ы и отдать Клоду фотографии. Мы с Майлзом вернулись к школе. Сверчки и цикады исчезли, и ночь стояла тихая и спокойная. Грузовик Майлза был припаркован у обочины, рядом с кустами, за которыми был спрятан Эрвин. Свет от главного входа в школу освещал всю дорожку. Я схватила Эрвина за руль.
Из кустов показалась передняя часть моего велосипеда.
Но только передняя часть.
Кто-то перерезал его пополам. Он совсем проржавел посередине, но я была уверена, что бедняжка послужит мне по крайней мере еще один семестр. Меня переполнил гнев.
Кто-то перерезал мой велосипед пополам.
К глазам подступили слезы. У меня больше не было транспортного средства.
Мама назовет меня безответственной растяпой. Прочитает длинную лекцию о необходимости уважения к своему имуществу, хотя я слышала ее уже тысячу раз. Я вытерла глаза рукавом и протолкнула внутрь вставший в горле ком.
Эрвина купил мне папа. Вез его всю дорогу из Египта. Он был самым дорогим мне артефактом и одной из немногих вещей, подаренных папой, о которых я наверняка знала, что они реальны. Ему цены не было. А теперь велосипед сломан.
Я взяла заднюю часть Эрвина и подкатила ее к Майлзу, стоявшему в нескольких футах позади меня и выглядевшему слегка удивленным.
– Это сделал ты? – спросила я.
– Нет.
– Ладно. – Я взяла со скамейки сумку и пошла по дорожке.
– Ты домой?
– Ага.
– Великолепный план. – Он возник передо мной. – Я не могу тебе этого позволить. Тем более в темноте.
– Паршиво, правда? – Я подивилась, а когда это вдруг он решил превратиться в белого рыцаря. – Я не спрашивала у тебя разрешения.
– А я у тебя. Я заброшу тебя в свой грузовик.
– А я стану кричать, что меня насилуют, – спокойно ответила я.
Он закатил глаза:
– Я не ломал твой велосипед на части. Клянусь.
– А с какой стати я должна тебе верить? Ты вроде как печально известный своим враньем и нечистый на руку ублюдок.
Он пожал плечами.
– Не любишь открывать другим людям свою душу? – спросила я Майлза.
Он направился к грузовику.
– Будь так добра, сядь в него.
Я быстро огляделась по сторонам; найти другое средство передвижения показалось мне совершенно невозможным. И вглядываясь в тихие, темные улицы, я поняла, что идти домой пешком – далеко не лучшая идея. Конечно, я любила прошвырнуться по мосту Красной ведьмы в полночь, но там меня прикрывали деревья, городская легенда и бейсбольная бита, служившая неплохим оружием. Теперь же я – не обладающая особой физической силой девчонка-подросток с волосами как сигнальный огонь и психическим состоянием, из-за которого могла счесть, будто на меня напали, даже если на меня никто не нападал.
А Майлза я знала достаточно хорошо и понимала, что расстроенное выражение его лица – не хитрость и не уловка. И потому забросила половинки Эрвина в его грузовик и забралась на пассажирское сиденье.
В кабине по-прежнему был аромат пряностей и пахло мятным мылом. Я, не осознавая этого, сделала глубокий вдох и поспешно выдохнула. Майлз посмотрел через боковое водительское окно, потом вдруг коротко выругался и собрал с сиденья ворох бумаг.
– Прости, мне нужно занести это. Совсем забыл. Скоро вернусь.
И он чуть не бегом направился к школе. Бумаги – это, должно быть, его отчеты за неделю, но мне с трудом верилось, что Майлз забыл о них. Он никогда ничего не забывал.
Его грузовик был удивительно чистым. Полочка над приборной панелью пуста, радио выломано, кнопка обогревателя тоже отсутствовала. Майлз запихал свой рюкзак за водительское сиденье – по всей вероятности, в спешке. Его содержимое вывалилось в узкое пространство между сиденьями. Из-под учебника по химии выглядывал угол черного блокнота.
У него был кожаный переплет. Несколько листков бумаги прикреплены к внутренней стороне обложки, но я проигнорировала их и раскрыла блокнот посередине. Обе страницы покрывали его неаккуратные каракули. Я вернулась к началу и быстро пролистала страницы. Многие из них были заполнены математическими вычислениями. Здесь были символы, которых я никогда прежде не видела, и маленькие значки на полях. Цитаты и опять непонятные значки. Латинские названия растений и животных и целые листы слов, никогда мне не встречавшихся. Некоторые пассажи написаны на немецком и датированы, словно записи дневника. Я углядела знакомые имена – мое и других членов клуба.
А потом, отделенные от всего несколькими чистыми листками, словно он хотел запомнить их как-то особенно, шли короткие – из одного-двух предложений – мысли, рядом с которыми стояли даты:
Ум измеряется не тем, сколько ты знаешь, а тем, насколько ты способен учиться.
Ты не так хорош и не так жалок, как считаешь.
Только те, кого спасают последними, знают, каково это.
Школы, где нет велосипедных стоек, следует обвинять в преступной халатности.
