– Вить, пожалуйста, вставай и прекрати этот спектакль. Мы никогда не будем вместе.
– Почему?
– Неужели непонятно? – Вижу, действительно не понимает, смотрит так, словно я дурочка капризная, упускающая единственный шанс обрести семейное счастье. – Ты мне изменял, – привожу аргументы по одному. – Ты никогда не разделял мои интересы. Ты оскорблял меня. Ты даже сейчас пришел, выпив! – Не достучаться. В глазах, сплошь покрытых капиллярами, нет и намека на понимание.
– Я исправлюсь.
– Вить… – И мне его становится жалко. Балабаев – такая же жертва манипуляций родителей, как и я. – Мы не подходим друг другу. Мы разные.
– Неправда. – Он опускается на второе колено, подползает ко мне, все также удерживая цветы и кольцо.
– Я тебя прошу, не унижайся. Ты найдешь себе другую девушку, она тебя оценит, полюбит.
– А ты меня уже не любишь? – спрашивает Балабаев.
– Нет, Вить. – Он молчит, продолжает смотреть мне в глаза, преданно, с тоской. – Я люблю другого.
– Не ври, ты не такая. Ты однолюб.
– Я не люблю тебя, – повторяю я вкрадчиво, медленно, деля слова на слоги. – И никогда не любила. Я не знала, что такое любовь. И тебе повезет, Вить, ты полюбишь по-настоящему. Как я.
Лицо Балабаева расслабляется, на узких губах проскальзывает улыбка.
– Я тебя люблю, Алин, – повторяет как заведенный.
– Вить, – я решаюсь привести последний аргумент, что точно должен повлиять, – я жду ребенка. – Мужская улыбка становится шире. – Нет-нет, не от тебя. – А инстинкты кричат: «Не нужно! Молчи!»
Мужчина меняется в лице. Промаргивает, хмуро сводит брови на переносице, откидывает цветы в сторону и хватает меня за щиколотки, с силой дергая на себя. Ничего не понимая, я плашмя падаю на спину. Легкие и затылок обжигает огнем.
– Ты сделаешь аборт, – произносит Балабаев, подтягивая меня за ноги. – Ты сделаешь аборт! – истерично орет, усаживаясь на мои бедра.
Смысл сказанного проникает сквозь звон в ушах.
– Нет, – одно слово заставляет закашляться и хватать ртом воздух.
Балабаев фиксирует мои ослабшие руки, утыкается лбом в висок, давит, прижимает к полу.
– Сделаешь, Аля.
Места соприкосновения наших тел жжет не слабее, чем после удара. Словно меня пропитывают ядом, отравляют, выжигают крохотное дитя, заставляя биться, сучить ногами, дергаться всем телом, стараясь стряхнуть с себя Балабаева.
– Впервые ты такая эмоциональная подо мной, – от комментария подкатывает тошнота.
– Не трогай! – кричу я изо всех сил.
Мужская ладонь со шлепком накрывает губы, приглушая мой отчаянный вой.
– Тише! – рявкает, перехватывая пальцами правой руки обе кисти и наваливаясь предплечьем, перекрывая кислород. – Тише. Вот так, – чуть ослабляет хватку.
И опять я кукла в чужих руках. Безвольная тряпичная кукла, что поворачивают с бока на бок, стягивая брюки, собирая кофту и накрывая ею лицо. «Так даже лучше, – в обессиленном теле бьется угасающее сознание, – я не увижу происходящего… Наивная дура, – ругаю себя. Жалела. Приняла безумие за понимание и человечность». По вискам скатываются слезы. Мне отчаянно хочется умереть. Провалиться в спасительную темноту и никогда из нее не возвращаться.
Металлический звон пряжки ремня. Слишком громкий. По полу проходит вибрация. Балабаев замирает, его руки перестают мять мою грудь.
– Что за херня?!
Грохот. Вновь вибрация. За оглушающим скрежетом металла следует рев. Нечеловеческий. Рев дикого зверя. В нем столько же отчаяния и боли, что и в моих тихих подвываниях.
Глава 23
Несколькими днями ранее
Ник
Короткий звонок Альфы нервирует. Впервые с момента моего переезда из стаи без объяснений и подробностей он потребовал вернуться в долину. На вопрос о случившемся дядя коротко добавил: «Без разговоров!»
Я дожидаюсь Алину с работы и подвожу до своей квартиры. Где безопаснее и в любой момент могу попросить кого-либо присмотреть за своей парой. Я сосредоточен на своих мыслях и дороге, Аля молчалива, да и, честно говоря, я о ней вспоминаю в моменты, когда она громко выдыхает, – все мысли уже в стае. Нападение? Вряд ли Альфа бы стал рисковать мной. Все же, по меркам оборотней, я еще щенок, ребенок… Либо опасность настолько высока, что мобилизуют всех. Рука сама потянулась включить радио и прощелкать волны – вдруг освещаемые события скажут о происходящем в Озерной долине. Но нет, ничего необычного: анонс мероприятий и событий в городе и музыка.
Не паркуюсь на свое привычное место, торможу у подъезда. Моя речь обрывочная, да и другой она не могла получиться:
– Я не знаю, что произошло. Мне нужно вернуться в долину максимально быстро. Я подожду, пока ты поднимешься в квартиру и включишь свет. – Протягиваю ключи. – Вернусь, как только смогу. Ложись спать, не жди. – Аля кивает, округлив глаза, смотрит боязливо. Вижу, что хочется о чем-то спросить, но сдерживается. – Ты можешь позвонить мне в любой момент. Если не отвечу сразу – перезвоню чуть позже, – улыбаюсь. Незачем Алине волноваться. – Беги. – Прижимаюсь своими губами к ее. На мгновение. Не прощаясь.
