Короче, то ли от недостатка слов, то ли от стеснения между нами витала недоговоренность. И домой ко мне ехать она никак не соглашалась. И напрягалась, когда я касался ее и пытался поцеловать. И почему-то мне казалось: ей мои поцелуи даже неприятны.
Между нами словно затаилась летучая мышь. Или жаба. Скользкая, мерзкая, противная… Невозможно было ни обойти ее, ни заговорить, ни отбросить. На все мои расспросы: «Что с тобою происходит?» – Наташа замыкалась.
Однажды мы встретились днем – я сбежал с лекций, она сказала, что у нее выходной…
Я пригласил ее в кафе «Московское» на улице Горького. Мне удалось ее подпоить. Коктейль «шампань – коблер» – хорошее средство для того, чтобы снять с девушки самозащиту. И я наконец-то смог затащить ее к себе домой. Там у меня была припасена еще одна бутылка игристого полусладкого.
Наташа сильно опьянела и покорно позволила себя раздеть и прошептала только: «Я тебя сильно разочарую». И она впервые мне отдалась – безразлично, безучастно.
Только после, уже закурив, я вдруг понял: она не девушка.
Она закрыла лицо руками, а потом с вызовом спросила:
– Разочарован?
– Не знаю.
– Почему тогда молчишь?
– А что я должен говорить?
– Хоть что-то. Не знаю.
– Что ж, спасибо. Кто-то сделал эту работу за меня.
Она хлестнула меня рукой по щеке, потом заплакала.
– Ох, прости, прости… – проговорила она сквозь слезы.
Я обнял ее. Меня пронзил чудовищный всплеск ревности и жалости.
И я снова стал целовать ее…
Потом она попросила у меня сигарету.
– Ты ж не куришь?
Но она затянулась моим пижонским молдавским «Мальборо» (рубль пачка) и твердо сказала. Твердо, но сбивчиво. И не очень понятно:
– Я не буду перед тобой оправдываться. Я ни в чем не виновата. Так уж случилось. Мне было очень плохо. И ни о чем меня не спрашивай. Но ничего подобного не повторится, слышишь? Хочешь, люби меня, какая я есть.
Последние слова она произнесла шепотом, и я потянулся ее снова обнять, но объятия наши теперь были дежурными и холодными.
Наши дниИван Гурьев
Жизнь упала как зарница,
Как в стакан воды ресница…
Когда-то, переписывая на мелованную бумагу стихи Мандельштама, я не понимал смысла многих. Например, что значит: «Упала как зарница»? И только теперь, когда тебе под пятьдесят, понимаешь: а то и значит! Жизнь сверкнула где-то на горизонте, как перед ливнем или после, и вот только что, буквально минуту назад, ты стоял перед нею веселый, упругий, румяный, и у тебя все еще было впереди – но, не успеешь моргнуть – ты уж морщинистый, седоватый, с залысинами, коронками и лишними кило… А главное – тогда ты чего-то ждал, а теперь тебе осталось только вспоминать…
Чтобы избавиться от дурацких мыслей, я взялся за рукопись майора Аристова. Молодцы издатели и Сашенька, что подсунули мне его мемуары!..
Москва, декабрь 1983-гоПавел Савельевич Аристов,инспектор уголовного розыскаОсновано на реальных событиях
Преступление-3
Меня вызвал начальник, полковник Борис Аркадьевич Любимов. Он же в просторечии и за глаза – «полкан», «Люба» или «Аркадьич». По тому, что к нашему начальнику пристало большое количество кличек, и все они, в общем, звучали беззлобно («полкан» – от полковника, а не от собачьего имени), вы можете заключить, что он пользовался среди подчиненных доверием и авторитетом – и, пожалуй, не ошибетесь.
Аркадьич попросил меня доложить по ограблению в Люберцах. Мне было что рассказать, и я даже с воодушевлением поведал ему о допросе потерпевших – мужа и жены Степанцовых. Я сделал акцент на том, что уже определены подозреваемые: юная парочка в джинсах на «Москвиче-2141» (рыжекудрую шалаву звать вроде бы Лера, ее подельника Виктор). Далее я заметил, что, возможно, есть связь этого дела с поджогом в Травяном: «Обе жертвы, и люберецкая Маргарита Сергеевна, и Полина Ивановна из Травяного еще недавно работали вместе в универмаге «Столица».
Доклад мой полковник до сих пор слушал не слишком внимательно, все листал свои бумаги, а тут вдруг оживился:
– Думаешь, взялись бомбить торгашей?
– Не исключено.
– Хотя на серию явно не тянет… Может, случайность… Но все равно надо поработать в кадрах – где там, говоришь, обе потерпевшие пересекались?
– В универмаге «Столица».
– Во-во. Может, там как раз трудится наводчик или наводчица. И обеих потерпевших надо еще раз опросить – на предмет наличия криминального элемента в их окружении.
Удивительной все-таки бывает способность командиров приказывать с важным видом именно то, что ты и сам безо всяких указивок наметил делать.
– Хорошо, Борис Аркадьич.
Но как-то чувствовалось с самого начала нашего разговора: не только, ох, не только люберецкое дело, да и травяное тоже, занимают сегодня полковника. И вызвал он меня не только за тем, чтоб выслушать мой отчет. В подтверждение Аркадьич вдруг, словно бы между прочим, спросил:
– Слушай, ты такого майора, Эдуарда Верного, из московского городского ОБХСС, знаешь?
– Знаю, – без энтузиазма ответствовал я.
