– Ну да, много всего пришлось запомнить, но я не хотела упускать даже мелочей, понимаешь? А не то была бы не история, а газетная статья.
– Хм.
Лил редко верила в истории, которые я ей рассказывала. По ее мнению, Ист-Шоал и все, что там произошло, было всего-навсего игрой моего воображения.
Но это не имело значения; сегодня меня выписывают.
– А что потом было с Майлзом? – спросила Лил.
– Что ты имеешь в виду? Он навещает меня каждый уик-энд.
– Правда?
– Если бы он приезжал в будни, вы смогли бы познакомиться.
Она стояла передо мной, между ее бровями залегла тоненькая складка. Она не думала, что он настоящий. Никогда не думала.
Лил закончила колдовать над моими волосами и помогла собрать чемодан. Я начала бросать в него вещи с самого утра, не заботясь о том, уместится ли все в него или нет. Этот беспорядок казался мне очаровательным. На лице же Лил читалось отвращение.
Остальная часть моей палаты была теперь пуста. Все было готово к отъезду, за исключением обломка Берлинской стены у меня на столе. Я взяла его и провела пальцами по грубой поверхности. В некоторых местах он становился глаже – там, где я часто касалась его большим пальцем. Лил много раз будила меня по ночам и бранила за то, что я сплю, прижав его к груди. Я пыталась объяснить, что беру камень в кровать ненамеренно, а, наверное, просыпаюсь посреди ночи и машинально кладу на грудь. Она не верила и этому.
Я помахала рукой на прощанье другим пациентам – моим друзьям, таким странным и таким нормальным, каким бы абсурдом это ни казалось, – когда мы шли мимо комнаты отдыха, там, где я провела с Майлзом все уик-энды многих долгих месяцев. Он считал совершенно естественным, что приезжает ко мне так часто, хотя это ему совсем не по дороге.
Теперь, наконец, я поеду к нему. Все, что мне надлежало сделать, – это поставить свою подпись в книге на столе дежурного и пройти последнюю долгую милю до двери. И я буду свободна.
Выйдя из здания и заморгав на осеннем солнце, я невольно взглянула на дорожку и увидела небесно-голубой пикап, припаркованный у бордюра. Майлз стоял, облокотившись на него, и выглядел очень знакомо в старой бейсбольной рубашке и авиационной куртке. Однако со дня выпуска в его лице что-то переменилось. Каждый раз он казался мне немного ярче, немного счастливее, немного более взволнованным, чем прежде.
– Это Майлз Рихтер, – сказала я Лил. – И он вовсе не воображаемый персонаж, спасибо большое.
Я взяла чемодан, обняла ее и приблизилась к Майлзу.
Я стояла и улыбалась. Он тоже улыбнулся и наклонился поцеловать меня. А у меня вдруг появилось такое чувство, будто все теперь пойдет по-новому. Словно хорошая карма наконец-то снизошла до меня. Словно кто-то открыл крышку моего аквариума и я наконец-то дышу обжигающе свежим воздухом.
– Готова? – Улыбка не сходила с его губ. В голосе слышался легчайший немецкий акцент.
– Они все ждут тебя. – Его пальцы рассеянно прошлись по шрамам на левой стороне моего лица. Они уже почти зажили, больно не было, и я не пыталась остановить его.
Забравшись в грузовик, вдохнула отчетливый запах мыла и аромат пряностей. Он сунул мое барахло назад.
– Держу пари, они насочиняли историй, – сказала я.
– Да уж. – Майлз взглянул на меня, захлопывая пассажирскую дверцу. Его невозможно голубые глаза поблескивали на солнце. – Можешь мне поверить. Но они, разумеется, не так хороши, как действительность. – Он сел на водительское сиденье. Грузовик зарычал.
Я оглянулась лишь однажды, когда Майлз отъезжал от бордюра. Отзвуки скрипичной музыки плыли в воздухе. Увертюра «1812 год» Чайковского.
Я отвернулась и закрыла глаза:
– Согласна.