– Киваю, запоминая. – Ты можешь позвонить мне в любой момент. Если не отвечу сразу – перезвоню чуть позже. – Ник улыбается, но его взгляд остается серьезным. – Беги. – Его губы оставляют мимолетный поцелуй на моих и поднимаются ко лбу. Невинный поцелуй, не похожий ни на один до этого, заставляет захлебнуться волнением, я могу поклясться, что слышу сбивчивые удары чужого сердца и невыносимую тревогу.
Глава 20
Алина
Я кладу телефон с собой и не выключаю звук, отправив лишь одно сообщение с просьбой позвонить сразу, как Нику представится возможность. Будильник навязчиво выдергивает из поверхностного сна. Приоткрываю веки, приподнимаюсь на локтях, и сердце замедляет бег, изредка глухо ударяясь о ребра. На соседней стороне кровати идеально разглажена простыня, и одеяло свернуто ровным квадратом, как я и оставляла вчера перед сном.
Я принимаю душ, каждую секунду прислушиваясь к звукам в квартире, кажется, вот-вот щелчок открываемой двери запустит сердце радостно вскачь.
В ожидании проходит завтрак и сборы на работу.
Плотнее застегнув куртку, я выхожу из подъезда, место Ника на автомобильной стоянке пустует. Неторопливо иду к остановке, поглядывая через плечо и всматриваясь в плотный, утренний поток машин.
Прижавшись лбом к влажному стеклу трамвая, я в тысячный раз проверяю телефон. Нет ни звонка, ни сообщения. Разрешаю себе набрать номер Ника, ведь если он действительно занят, то просто не возьмет трубку.
– Абонент недоступен, перезвоните позже, – сообщает приятный женский голос.
Я не замечаю, как проходит рабочий день. Секунды незаметно складываются в минуты, а минуты в часы. Не придаю значения и не реагирую на откровенный бубнеж студентов в течение занятий, меня не коробят ставшие уже привычными фальшивые улыбки Жабы Васильевны и ее обманчиво-ласковый тон. В ожидании проходит дорога обратно в квартиру Ника и легкий ужин. Два часа созерцания мерцающих картинок на широком экране телевизора, и мои руки вновь находят в телефонном справочнике нужный номер.
– Абонент недоступен… – Я сбрасываю вызов, не прослушав сообщение до конца.
Мой мозг генерирует тысячи теорий о том, что могло случиться с Ником, и следующая теория ужасней предыдущей. «Ник вполне мог разбить телефон, случайно уронить его на асфальт, – успокаиваю себя, – или банально разрядилась батарея». В этих версиях все в порядке с самим Ником и его близкими. Мне всего лишь нужно лечь в кровать, закрыть глаза, и среди ночи горячие ладони обхватят мою талию, крепко стиснут в объятиях. Но этого не происходит ни сегодня, ни завтра и ни послезавтра.
– Доброе утро, Алечка, – приветствует заведующая кафедрой. – Ты сегодня опоздала. Надеюсь, ничего не случилось?
А я так надеялась, что преподавательская уже опустела и все разошлись на занятия.
– Простите. – Не стараюсь изобразить улыбку, нет сил на элементарную вежливость. У меня словно села батарейка. – Я проспала, – отвечаю честно.
Людмила Васильевна продолжает улыбаться, сжав пухлыми пальцами простой карандаш.
– Приболела? Честно говоря, выглядишь ты ужасно последние два дня.
– Да, очень болит живот, – произношу первое, что приходит на язык.
Я действительно испытываю боль. Впервые я понимаю, что значит выражение «болит душа». Эту боль не унять крепким алкоголем или таблеткой обезболивающего. Я не знаю, как с ней справляются другие люди, и не знаю, как с ней справиться мне.
Пальцы сжимают смартфон, я не отключаю звук и не убираю его в сумку. Со временем тревога перерастает в волнение, а волнение в страх. Страх настолько плотный, что я лишаюсь полноценного сна, изредка проваливаясь в забытье и тут же из него выныривая.
– У тебя сегодня же нет занятий? – интересуется Жаба Васильевна. – Возьми выходной, отлежись. В свое время я мучилась такими болями в эти дни, – произносит тихо, поглядывая на приоткрытую дверь.
– Спасибо, но у меня много работы, Людмила Васильевна. Сейчас выпью таблетку, и все пройдет. – Я оставляю сумку на рабочем столе.
Вернуться домой равносильно самой настоящей пытке. В стенах университета хотя бы есть шанс отвлечься, перестать щелкать кнопкой включения дисплея в надежде, что пропустила вызов.
– Тогда съешь что-нибудь сладенькое.
От упоминания о пище живот скручивает спазмом голода.
– Прямо сейчас схожу в буфет. – Я вырываюсь из душной комнаты, пропитанной тяжелыми женскими духами.
Я покупаю холодный чай, принуждаю себя, чтобы выпить половину полулитровой бутылки. Со вчерашнего обеда не могу заставить себя полноценно поесть, желудок с благодарностью принимает лишь воду, от остального горит словно огнем.
Аппетит пропал, когда к страху прибавилось бессилие, когда осознала, что ничего не знаю о Нике. У нас нет общих знакомых, у кого я могла поинтересоваться о произошедшем, я не знаю адрес его родителей… не знаю ничего. Хочется выть от безысходности, в прямом смысле лезть на стену. Желудок вновь протестующе урчит, вынуждает сбавить шаг и сглотнуть тугую слюну.
