Он снова замолчал.
– Ты не… ты не была с ним, нет?
Может, я какую-то долю секунды помедлила с ответом. Может, не туда посмотрела или слишком сильно потянула себя за волосы. Но понимание отразилось на лице Такера прежде, чем я смогла разразиться отрицаниями. Он отвернулся от меня всем телом.
Почему я засомневалась? Почему не сделала того, что собиралась, и не рассказала всего?
Двадцать седьмая глава
К обеду история о том, что произошло в классе мистера Гантри, стала известна всей школе. Нос Клода распух и посинел, и он моргал каждый раз, когда собирался что-то сказать. Стейси не вернулась из медпункта на урок, но Бритни слонялась по школе и жаловалась на то, какая Селия стерва, всем, кто хотел слушать. Я была на девяносто процентов уверена, что Селия сама перестала ходить в школу и никто ее не исключал. И еще. Весь оставшийся день я не видела Такера и ненавидела себя за это. Мы с ним никогда больше не пойдем в библиотеку выискивать компромат на МакКоя и не будем болтать о всякой ерунде у Финнегана. Но дело не в этом. Я была обязана спросить у Майлза, чей это дом. И он был скорее прав, назвав меня лицемеркой, когда я заявила, что мы поступили неправильно только потому, что это был Такер. Хотя это было бы неправильно и по отношению к любому другому человеку. Но сделанного не вернешь.
Седьмым уроком была химия, а мне меньше всего хотелось стоять в течение пятидесяти минут у лабораторного стола рядом с Майлзом. Я весь день избегала разговоров с ним, но по условиям лабораторной работы я должна была сообщать ему данные по реакциям определенных типов металлов, чтобы он их записывал. Не знаю, почему Майлз не сделал этого сам, – образцы были просты для исследования, – но после завершения каждой реакции он стоял, глядя на меня, и ждал результата.
Возможно, раз мы работали вместе, он решил, что я простила его. После уроков Майлз следовал за мной до шкафчиков, а затем в зал, пока мы не наткнулись на Селию, которую выводили из кабинета директора ее отец и школьный охранник.
– Никогда не видел Селию такой прежде, – сказал Майлз. – Она любила доставать меня, но никогда не причиняла неприятностей другим. Мне кажется, происходит что-то странное, но я не знаю, что именно.
Я повернулась и посмотрела на стеклянную витрину около зала, поскольку меня ни капли не заботили ни он, ни Селия.
– Похоже, ты решил, что я с тобой разговариваю.
– Ты это делала на химии.
– Чтобы выполнить лабораторную работу. – Я услышала, как скрипнули его коренные зубы. – Прекрасно. Прошу прощения, – произнес он сквозь стиснутые зубы. – Ну, ты довольна?
– За что ты просишь у меня прощения? – Я посмотрела на фотографию Скарлет. Теперь она практически вся была закрашена красным. Хотелось бы мне иметь сейчас под рукой магический шар Финнегана.
Майлз закатил глаза:
– За… не знаю, за то, что не сказал тебе, что мы едем к Бомону.
– И?
– И за то, что заставил тебя намазать жгучей мазью его нижнее белье.
– Это было жестоко.
– Думаешь, это была моя идея? Я не выступаю зачинщиком подобных затей; а работаю на других.
Я взглянула на него так, что он поднял руки вверх, сдаваясь:
– Прости, действительно, прости. Ладно, если не хочешь говорить со мной, то можешь, по крайней мере, выслушать?
– Зависит от того, что ты скажешь.
Майлз огляделся по сторонам, удостоверился, что мы тут одни, и сделал глубокий вдох.
– Мне нужно кое о чем рассказать тебе, потому что я ощущаю, будто… должен сделать это. Не знаю, откуда взялось это чувство, и мне оно не нравится, но тут уж ничего не поделаешь.
Я очень удивилась, но промолчала. Майлз продолжал глубоко вздыхать.
– Во-первых, надеюсь, ты понимаешь, что если я не рассказываю никому о тебе, то ты должна умолчать о том, что я тебе сейчас скажу. – Моя мама находится в психиатрической больнице.
Я должна была удивиться? Сконфузиться? Я не думала, что он мне об этом скажет. Зато теперь у меня не было неловкого чувства из-за того, что один знает секрет другого, а другой нет.
– Что? Нет. Ты врешь.
– Не вру. Она лежит в больнице к северу отсюда, в Гошене. Я навещаю ее раз в месяц. Если получается, то два.
– Ты серьезно?
– Да. Ты можешь мне не верить. Хотя не понимаю, зачем кому-то врать о таких вещах. Я пытаюсь исправить положение дел, но если ты не собираешься слушать, я замолкаю…
– Нет-нет, извини, продолжай, – быстро сказала я.
Майлз пытливо взглянул на меня:
– Ты заткнешься и будешь слушать?
– Да. Обещаю.
– Хорошо. Она оказалась там по самой пустячной причине. Она всегда была немного… ненормальной… но ничего такого, чтобы ей можно было поставить диагноз и запереть в психушке. Но если человек отрицает, что он сумасшедший, люди начинают думать наоборот – считают его действительно больным. – Я понимающе хмыкнула. – И мой отец поначалу убедил врачей при помощи именно этой логики. Сказал, что она все время отрицает свою ненормальность. Заявил, что ее ссадины, подбитые глаза и распухшие и порванные губы – целиком и полностью ее вина. Что мама сама калечит себя во время приступов депрессии и ярости, что у нее биполярное расстройство, и он больше не верит ей. Разумеется, услышав такое, мама впала в ярость и тем усугубила дело. – Он неприятно откашлялся. – А потом… озеро.