Пару лет назад мы с этим Верным познакомились на отдыхе в «Москвиче», нашем ведомственном санатории. Сгоняли несколько партий на бильярде, даже в баньке попарились и коньячку выпили (по его инициативе). Однако майор мне не слишком понравился. Скользкий он был какой-то. Сильно себе на уме. И говорил все время с неким подвывертом – многозначительно, будто знает о событиях и людях гораздо больше, чем может сказать. Будто у него какие-то особые источники информации есть, чуть не из самых верхов.
Не слишком люблю я подобных типов. Поэтому, честно говоря, вздохнул свободней, когда через три дня нашей вынужденной (для меня) дружбы путевка у Верного закончилась и он отбыл.
– Верный тебя тоже знает, – с лукавинкой молвил полковник. – Больше того, сообщу по секрету: именно он просил, чтоб ты расследовал дело об ограблении в Люберцах. Аристов, сказал он мне, ваш лучший сыскарь, пусть он это дело себе возьмет.
– Довольно странно.
– Почему?
– Мы с ним не друзья.
В нашем деле, как совершенно справедливо замечал вождь мирового пролетариата, очень важно вовремя размежеваться.
– Может, Верный и впрямь считает, – с прежней лукавинкой-хитринкой заявил Аркадьич, – что ты лучший сыщик в нашем управлении.
– Мне тоже эта мысль часто приходит в голову, – кивнул я.
– От скромности ты, майор, явно не умрешь.
– А что за интерес у Верного в люберецком деле, если не секрет?
– Не знаю. Может, потерпевшая – его родственница. Сестра, например, – полковник неожиданно подмигнул, – двоюродная. А может, она, скажем, его агент.
– Или он сам эту Степанцову разрабатывает по своим делам?
– Возможно. Но я тебя, Павел Савельич, не про это вызвал. – Полковник замялся, он определенно чувствовал неловкость. Наш «полкан» – чуткий и совестливый человек.
– Раз уж к тебе сам майор Верный такое уважение и доверие питает… Тут дело, понимаешь, деликатное… Может, ерунда, а, может… Короче, ко мне жена Верного обратилась. И знаешь, почему?.. Муж – пропал. И она очень этим обеспокоена.
– Пропал? Давно?
– Сегодня утром.
– Пфф! Пропал! – усмехнулся я. – Да мало ли куда мог зарулить в течение дня мужчина в самом расцвете сил?! Бывает, и на года орлы от жен улетают!
– Тут не все так просто, Паша, – перешел на совсем уж доверительный тон Аркадьич. – Попахивает уголовщиной. А может, и чем похуже… Супруга Верного очень просила меня никакой бучи пока не поднимать, вдруг муж отыщется, живой-здоровый, тогда бы и ей, конечно, и тем более майору, лучше будет эту историю замять, для ясности… Но обстоятельства там такие… Я вкратце ее опросил…
Я чуть ли не впервые видел полковника: экающим, мекающим и почти смущенным.
– Знаешь, – продолжал он, – ситуация – очень даже не очень… Короче, Паша, у меня к тебе личная просьба: тихо и безо всякой огласки, без бумажной волокиты, займись ты этим делом. И побыстрее. А потом уж – мы с женой Верного решили: если за сутки майор не найдется, может, сам, а может, с твоей помощью – будем бить во все колокола.
Мне захотелось вопросить полковника: «Интересно узнать, почему вы, Борис Аркадьич, так нянькаетесь с майором Верным? Почему выполняете просьбы его лично и супружницы его? Поручаете своим сотрудникам конфиденциальные расследования? Что вас с ним связывает?»
Но, разумеется, я не спросил – субординация. Хотя, может, и осведомлюсь. В другое время или в другом месте.
У начальственных просьб, особенно неуставных, есть большой плюс: они чреваты встречными поблажками и ответными просьбами.
– Жена Верного, кстати, ждет тебя у себя дома. Здесь недалеко, – и генерал протянул мне записанный на листке адрес: Ленинградский проспект, дом ***, квартира ***. – Но ты все равно машину возьми.
Разъездная «Волга» живенько вырулила с нашей улицы Белинского[6] на улицу Горького возле телеграфа и минут за пятнадцать домчала меня в район «Аэропорта».
Семья Верных проживала в доме сталинских времен. Величественная громада возвышалась среди медленного снегопада. Мы заехали во двор. Я вышел из машины и отпустил водителя – не барин, метро недалеко, все равно в управление больше не поеду, вернусь сразу домой.
Квартира у Верных оказалась мощной: высокие потолки, большая прихожая, грандиозная кухня. Из прихожей выходило три двери – значит, как минимум, у них три комнаты. Н-да-с, мы с Верным – оба майоры. Однако я проживаю в панельной двухкомнатной в Конькове, а у него – трехкомнатная на Ленинградском. Воистину – два мира, два образа жизни.
Впрочем, впоследствии, где-то уже в середине нашего разговора, хозяйка, как бы невзначай, объяснила это жилищное великолепие: «Квартира моего папы, он генералом был…» Заодно и вторая тайна приоткрылась – отчего Аркадьич хлопочет за ее супруга-майора: «Кстати, ваш полковник Любимов, когда был совсем юным, в отдел моего отца после университета на службу пришел…» Впрочем, любая информация, даже из надежных источников, нуждается в проверке, поэтому я, тоже мимоходом, поинтересовался: «А вашего батюшки как фамилия?» – и услышал имя, в милицейских кругах столь известное, что дальнейшие расспросы сами собою отпали. Аркадьич и правда любил рассказывать, как в начале шестидесятых постигал азы оперативно-разыскной работы под чутким руководством, как оказалось, тестя Верного. Вот оно, значит, как. Моими руками наш полковник отдавал долг памяти своему умершему учителю – решая проблемы его зятя. Благородно, ничего не скажешь.