Поборов недомогание, я иду в деканат. Татьяна Григорьевна, секретарь – последняя возможность найти хоть какую-нибудь информацию о Никите.
– Теть Тань, – я присаживаюсь на старенький стул у огромного письменного стола, – можно как-то заглянуть в личные дела студентов?
Сухопарая женщина с острыми чертами лица старательно вписывает цифры в огромный журнал инвентаризации.
– Тебе это зачем, Алин? Если интересует какой-то определенный балбес, что не дает спокойно вести тебе занятия, так плюнь на затею. Жалоба на взрослого ребенка вызывает у его родителей лишь раздражение. Если первокурсник, так сама знаешь, скажи, что обратишься к куратору. Притихнет на время.
– Теть Тань, ну все же можно взглянуть? – Я протягиваю плитку молочного шоколада, заблаговременно купленную в буфете.
– Алин, ты что еще выдумала?! Убери, – женщина осуждающе раскачивает головой.
Я соскальзываю на краешек стула и складываю руки в умоляющем жесте.
– Теть Танечка, пожалуйста, помоги.
Она откладывает черную шариковую ручку, продолжительно выдыхает со словами:
– Парень, да? – Я киваю в ответ. – Ой, дурынды. Каждый раз одно и то же. Ты о чем думала, когда связывалась со студентом?
– Теть Тань! – опасливо взглянула на закрытую дверь с табличкой, информирующей о ФИО декана.
– Напиши фамилию и группу, – протягивает исписанный короткими заметками тетрадный лист. – Но я ничего не обещаю. Тебе адрес или телефон?
– Вообще любую информацию. Большое спасибо, Теть Танечка. Спасибо!
– Иди, – отмахивается она смущенно. – Шоколадку забери! – кричит мне в спину.
– Это вам.
Сегодняшний день ничем не отличается от предыдущих, я принуждаю себя работать, вчитываться в текст и выписывать информацию для следующих занятий в перерывах между парами, отчаянно ждать, когда коллеги разойдутся по аудиториям и оставят меня одну.
Татьяна Григорьевна перехватывает меня на выходе из университета, вкладывает в ладонь свернутый вдвое листок для записей.
– Держи.
– Спасибо, – выпаливаю я, разворачиваю и пробегаюсь глазами по строкам. Ярко вспыхнувшая радость моментально гаснет, оставляя после себя невыносимую горечь. – А больше никакой информации нет? Совсем? – На бумаге телефонный номер и домашний адрес Ника
– Нет, Алин. Совершеннолетний, после перевода. Информация о родителях не указана.
– Спасибо, – я благодарю на автомате.
Меня моментально стягивает незримыми нитями боли, заставляя вжимать голову и сутулиться. Словно издеваясь, небо щедро делится крупными ледяными каплями дождя, впивающимися лицо, шею, кисти рук, проникающие под одежду, скручивающую тело неприятной дрожью. Возвращаясь в квартиру Ника, я храню крохотную надежду, что еще во дворе дома узнаю внедорожник, торопливо поднимусь, и меня стиснут в горячих объятиях, погружая в табачно-вишневый дурман.
Пятый день моего одиночества. Абсолютного. Моя жизнь свелась к одному – ждать. Периодически выглядывать в окно квартиры, в очередной раз отмечая пустующее место на автостоянке; присматриваться к силуэтам мужских фигур, желая узнать один единственный, нужный больше воздуха; стискивать в руках телефон в ожидании звонка, до боли в ладони и ломоте в пальцах. Я не могу так больше. Мои эмоции на пределе, тронь, и они найдут выход в криках и слезах; мой организм на пределе, он требует пищи и сна, но при этом не позволяет провалиться в забытье и не усваивает ничего, кроме воды. Легкое головокружение и звон в ушах преследуют третьи сутки. Теперь они мои спутники, мои лучшие друзья, мои соседи двадцать четыре часа в сутки.
Имею ли я права тут находиться? Я осматриваю квартиру, оставляя на светлом ламинате следы грязи. Кажется, больше нет. Не имею права и не могу. С каждым днем возвращаться сюда становится невыносимей. Я собираю вещи, выношу мусор, мою посуду и расставляю ее по местам, словно меня здесь никогда и не было.
Тишина, затхлый воздух, невыносимый холод встречают с распростертыми объятиями свою хозяйку. Если позвонить близняшкам, своим появлением они вдохнут жизнь в помещение, но не в меня.
Если меня спросят, чем я занималась на выходных, то не смогу ответить на этот вопрос. Я лежала, сжавшись в комок, беззвучно плача и растирая влажные дорожки по щекам. Наверное, поднималась пару раз, когда жажда становилась особенно невыносимой. Вместо пищи в теплой воде размешивала несколько столовых ложек сахара и пила приторный сироп, хоть как-то подпитывая свой организм.
Существовала.
В понедельник преподавательская встретила тишиной. Невыносимой, как и любые громкие звуки, что заставляют вздрагивать всем телом. Нарастающий гул голосов и многочисленный топот.
– Доброе утро, – я вынуждена возвращаться в реальность, здороваться с коллегами. Сегодня все на удивление немногословны. Никто не обсуждает случившееся на занятиях, не предлагает выпить кофе в буфете и не щелкают кнопкой электрического чайника, как это происходит обычно.