– Озеро?
– Отец бросил ее в озеро, «спас» и сказал всем, что она хотела покончить жизнь самоубийством. Мама впала в истерику. Никто не позаботился о том, чтобы поискать свидетельства против него. И тогда я стал выполнять любые работы. Работаю по ночам, где только могу, и посылаю к черту законы о труде несовершеннолетних. Я заберу ее оттуда в мае, когда мне исполнится восемнадцать, и поэтому мне нужны деньги… чтобы ей было на что жить. Папаша не даст маме ничего, а я не могу позволить, чтобы она вернулась в тот дом.
Майлз внезапно умолк – он смотрел куда-то слева от моей головы. Мне стало ужасно паршиво – так бывает, когда узнаешь о ком-то гораздо больше, чем думал, что узнаешь о нем за всю жизнь.
– И. И ты…
– Я еще не закончил, – огрызнулся он. – Иногда мне очень трудно понять какие-то вещи. Чувства. Эмоции. Я не понимаю, почему люди огорчаются из-за какой-то ерунды, почему Такер не хочет стать значительнее, чем он есть, и я до сих пор не понял, почему ты поцеловала меня.
Ну да. Я тогда чуть не сдохла.
– Ты слышала когда-нибудь термин алекситимия? – спросил он.
Я помотала головой.
– Он переводится как «без слов для чувств». Но суть не только в этом. Это почти психическое заболевание со своего рода шкалой. Чем выше твой результат, тем труднее тебе понимать эмоции и все такое. Моя цифра не самая высокая, но и не самая низкая.
– Ох.
– Да. Так что прости меня, если я иногда становлюсь бесчувственным. Или, даже не знаю, начинаю обороняться непонятно от кого и почему. Но большую часть времени я просто растерян и, как это ни странно, смущен.
– И все это значит, что тебя совершенно не заботят люди, которым ты наносишь вред, выполняя свою работу?
– Я не социопат; мне просто нужно время, чтобы врубиться. Я неплохо отключаю чувство вины, когда мне это нужно. И не могу остановиться. Это легкие деньги, я ни с кем не связан какими-то обязательствами и чувствую себя… в безопасности.
– Как это?
– Я хочу сказать, когда я делаю чью-то грязную работу и все меня боятся, мне спокойно. Я контролирую, чего и с кем происходит.
– Что, – поправила я, и, к моему удивлению, Майлз улыбнулся:
– Правильно. Что.
Мне показалось, улыбнулся он не только потому, что я исправила его грамматическую ошибку. И задумалась над тем, говорил ли он все это кому-то еще о его матери в Гошене и конкретно о том, как он планирует забрать ее оттуда, хотя живет вместе с отцом. И стала гадать, что он будет делать, если его слабенькая диктатура над школой потерпит крах.
Я снова посмотрела на шкаф с наградами. Фотография Скарлет вскрикнула, взывая ко мне.
– Возможно, я знаю кое-что о том, что происходит с Селией, – наконец сказала я. И поведала ему все, что мне было известно о девушке, ее матери, МакКое, Скарлет и табло. О том, как Такер помогал собирать информацию обо всем этом, но в конце концов мы зашли в тупик.
– Я знаю, МакКой тебя не любит, а Селия любит, – добавила я. – И это… беспокоит меня. Мне кажется, они оба очень неуравновешенны. Директору требуется помощь психиатра, но, держу пари, он не станет обращаться к нему. Может, он даже ничего такого о себе и не думает. И я понимаю, что все это выглядит так, будто я сумасшедшая девочка, сочиняющая бредовые истории, и тебе нет смысла прислушиваться ко мне, но если ты можешь сделать мне одолжение, то… будь осторожен.
Он в недоумении посмотрел на меня. Моргнул.
Затем кивнул и сказал:
– О'кей. Я буду осторожен.
Двадцать восьмая глава
Второе временное исключение Селии из школы объявлено не было, но его подробности оказались известны всем. Благодаря адвокату ее отца (и непредсказуемому вмешательству самого Сатаны, потому что кто еще пришел бы ей на помощь?) Селия не была исключена окончательно и бесповоротно. Хорошей новостью оказалось то, что она не будет ходить на занятия до конца семестра. Однако была и плохая новость: до окончания семестра оставалось всего десять дней. И весь клуб предвидел другие нерадужные новости, до которых пока было еще далеко: когда начнется новый семестр, Селия вернется в школу и займется общественно полезной деятельностью.
Единственной персоной, которой, казалось, не нравились ни хорошие новости, ни плохие, был директор МакКой, он лишь стал более вспыльчивым и раздражительным после ухода Селии. Его утренние объявления стали короткими и резкими, и он ничего не говорил о табло. В полуденные часы его можно было часто видеть у спортивного зала, наблюдающего за работой клуба. Я знала, что Майлз большой мальчик, который может сам о себе позаботиться, но моя отточенная, отшлифованная паранойя окончательно разыгралась как раз в эти дни.