И когда я об этом подумала, рядом со мной кто-то мерзко захихикал.
— Трусишка.
Я резко обернулась, словно надеясь поймать этот тяжёлый, давящий взгляд, который сейчас сверлил мне спину.
— Я не… — шепнула я замерзшими губами, почти забыв о том, что Оракула нельзя увидеть.
— Трусишка, — ещё один ехидный смешок. — А ещё уверяет всех, что ничего не боится. Глупая девчонка. Хочешь, я покажу тебе то, чего ты боишься больше всего в жизни? Боишься думать, вспоминать, чувствовать…
Я резко вздохнула и чуть не закашлялась, когда ледяной воздух в очередной раз вошёл в лёгкие и пронзил тело до самых пяток.
Оракулу нельзя отказывать… Я знала это. Чёрт, я ведь сама, сама его создала! Но разве я могла тогда подумать, что однажды мне придётся испытывать его сомнительные таланты на себе?
И как же не хотелось отвечать. Показалось, внутри меня что-то зашевелилось — что-то совсем маленькое, но очень больное, окровавленное, страдающее, — и, подняв несчастные глаза, прошептало:
— Нет…
Я с силой сжала кулаки, впившись ногтями в кожу ладоней и, зажмурившись, под тихое хихиканье выдохнула одно лишь слово:
— Показывай.
Туман вокруг превратился в густую, клубящуюся тьму. А потом она обняла меня, заглянула в глаза, несмотря на то, что они были закрыты, ласково охладила спину между лопаток, словно коснувшись этого места ладонью, и тихо сказала уже без всякого хихиканья:
— Договорились.
***
Был в моей жизни человек, который значил для меня больше, чем все на свете шоколадные конфеты, булочки и пирожные. Больше, чем любимые книжки, волшебные сказки и собственные фантазии. Больше, чем весёлые игры — прятки, догонялки и лазанье по деревьям. Больше, чем солнечный свет, зелёная листва на деревьях, птичье пение весной и запах осенних листьев. Больше, чем родители. Больше, чем сама жизнь.
Этого человека звали Олег. И мы всегда были вместе — с того самого момента, когда почти одновременно вылезли из маминого живота. Брат и сестра.
Мы никому не говорили, кто из нас старше, потому что это не имело никакого значения.
Я не представляла жизни без него. Все радости и горести мы делили пополам, и мои детские воспоминания так же неразрывно связаны с братом, как дерево связано со своими корнями. Мы делали это добровольно, сами не хотели разлучаться ни на секунду, часто даже засыпали, обнявшись.
Я понимала Олега, как саму себя, а он понимал меня. И нам обоим не нужны были никакие друзья, потому что мы давали друг другу всё. Конечно, мы общались со сверстниками, но по сравнению с тем, что для меня значил Олег, остальные казались просто бледными тенями.
Родители считали, что со временем эта странная связь пройдёт хотя бы потому, что мы разного пола. Мол, мальчикам — мальчиковое, девочкам — девчачье. Но они ошиблись. С каждым годом мы всё больше понимали, что не можем друг без друга, наша связь только становилась крепче.
Мы с Олегом были не похожи. Весь рост, видимо, при рождении достался ему, поэтому, когда я становилась рядом с братом, казалось, что я младше его года на три. Я была кудрявой и сероглазой, Олег же сражал девчонок наповал прямыми светло-русыми волосами и каре-зелёными глазами. С семи лет он ходил в различные секции, занимался каратэ и боксом, и поэтому к четырнадцати годам развил внушительную мускулатуру. Рядом с ним я всегда выглядела крошечной и очень тощей мышью.
— Ты — моя маленькая девочка с большим сердцем, — так говорил мне брат. — И я обожаю твои веснушки!
Я была абсолютно счастлива только вместе с Олегом. Только ему давала читать свои рассказы, стихи и сказки, которые писала с тех самых пор, как научилась держать в руках карандаш. И прислушивалась только к советам брата. Он один мог на меня повлиять, заставить изменить мнение, сделать то, чего я делать совсем не хочу.
Я любила Олега больше всего на свете. Наверное, нельзя так любить. Нельзя так любить, чтобы быть готовым без промедления продать душу дьяволу за того, кто тебе дорог, отречься от Бога и самой себя, лишь бы он был счастлив. Наверное, нельзя…
Иначе как объяснить, почему у меня отняли брата?
***
Тьма расступилась, холод, сковывающий сердце, схлынул, и я оказалась на парковой дорожке, залитой ярким солнечным светом. Зажмурилась на миг, когда солнечный луч ослепил меня, но почти тут же распахнула глаза, услышав громкий крик:
— Догоняй! — и радостный, счастливый смех.
Я сжала кулаки, впившись жадным взглядом в черты лица мальчика, мчащегося мне навстречу. Сердце жалобно забилось, словно стремилось выпрыгнуть прямо из глотки, кто-то маленький, жалкий и окровавленный поднял голову и, грустно уставившись на бегущего, тихо, отчаянно заплакал.
— Быстрее, Полиша! Давай, сестрёнка!
Каре-зелёные глаза лучились восторгом, в растрепавшихся волосах запутались солнечные лучи, губы растянулись в лукавой улыбке…
— Стой! Олежка! Так нечестно!
На обладателя второго голоса я даже не посмотрела — каждый день я видела этого человека в зеркале.
— Почему? — довольный, искрящийся счастьем смех.
— Ты сильнее! Больше!
