– Ты со мной прощаешься?! – я выпаливаю испуганно.
– Нет, могу поболтать. Как раз иду есть. Ты меня не узнаешь. Поджарый, как гончая, – тараторит, не замолкая. Параллельно я улавливаю еще несколько голосов, мужские и женский, в них нет волнения: они ведут беседу. – Живот совсем ввалился.
– Ты меня тоже не узнаешь, – отвечаю я, шагая на подножку автобуса.
С утра из зеркала на меня смотрела изможденная девушка с сероватой кожей и синяками под глазами.
– Аль, ты не послушала меня, да? Я же просил тебя подождать Коваля.
– Мне не нужен Коваль, – со злостью я провожу пальцем по экрану телефона. – Мне нужен ты, – говорю уже себе.
Я присаживаюсь на пустующее место у окна, не до конца понимая своих противоречивых чувств. Теперь, когда я знаю, что Ник жив, горю желанием прибить его собственноручно. И одновременно мечтаю о крепком сне в его горячих объятиях, хочу глупого «моя зайчишка» шепотом на ухо.
Ник не перезванивает – отправляет сообщения одно за другим, сплошным нескончаемым потоком. Сама перед собой стараюсь разыграть равнодушие, но глаза так и опускаются к дисплею, вчитываясь в буквы. Я улыбаюсь. Хмурюсь. Стираю одинокие слезы. Знаю. Живу.
Глава 22
Алина
Не помню, как я добираюсь домой. Последним сообщением от Ника приходит уведомление о переводе суммы на мою карту. И как это понимать? Пересчитываю ноли, но от этого их не становится меньше. Что это? Извинения? Прощальный жест? Или замена его личного присутствия?
День провожу, как и предыдущие, завернувшись в теплое одеяло. Вместо подготовки к занятиям я бесцельно блуждаю по просторам интернета, читая бессмысленные статьи о нарядах знаменитостей и их детей, после включаю легкий фильм. Жанр, указанный под названием киноленты, обещал комедию, просмотрев треть, выключила фильм и закрыла глаза. Впервые за полторы недели провалилась в сон. Настоящий. Глубокий. Расслабляющий.
Вечером заставила себя подняться, убедиться, что я не пропустила СМС или звонок. Выпить горячего чая и насильно съесть овсяную кашу без молока и масла. От одного вида жирной пищи желудок тут же наливался тяжестью. А на попытку сварить куриный бульон, скрутил болезненным спазмом. Запах куриного бульона отвратителен и тошнотворен. С мыслью сегодня же перебрать морозилку и избавиться от пропавшей пищи, зажав рот двумя руками, я вбежала в ванную. Еще никогда мне не было так плохо, уперев ладони в ободок унитаза и дрожа всем телом, я отчаянно надеялась, что желудок останется во мне. Спазмы не прекращались, пока в помещении не выветрилась невыносимая вонь.
– Боже, – шептала я, поднимаясь с колен.
Собрала прилипшие к влажной шее волосы в хвост. Склонившись к ванной, умыла лицо ледяной водой, мелко-мелко дрожа всем телом. В обессиленном организме на удивление слаженно и ясно работал мозг, он отмел идею о несвежих продуктах сразу же, подсказывая, что отравиться овсяной кашей невозможно. Набравшись смелости, я вернулась на кухню и приоткрыла эмалированную крышку, не склоняясь, потянула носом. Господи, зачем я это сделала?! Внутренности вновь скрутило в узел.
В этот вечер я больше не решалась проводить эксперименты с пищей, потягивая крохотными глотками теплую воду, отчаянно сопротивляясь собственным мыслям. А мысли кружили вокруг теста на беременность. «Бракованного», как решили Комаровы. Расстегнув теплую кофту, погладила низ живота и повернулась боком, наблюдая за своим отражением в стекле балконной двери. Сердце в очередной раз разгоняло кровь по венам до шума в ушах и несвязанных мыслей. Доводя до паники. А мозг подкидывал множество вопросов. Коротких, буквально в три-четыре слова – емких. И предлагал такие же емкие ответы.
«Я рада беременности?» – спрашивала саму себя, накрывая ладонью абсолютно плоский живот.
«Да», – эгоистично подсказывало сознание. Это возможность иметь частичку любимого человека рядом собой. Иметь того, кто будет любить тебя безраздельно, не откажется и не предаст. Иметь возможность быть хоть кому-то по-настоящему нужной.
«Нужно сообщить Нику?»
«Да», – ответила, не сомневаясь. Ник имеет право знать, и не зависимо от его реакции я не изменю своего решения. Сохраню жизнь. Справлюсь. Смогу. Взглянув на часы, отложила поход в аптеку до утра.
Сидя у кухонного окна, всматриваясь в редкие звезды, я уговаривала Вселенную сжалиться. Если она готовит для меня новые испытания – притормозить. Позволить отдышаться, не корёжась от боли, прожить хоть пару недель, и я сейчас не о тошноте… Вернуть мне Ника. Вернуть возможность его касаться, быть рядом, дышать одним воздухом и смеяться над одними шутками. «Наверное, это слишком много?.. Но, может, подаришь возможность знать, что с ним все хорошо? – прошу. – Что он жив, здоров, счастлив, без меня, но все же». Теперь-то я знаю, что это не так и мало.
Но Вселенная не щадит, она плюет на все мои мечты и просьбы. Я просыпаюсь среди ночи от боли. Каждая клеточка моего тела в агонии. Болезненной, сворачивающей, вынуждающей поджимать ноги и обхватывать себя руками. Жаропонижающее унимает на время боль и помогает справиться с температурой. Я пользуюсь временной передышкой.