Я смотрела на последнюю строчку, рядом с которой стояла дата первого дня занятий в школе, и хотела как-то изменить ее, вернуть ей первоначальное значение, потому что понимала, что, скорее всего, она мне мерещится. Если это не цитата откуда-то, если это его собственное наблюдение… значит, он врал, говоря, что не заступался за меня перед Клиффом. Тогда Селия насмехалась над Эрвином, на моем пути встал Клифф, а Майлз начал от всего отнекиваться… Это не блокнот Майлза. А кого-то гораздо более наивного, чем Майлз. Кого-то, кто действительно любит узнавать новые вещи. Латинские названия животных и растений. Высшую математику. Слова. Я посмотрела в окно. Майлз выходил из дверей школы. Я быстро запихала блокнот под учебник химии. И попыталась принять самый что ни на есть невинный вид. Майлз залез на водительское сиденье.
– Что-то не так? – спросил он.
– Ты забыл, что от моего велосипеда остались две половинки?
– А ты забыла, что у меня есть грузовик, – сказал Майлз. – Я могу подвозить тебя. По меньшей мере до школы.
– Нет, спасибо.
– Я не шучу. Разве что тебе совсем не хочется иметь со мной дела. Мне все равно. Много вас таких.
Майлз выехал на главную дорогу. Строчка из блокнота засела у меня в голове.
– Нет, не хочется. – И тут я со странным счастливым испугом поняла, что мы с ним снова ведем непринужденный разговор, как тогда у костра. – Но мне интересно, почему ты мне это предлагаешь.
– Что ты имеешь в виду? – По его лицу пробежало искреннее смущение. – Разве плохо будет?
Я рассмеялась.
– И с каких это пор ты стал таким хорошим? Тебя мучает чувство вины или что-то в этом роде?
– Ну, может, что-то вроде сентиментальности. Моей первой мыслью было прокатиться перед тобой взад-вперед несколько раз, чтобы похвастаться тем, что у меня есть машина, а у тебя нет. – Он говорил легко и улыбался.
Боже, он улыбался. Настоящей – обнажающей зубы, морщащей нос, прищуривающей глаза – улыбкой.
Вдруг улыбка исчезла с его лица.
– Что? Что не так? – спросил настороженно Майлз.
– Ты улыбался, – сказала я. – И это очень странно.
– А, – нахмурился он. – Благодарю.
– Нет-нет, не обижайся! Лучше, когда ты улыбаешься. – Мои слова прозвучали как-то фальшиво. Мне не надо было говорить ему этого, но тем не менее они повисли в воздухе и сняли повисшее в нем напряжение. Майлз, перестав улыбаться, свернул на мою улицу и въехал на подъездную дорожку.
– Чарли снова играет на скрипке, – сказала я. Музыка вылетела из дома как птица на ветру. Увертюра «1812 год». Мне пришлось навалиться на дверцу всем своим весом, чтобы открыть ее.
– Улыбка очень идет тебе, – снова сказала я, захлопывая дверцу, и теперь это прозвучало не так неловко. – Думаю, многие будут рады, если ты станешь улыбаться почаще.
– Да, но зачем мне это? – спросил Майлз. – Значит, до понедельника.
– До понедельника.
– Заехать за тобой? – снова спросил Майлз.
– А ты хочешь?
Он смотрел на меня как кот на добычу.
– В семь часов. После этого я отбываю без тебя. Ты работаешь сегодня вечером?
– Да.
– Тогда до вечера. И, Алекс!
– Что?
– Я никому ничего не скажу. Не беспокойся.
Я поняла, о чем он. И знала, что он говорит правду. В его голосе было нечто убеждающее в том, что он понимает. Я поверила ему.
Достав две половинки Эрвина из грузовика, я прислонила их к гаражной двери и пошла в дом, а Майлз тем временем уехал. От всего случившегося у меня кружилась голова. Месть Селии. Эрвин. Все возрастающая вероятность того, что Голубоглазый вовсе не галлюцинация и никогда ею не был.
Мама позволила мне сделать десять шагов по дому и стала бомбардировать меня вопросами:
– Кто это был?
– Что с твоим велосипедом?
– Ты забыла, что сегодня вечером работаешь?
И завершила моим любимым:
– Нам нужно поговорить.
Я согнулась под тяжестью ее любопытства.
Мне не хотелось думать о Майлзе еще и в этом смысле. Я и так слишком много думала о нем.
– Нет, нам не нужно говорить с тобой, мамочка. Я знаю, какими частями тела мальчики отличаются от девочек. Да, я должна быть у Финнегана. И я понятия не имею, что произошло с Эрвином.
– А кто был за рулем грузовика? – Она стояла и махала пустой кофейной кружкой. Я не могла понять, сердится она или взволнована – ее фанатизм включал в себя самые разные эмоции.
– Это был Майлз.
Двадцать первая глава
Я чуть похихикала, обнаружив, что библиотекарша, которую я обвинила в принадлежности к Коммунистической партии пять лет тому назад, до сих пор работает на своем месте. И хихикала еще дольше, когда мы с Такером вошли в библиотечный зал и она посмотрела на меня.
– Она меня помнит, – прошептала я Такеру, улыбаясь.
Он хрюкнул и потянул меня за собой в заднюю часть библиотеки, где вдоль стены тянулся ряд стареньких компьютеров. Мы сели за два свободных с краю.
– Не могу поверить, что эти архивы не выложили в Интернет, – сказал Такер, безустанно кликая желтой мышью. Запускаясь, старая машина тяжело закряхтела. – Не думаю, что они подключены к Интернету. У них даже разъемов нету. О боже, а что, если у них нет сетевых карт?