В каре-зелёных глазах мелькнула такая нежность, такая любовь и ласка, что я чуть было не бросилась вперёд, забывшись… Забыв, что это всего лишь видение. Моё прошлое, которое давно осталось далеко позади.
А потом он резко обернулся и, поймав в объятия не успевшую затормозить маленькую кудрявую девочку, расхохотался.
— Попалась!
— Зазнайка! — Она вырывалась, правда, скорее показательно, чем по-настоящему. — Ты — зазнайка, Олежка! Так нечестно!
Я вздрогнула, когда услышала его тихий ласковый голос, который я тогда даже не расслышала… Но зато расслышала сейчас.
— А я и не отрицаю, Полиша.
Не выдержав, я рванулась вперёд, пытаясь достать рукой освещённую солнцем фигуру, дотронуться, увидеть родной, тёплый взгляд, предназначенный мне одной.
Но вокруг вновь заклубилась тьма, грубо хлопнув меня по руке. И двое обнимающихся детей скрылись с моих глаз — теперь уже навсегда.
.
Когда тьма вновь расступилась, открыв моему взору балкон, уставленный цветами, я не сразу увидела крошечную фигурку, съёжившуюся в углу, где стояли мешки с землёй, сидящую на холодном полу. Она не издавала ни звука, но я почему-то знала, что она плачет. Беззвучно, но не менее горько.
— Полиш! Ну, маленькая! — послышался встревоженный голос из комнаты. — Хватит прятаться!
Фигурка затряслась.
— Я всё равно тебя найду. Ну, выходи! Давай поговорим. Полиша!
Девочка замотала головой, хотя прекрасно понимала, что её сейчас никто не видит.
Минут через пять на балкон шагнул сосредоточенный, взволнованный мальчик. Горящие неподдельной тревогой глаза жадно обыскивали окружающее пространство.
Я помнила тот день. Пожалуй, единственная наша серьёзная ссора, которая теперь, спустя десять лет, казалась мне безумно нелепой.
Олег почти сразу увидел маленькую фигурку, сжавшуюся в комок на полу, хоть она по-прежнему не издавала ни звука, и, подойдя ближе, опустился рядом на колени.
— Полиш…
Он попытался отвести руки девочки от её лица, но она только упрямо помотала головой.
— Пожалуйста, давай поговорим, — мальчик придвинулся ближе и осторожно обнял сестру. — Не надо так, маленькая.
И тут она вскинулась, выпрямилась и бросила на него злой, гневный взгляд.
— Перестань! Не смей называть меня так!
У Олега вытянулось лицо.
— Как?
— Я уже давно не маленькая! Мне тринадцать, как и тебе! И вообще, это я! Я, я тебя старше!
— Полиш… — он дотронулся кончиками пальцев до щеки девочки, но она вновь помотала головой.
— Прекрати позорить меня! Надо мной все смеются… Сколько можно! Я уже давно не маленькая!!
Олег вздрогнул, как от удара.
— Позорить? Я тебя позорю тем, что называю… маленькой?
— Да! Эти… наши… все начинают хихикать! А потом, когда ты не слышишь, издеваются надо мной, подкалывают, прозвища ехидные придумывают!
— Так ты… из-за этого?.. — удивлённо прошептал мальчик. — А я всё думал, что тебя так расстроило… Значит, я тебя позорю тем, что называю маленькой…
Увидев лицо брата, девочка насторожилась.
— Олег?.. Ты что?
— Я никогда не думал, что услышу такое от тебя, — сказал он с какой-то непонятной горечью. — Какая разница, что подумают они, когда у нас есть мы? Значит, их слова тебе дороже… — Олег усмехнулся. — Как же так, малень… То есть, Полина…
И он, внезапно побледнев, резко вскочил на ноги и побежал прочь. А девочка, словно только что осознав всю глупость собственного поступка, кинулась за братом.
— Олежка!..
В этот раз она догнала его, обняв маленькими ручками, прижавшись к спине кудрявой головой.
— Прости… Олежка… Я такая глупая! Я всё поняла… Пожалуйста, прости… Я сделала тебе больно?
Он осторожно разжал её руки и обернулся. Взял лицо сестры в ладони и серьёзно сказал:
— Очень.
— Прости… — выдохнула девочка, с тревогой вглядываясь в огорчённые глаза. — Пожалуйста, прости. Я так глупо и эгоистично поступила. Не обижайся на меня, Олежка. И… называй, как хочешь, хоть выдрой!
Он слабо улыбнулся.
— Выдрой?
— Да! Только не обижайся и прости. Мы с тобой имеем право называть друг друга как угодно, а все остальные пусть катятся со своими претензиями и шутками к чёрту на куличики.
Мальчик улыбнулся чуть шире и, наклонившись, чмокнул сестру в нос, прошептав:
— Маленькая…
— Прощаешь? Олежка?
— Конечно, сестрёнка.
Я улыбнулась, глядя на них. Щёки у меня уже давно были мокрыми, я вспоминала эмоции, охватившие меня в тот момент… А ещё я помнила, как на следующий день Олег по-мужски разобрался со всеми моими обидчиками. Грубо и радикально, но действенно.
А потом тьма вновь поглотила меня, умчав прочь от того, что осталось далеко в моём прошлом.
.
Я всё время подсознательно ждала, что Оракул покажет мне то самое воспоминание. Воспоминание о том вечере, после которого я фактически перестала существовать как личность, разбившись на сотню осколков, которые удалось склеить только Игорю, но лишь спустя шесть лет, да и то не до конца.