– Вам помочь? – Широкая горячая ладонь, накрывает мою. – Доводчик тугой поставили, – симпатичное мужское лицо искренне улыбается.
– Спасибо.
Аптека только начинает работу, сотрудники включают рекламные щиты, болтают о погоде. Я сбивчиво объясняю симптомы девушке за кассой, искоса поглядывая на молодого мужчину, прошу добавить к противовирусным, жаропонижающим и обезболивающим тест на беременность.
– Вы прочтите инструкцию, – объясняет фармацевт. – Больше половины из того, что вы купили, не подходит для беременных.
Я киваю, сжав тонкие ручки бумажного пакета, выбегаю на улицу.
– Подвезти? – Параллельно мне движется автомобиль.
– Не нужно, – отвечаю я грубо, не глядя на мужчину из аптеки.
– Холодно сегодня, – добавляет он отвлеченно. – Понял, – комментирует мое молчание.
А я ускоряю шаг, отмечая, что автомобиль сворачивает и срывается с места.
Тело вновь начинает мелко потрясывать, от волнения или температуры – понять невозможно. Не трачу время на чтение инструкции. Не выпускаю тест из рук, наблюдая, как проявляется розоватая черточка. И с каждой секундой темнеет, превращаясь в ярко-алую. Оказывается, вот так просто можно узнать о новой жизни у тебя под сердцем. Ребенок. Мой. Ника. Наш.
В мой новый мир кто-то врывается, бесцеремонно стуча в металлическую дверь. Стоит взглянуть в глазок, и язык намертво присыхает к небу.
Я без желания открываю дверь.
– Ты поменяла замки? – Мама убирает запасную связку ключей в сумочку. – Плохо выглядишь, дочь. – Отстраняет меня рукой, пропускает Наталью Олеговну, а вслед за ней и Балабаева. Мама замыкает шествие, настойчиво просит всех пройти внутрь. Узкий коридор однокомнатной квартиры из маленького превращается в удушающе крохотный.
– Что происходит? – Я выглядываю из-за плеча Виктора, стараясь встретиться с мамой взглядом.
– Мы пришли поговорить, как взрослые люди, – пока мама и Балабаев снимают верхнюю одежду, Наталья Олеговна поясняет ситуацию.
– Нам не о чем говорить. – Я выставляю руки, запрещая входить.
– Не слушайте ее, – мама всех ведет на кухню.
Прижимаясь спиной к холодной стене, я провожаю ошалевшим взглядом незваных посетителей. Мама и Наталья Олеговна присаживаются на табуреты у окна, оставляя Виктору единственный стул со спинкой. Взгляд утыкает в букет осенних цветов, крепко сжатых мужскими пальцами. «Не сон и не галлюцинация», – заверяю себя, поднимаясь от рук по тщательно выглаженной рубашке к нездоровому красноватому лицу. Желудок непримиримо реагирует на смесь едкого запаха цветов и вони свежего перегара, маскируемого мятной жвачкой.
– Привет, Алина, – выдыхает Балабаев.
Сглатываю горьковатую слюну, делаю шаг назад.
– Я не желаю разговаривать. Уходите! – Мои руки инстинктивно накрывают живот.
– Алина, может, уже хватит?! – вскрикивает мама. – Ты уже достаточно наказала Виктора, показала ему свое отношение.
– Он все понял, – добавляет Наталья Олеговна.
Балабаев, словно болванчик, трясет головой и протягивает цветы.
– Не нужно. Я не хочу их принимать. И я никого не наказывала. Вить, услышь меня, – стараюсь достучаться. – Не знаю, о чем договорились родители, и что ты им рассказывал, но сейчас ты тратишь время зря. Ты что, пьян? – Он медленно моргает, с трудом разлепляя веки.
– Это из-за тебя, – Наталья Олеговна тут же вступает за своего сына.
– Мам! – я ищу поддержки. – Ты серьезно? Господи, что происходит?
– Вам нужно поговорить, – она обрывает возмущения. – Один разговор, Алина, я что, многого у тебя прошу? Разве Виктор или Наталья Олеговна много просят? Мы же почти родня. – Мама вскидывает брови, всем своим видом указывая, как нужно поступить.
– Кажется, я сошла с ума, – шепчу себе под нос. – Он же пьян, мам. С утра пьян. Ты разве этого не видишь?
– Это из-за тебя, Аля, – у Балабаева прорезается голос.
– Не помню, чтобы я тебе наливала, – огрызаюсь я.
– Вот видишь. – Мама подцепляет локоть Натальи Олеговны и тянет ее к выходу из кухни. – Как я и говорила: детям нужно было лишь встретиться, и разговор пойдет сам собой.
– Нам не нужно разговаривать. Я давно для себя все решила. – Я иду следом. – Вы что, не слышите? – Стиснув пальцы в кулак, сдерживаю нервную дрожь. – Наталья Олеговна?! Мама?!
Женщины не реагируют, одеваются так быстро, что я не успеваю осознать, как остаюсь с Виктором наедине. Сумасшедший дом.
Я возвращаясь на кухню.
– Вить, я тебя прошу… – Замолкаю, опешив.
– Выходи за меня! – Став на одно колено, Балабаев тянет трясущиеся руки. Одной душа букет цветов, а второй удерживая раскрытую бархатную коробочку.
– Это несмешно, – шепчу я.
– А я серьезен. – Я отмечаю на мужских губах шрам. Раньше его не было, как и другого – под глазом и на скуле около уха.