо другом, кроме дружбы. Нам с Сашкой было так хорошо вместе, совершенно не хотелось этого лишаться ради каких-то мифических отношений. И я давила в себе любую возникающую мысль, хоть чем-то похожую на романтическую. Табу. Нельзя.
И вот, когда Лебедев начал вести себя иначе, ухаживать за мной, как за настоящей невестой, целовать и вообще соблазнять — старательно сдерживаемые чувства прорвались, а потом созрели, как фрукт, долго наполнявшийся солнцем.
И чего толку гадать о том, что могло бы быть раньше, ещё в институте, и могло ли быть вообще. Я этого уже никогда не узнаю.
Интересно, а сам Сашка… что чувствует он? Просто хочет меня до ужаса, и плевать на все мои доводы против этого? Или он тоже, как я, оказался смыт лавиной нахлынувших на него чувств, которые все эти годы прятал от окружающих, в том числе и от себя?
Страшно надеяться на то, что это может быть правдой…
***
— Привет. Не спишь?
— Уснёшь тут. Ну что, будешь меня убивать?
— Не буду. Приезжай к семи утра, Саш. Только…
Молчание.
— Что — только?
— Хватит вам с ней уже глупости всякие друг другу говорить. Ты мне сказал, что любишь, и ей скажи.
— Ксюш… Зачем это Стаське? Она ведь Волгина любит. Она мне это сегодня сама сказала.
— Сейчас полвторого ночи, так что уже вчера. И вообще… Покусаю, если не скажешь. Давай, не трусь.
— Я не трушу.
— Ну конечно.
— Правда! Скажу. А потом буду собирать себя по осколкам.
— Тебе полезно, — съязвила Ксюша и положила трубку.
Эх. Два дурака. И что бы они без неё делали?..
***
Проснулась я от ласковых прикосновений к волосам. Кто-то сидел сзади и нежно перебирал пряди. И я сразу поняла, что это вряд ли Ксюшка…
Повернулась на другой бок и, нахмурившись, уставилась на Лебедева, который сидел рядом со мной на постели с очень виноватым видом.
— Сколько времени? — спросила я хриплым со сна голосом.
— Семь, Стась. Ксюша там завтрак готовит, сказала, что у нас есть полчаса на откровенный разговор.
— Думаешь, управимся? — протянула я иронично, и Сашка хмыкнул, но как-то невесело.
— Постараемся. Можно, я начну? А ты потом мне выскажешь всё, что обо мне думаешь.
— А в глаз дать разрешишь?
— Разрешу, — Лебедев всё-таки чуть улыбнулся. — Я тебе всё разрешу, Стась…
— Тогда говори.
Я села на постели, завернувшись в одеяло. Где-то за стенкой чем-то гремела Ксюшка, и я со всей очевидностью поняла: наверняка это она и сказала Лебедеву, где я, и разрешила приехать утром. Интриганы…
— Помнишь тот день, когда я пришёл к вам работать? Накануне батя устроил мне очередной разнос по поводу моих отношений с Ларисой, пригрозил — мол, если не остепенюсь, наследства не видать, всё государству оставит. Бред, конечно… Но я ведь знаю своего отца, он мужик горячий. Даже если бред, может сотворить просто из упрямства.
А потом ты пожаловалась на Ленку, на то, что хочешь свою квартиру. И я подумал: а почему не убить сразу двух зайцев одним выстрелом? Я получу возможность встречаться, с кем захочу, ты — копить деньги. Дело было не в Ларисе, Стась, а в том, что мне понравилась эта авантюра. Я увлёкся.
— Угу, — фыркнула я. — Это в твоём характере, Саш. Увлекаться всякой фигнёй.
— Может быть. Но это оказалось не фигнёй. Поначалу да, игра, очень интересная и увлекательная, а ещё волнующая. У меня голова кружилась, когда я целовал тебя, Стась.
Я чуть смутилась, и Лебедев улыбнулся.
— Но тем не менее я намеревался придерживаться нашей договорённости. Хоть и срывался иногда, и дразнил тебя, но до конца доходить не собирался. Тем более что ты периодически меня постукивала…
— Так уж периодически. Пару раз всего.
— Мне хватило. Но во время свадьбы я понял — не могу так. Понял, что ты нужна мне. И в первую брачную ночь я действительно пришёл к тебе не для того, чтобы снять платье.