При этих словах Коля-младший остановился, приложил ладошку к груди и показал, куда разведчику Кокорину орден повесили.
— А другой за то, — продолжал он, — что однажды во время наступления дядя Коля был ранен в ногу, увидел солдата немецкого, направил на него автомат, прямо на мушку взял, и говорит ему: «Иди ко мне». Тот испугался и подошел. «Я, — говорит дядя Коля, — тебя в плен взял». А пленный говорит ему: «Я, я» — это значит «согласен». «А теперь ты, — говорит ему дядя Коля, — вези меня к нашим». Сел пленному на спину и говорит ему: «Смотри, не балуй, не то застрелю». И тот дядю Колю к нашим на себе привез. А однажды дядя Коля со своими разведчиками поймал «языка». Вот они ведут его к себе, а немцы стрелять начали из минометов. Так они, не поверишь, дядя Ефим, на пленного сверху легли, закрыли, чтобы его не убило. Отец рассказывал, что пленный до зарезу нужен был. Без него новое наступление на немцев нельзя было начинать.
Коля-младший остановился, хитро посмотрел на меня и подмигнул поочередно одним и другим глазом. Это у него очень здорово получилось.
— А орден Славы первой степени дяде Коле после войны дали. Вызвал его генерал, когда война только-только кончилась, и спрашивает: «Вы, товарищ Кокорин Николай Семенович, в разведку из пехоты пришли?» А дядя Коля отвечает: «Так точно, товарищ генерал!» — «И сколько вы там, в пехоте, были в боях?» — спрашивает генерал. А дядя Коля отвечает: «Побольше года, товарищ генерал». «Ну, — говорит генерал своему адъютанту, — выдай товарищу Кокорину Николаю Семеновичу, нашему самому лучшему разведчику, золотой орден Славы первой степени. Пусть носит, — говорит генерал, — и девок завлекает в своей коммуне. Он небось, — говорит, — в пехоте-то не только горя хлебнул, но и тоже героем был». А солдаты генерала своего батей звали, отцом, значит. Вот какой генерал был. Сам большой, ростом как отец мой, с рыжей бородой. Голосище, куда с добром. И любили его, как отца родного. Он сейчас, наверное, Маршал Советского Союза и трижды герой. Вержбицкий фамилия. Может, слышал, дядя Ефим?
Но Коля-старший опустил его на землю — поправил:
— Действительно, очень хороший был генерал. После войны на пенсию ушел, а сейчас в Ленинграде живет. Правильно говоришь. Не командир, а отец родной. Увидишь его, и будто к отцу чувство возникает. Ты ведь, Ефим, отца-то нашего не видел? Редкий был человек. И внешне такой, как комдив, и рост, и борода. А душой и умением к человеку подойти — не хуже нашего Егора Селиверстовича Житова.
Потом перед отъездом вечером мы гуляли с Колей-старшим, когда младший уже спал. Разговор о Васе Барине вели. Коля говорил:
— Вот я уезжаю, Ефимка, домой, а сердце мое все не на месте. Как с Василием-то обернется? Неужели гангрена будет? Отца-то своего родного я уже будто забыл совсем. Словно в кино промелькнул. А на место его Василий встал. Если что, не дай бог, случится, так не перенести мне. Сердце не выдержит. Какой он человек-то сам редкий, так и из меня человека сделал.
Однажды в семидесятом году в воскресенье утром меня разбудил телефонный звонок.
— Слушаю.
Кто-то звонил издалека:
— Товарищ генерал-майор, старший лейтенант Кокорин докладывает.
— Говорите четче, — ответил я, не ожидая от воскресного звонка и доклада ничего хорошего, — Что у вас там произошло?
— Товарищ генерал-майор, это Николай Кокорин. Помните, в коммуне «Красный Перелаз» были Вася Барин и Коля Козел? Так я сын Васи Барина. Вы меня видели в пятьдесят шестом году.
Я обрадовался, вспомнив того занятного девятилетнего мальчика.
— Как не помнить! На всю жизнь запомнил. Ты хотел, чтобы тебя Колей Козлом звали. Так ты уже старший лейтенант? Молодец! Ну, как дела?
Я думал, что он ответит: «Как сажа бела», — и очень ждал эту шутку.
Но из трубки вдруг услышал неожиданное:
— Так ведь умер дядя Коля-то. Вчера телеграмму получил от отца. У него ведь осколок у самого сердца был.
Плохо было слышно, поэтому я переспросил:
— Какой осколок?
— Осколок с самой войны. Вынуть боялись, дядя Коля так с ним и ходил, двадцать шесть лет.
— Я не слышал об этом.
— А дядя Коля не любил рассказывать.
В трубке женский голос произнес:
— Заканчивайте разговор. Время вышло.
Я только в этот миг по-настоящему осознал свалившееся на нас горе. Сердце вдруг дрогнуло, горячая волна пошла по всему телу, и я сел.
«И Коля Козел?!» — подумал я с ужасом.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я оставляю прикипевшего к моему сердцу Ефима Перелазова в то время, когда он перешел в пятый класс, когда в Большом Перелазе для него началась новая жизнь, когда мир раздвинулся перед ним безгранично. Он вошел в новое время, услышал и сам стал петь другие песни. И об этом я расскажу, если судьба позволит, в следующей книге.
Он стучится ко мне в мозг и в сердце, новый Ефим Перелазов, повзрослевший, еще более удивленный новым миром и новыми горизонтами, переживающий новое счастье, небывалые радости, лишения и слезы, созданный моей памятью и воображением. Он возвращается и просит меня: «Поживи еще, расскажи о том, как мы жили, как любили и ненавидели, кому поклонялись и с кем боролись». Ефим Перелазов толкается в мою грудь, и эти толчки, как искусственное дыхание, оживляют меня. Мне хочется писать о том времени, осмыслить и как бы снова пережить его. Я вижу сквозь слезы моего друга Ефима Перелазова, моего побратима, мое прошлое, и говорю тебе, дорогой читатель: «До скорого свидания. Будь здоров и счастлив. Не забывай о Ефимке, помни о своем детстве, когда ты был счастлив, полон надежд, чист, честен и непередаваемо красив».