Алина оборачивается, перед тем как исчезнуть за железной дверью. Жду, высчитывая, сколько примерно понадобится времени подняться на лифте, открыть квартиру и войти. Тусклый свет проникает сквозь кухонное окно – Алина сейчас в коридоре, я включаю передачу и срываюсь с места. До долины минут двадцать при свободной дороге. Телефон в моих руках безостановочно набирает номера всех, кто мог бы прояснить ситуацию. Отец не отвечает. Маме дозвониться практически невозможно, да и вряд ли она в курсе – никто бы не стал посвящать человека в проблемы стаи.
– Коваль, возьми трубку, – цежу сквозь зубы. Но ни один из братьев не отвечает – ни Роман, ни Илья. Палец щелкает вниз по списку справочника. – Мит. – Жму кнопку вызова. – Черт, – выдыхаю, в последнюю секунду успевая уйти по встречке от столкновения. Включив на громкую связь, кладу телефон на панель, сосредотачиваюсь на дороге. Не хватало прибавить проблем к существующим. Мои звонки или игнорируют, или… да не может быть никаких «или», не вымерла же вся стая в одну секунду.
– Да, – наконец-то я слышу голос вместо длинных раздражающих гудков.
– Хоть ты мне объясни, что происходит, – прошу тетю.
Вела откашливается и тихо просит:
– Поторопись, милый, нужна твоя помощь.
– Буду минут через десять, – отвечаю я, с силой вцепившись в руль, фоном разговора служит детский плач. – А почему Крис дома, разве родители с утра не повезли малого к бабушке? – Молчание затягивается. – Вела?! – Нутро обдает холодом.
– Ты далеко? – она делает вид, что не слышит меня.
– Нет. Что-то с мамой? – вопрос срывается сам собой. Мама – человек, как и моя Алина. Такая же хрупкая, слабая, одно неловкое движение и…
– Мне очень жаль, – шепчет Вела.
И если мгновение назад мои внутренности превратились в лед, то сейчас они горят огнем, отчего перед глазами на долю секунды темнеет. Черная полоса дороги превращается в нескончаемую ленту, а горизонт служит точкой схода, за который зацепился остекленевший взгляд.
– Жива? – спрашиваю я.
Тяжелый вздох.
– Вела, ответь. Мама жива?
За адской пульсацией в голове я даже не слышу зверя.
– Прости, милый, – выдыхает тетя сдавленно. – Твой брат в тебе нуждается. – Она не кладет трубку, и я не смею сбросить звонок, так и еду, прислушиваюсь к звукам, доносившимся из трубки.
Наконец я сворачиваю с трассы и, не сбавляя скорости, несусь мимо основного поселка к особняку. Я знаю, что означает это молчание, но не верю. Не позволяю себе верить.
Безусловно все, что сказала Вела – ошибка. Да, ошибка.
Впервые на моей памяти ворота особняка открыты, охрана, встретившая у входа, смотрит сочувственно, не проронив ни слова.
«Да ну, бред!»
Я взбегаю по лестнице.
Тишина. Такая ненормальная, что отчетливо слышу каждый свой вдох, каждый удар взбесившегося сердца.
– Вела, – зову негромко, мне страшно нарушать безмолвие.
– Мы тут, – доносится со стороны гостиной.
Ноги ведут в просторную комнату. Первым взгляд вылавливает брата. Волчонок спит, уткнувшись носом в подушку, изредка вздрагивая всем телом.
– Где они? – спрашиваю я о родителях, присаживаясь на корточки рядом с малым.
Вела не поднимает головы, но мне и ненужно видеть ее лица. Все ясно без слов и долгих взглядов. Женские плечи подрагивают, а крупные капли, срывающиеся с подбородка, оглушают хлопком о каменный пол.
– Все на поляне. Арнар никого не подпускает к… – давится очередным всхлипом. – У твоей мамы не было шансов выжить, удар пришелся на ее дверь, – шепчет, а я отрицательно трясу головой.
Тело живет своей жизнью, я не понимаю, как покидаю дом, пересекаю сад и прихожу в себя уже в сосновом бору, когда ковер пожелтевших иголок похрустывает под толстой подошвой обуви. Теперь зверь ведет меня, он чувствует присутствие других оборотней, не нужно прислушиваться или пропускать через легкие прохладный воздух.
Я различаю множество быстрых сердцебиений, в центре собравшихся стоит Альфа, готовый в любой момент сорваться с места. Теперь его спина – мой ориентир. Мне бы отойти на шаг или два левее, и я смогу рассмотреть картину, скрытую его телом, но не делаю этого. Я не готов, оттягиваю момент. Словно это может хоть что-то изменить… Останавливаюсь в шаге от пятерых оборотней. Трусливо смотрю себе под ноги.
– Нам очень жаль, – произносит Альфа, высказываясь за всех.
Мой язык разбухает во рту, не ворочается, я не способен говорить, выдавливая из себя что-то среднее между рыком и мычанием.
Дядька отходит в сторону, придерживает меня за предплечье.
– Не подходи близко. Сейчас твой отец не в себе.
Я отделяюсь от стоящих рядом со мной. Шаги даются с трудом. Все тело налито свинцом, как и мысли: тяжелые, неповоротливые.
Ссутулившись, отец сидит на земле, прижимая женское тело, вдавливая его в грудь и раскачивая маму, как ребенка. Нет, как ростовую куклу.