— Кто еще с ними? — спросил Сергей. — И что с армией, с командирами?
Молотов открыл папку, вытащив лист с аккуратно написанным списком имен и заметок.
— Делегаты из Москвы — Евдокимов и еще пара человек, — ответил он, поправляя пенсне. — Они колеблются, но могут поддержать Зиновьева, если он пообещает им посты. Что до армии, Троцкий встречался с Тухачевским и Уборевичем. Мои люди видели их вместе. Тухачевский уважает Троцкого, считает его великим стратегом. Если мы снимем Троцкого, нужно убедить армию, что Фрунзе — их человек, не чужой. Ворошилов уже говорил с командирами в Харькове, они за нас, но Тухачевский… он может стать проблемой.
Сергей кивнул, его взгляд стал жестче. Он знал из истории, что Тухачевский был амбициозен, но лоялен партии, пока не чувствовал угрозы. Фрунзе, с его репутацией и опытом, был идеальной заменой — достаточно авторитетным, чтобы успокоить армию, и достаточно предсказуемым, чтобы не угрожать Сергею.
— Фрунзе знает, что армия должна служить партии, а не одному человеку, — сказал он, наклоняясь к Молотову. — Подготовьте Ворошилова, пусть встретится с Тухачевским. Напомнит ему, что финансирование армии идет через нас. И дайте Зиновьеву понять, что мы согласны на снятие Троцкого, но Фрунзе — наш кандидат. Если он хочет играть, пусть знает: что диктуем правила мы.
Молотов кивнул, записывая в свой блокнот.
— Сделаем, — сказал он. — Но Зиновьев может поднять вопрос о вашем влиянии. Каменев его тоже поддерживает, но молчит. Думаю, он ждет, чтобы вы сделали первый неосторожный шаг.
Сергей усмехнулся, скрывая раздражение. Зиновьев повторял старую тактику, обвиняя его в амбициях, но теперь его влияние на аппарат слабело. Каменев, однако, был опаснее.
— Пусть говорят, — ответил он. — Главное — голоса на съезде. Убедите делегатов, что Фрунзе укрепит армию, а Троцкий ее раскалывает.
Молотов кивнул, закрыл папку и вышел, оставив Сергея одного. Он откинулся в кресле, его мысли были в зале Политбюро, где скоро начнется решающая битва.
Заседание Политбюро началось в полдень в Большом Кремлевском дворце.
Зиновьев взял слово первым, его голос звучал громко, с театральной интонацией. Он был прекрасный оратор и рассчитывал своей речью повлиять на делегатов.
— Товарищи, — начал он, обводя зал взглядом, — партия стоит перед важным выбором. Реввоенсовет — это сердце нашей красной армии, но оно должно служить делу революции, а не личным амбициям. Товарищ Троцкий на своем посту сделал многое, но его методы руководства вызывают раскол. Он спорит с командирами по любым вопросам, не прислушиваясь к их чаяниям, игнорирует партийное руководство, ставит себя выше коллектива. Нам нужен новый лидер, который прекратит раскалывать армию и укрепит единство.
Сергей почувствовал, как взгляды делегатов скользнули к Троцкому, чье лицо осталось неподвижным, но глаза сверкнули гневом. Он знал, что Зиновьев играет на публику, используя риторику Ленина о личных амбициях, чтобы выставить Троцкого угрозой. Троцкий вскочил с места.
— Товарищи! — выкрикнул он, указывая на Зиновьева. — Это клевета! Я создавал Красную армию, когда вы прятались по кабинетам! Мои методы победили белых, защитили революцию! А теперь вы обвиняете меня в расколе? Это вы раскалываете партию своими интригами, чтобы захватить власть!
Зал загудел, делегаты начали перешептываться, некоторые с одобрением, другие с сомнением. Орджоникидзе, сидевший рядом с Сергеем, тихо хмыкнул, явно наслаждаясь атакой Троцкого. Зиновьев побагровел, но быстро взял себя в руки.
— Товарищ Троцкий, — сказал он, повышая голос, — никто не отрицает ваших заслуг. Но партия требует единства! Ваши конфликты с командирами, ваши статьи, где вы ставите себя выше партии, — это угроза единству! Мы должны защитить армию от раскола!
Сергей заметил, как Каменев слегка кивнул, поддерживая Зиновьева, но не вмешиваясь. Он понял, что настал его момент. Он поднялся, его голос заполнил зал, заставив делегатов замолчать.
— Товарищи, — сказал он, глядя на каждого, словно оценивая их лояльность. — Партия выше любых личностей. Красная армия — наша сила в борьбе за торжество социализма, но она должна служить партии и стране, а не одному человеку. Товарищ Троцкий сделал для армии очень многое, но его методы вызывают недовольство. Командиры жалуются, поставки срываются, а партия теряет единство. Я предлагаю товарища Фрунзе на пост председателя Реввоенсовета. Он доказал свою преданность в Гражданской войне, он знает армию и понимает, что единство армии и партии — наша сила.
Зал снова загудел, но теперь тон был иным — делегаты из регионов, начали кивать. Орджоникидзе взял слово, его громкий голос разнесся по залу, заглушая шепот делегатов.
— Товарищ Сталин прав! — сказал он, ударяя кулаком по столу, от чего стаканы с водой дрогнули. — Фрунзе — наш человек, не чуждый армии и партии! Он не будет ставить себя выше коллектива, как Троцкий! Нам нужна дисциплина, а не герои, которые раскалывают партию и страну!
Троцкий вскочил, его лицо побледнело от гнева, а очки сверкнули в свете люстр.
— Это заговор! — выкрикнул он, указывая на Сергея и Зиновьева. — Вы хотите убрать меня, чтобы захватить армию! Фрунзе — всего лишь ваш инструмент для борьбы за власть, а не лидер! Товарищи, подумайте, кому вы верите — тем, кто вел вас к победе, или тем, кто плетет интриги за закрытыми дверями?
Сергей почувствовал, как напряжение в зале достигло предела. Слова Троцкого могли перетянуть колеблющихся, и он решил нанести удар.
— Товарищ Троцкий, — сказал он, его голос стал холоднее. — Партия не нуждается в героях, она нуждается в дисциплине. Ваши речи красивы, но армия требует порядка. Фрунзе даст этот порядок. А ваши обвинения лишь доказывают, что вы ставите себя выше остальных.
Зал замолчал, делегаты смотрели то на Троцкого, то на Сергея. Молотов взял слово, его речь была полна фактов: жалобы командиров на Троцкого, срывы в поставках оружия, его конфликты с региональными партийцами, постоянные статьи в газетах, где он подчеркивает свою значимость. Ворошилов добавил, что Фрунзе уже заручился поддержкой ключевых командиров, включая Буденного и самого Ворошилова, и что армия нуждается в «спокойном руководстве». Зиновьев, почувствовав перевес, снова заговорил, призывая к голосованию.
Троцкий попытался возразить, его голос дрожал от гнева.
— Вы совершаете ошибку! — сказал он, обводя зал взглядом. — Армия — это не игрушка для ваших интриг! Фрунзе не справится с тем, что я построил! Вы предаете революцию!
Но его слова утонули в гуле. Делегаты, поддавшись давлению Зиновьева, Сергея и Орджоникидзе, проголосовали за снятие Троцкого и назначение Фрунзе. Троцкий встал, его лицо было бледным, глаза горели яростью. Он бросил последний взгляд на Сергея и вышел, его шаги эхом отдавались в тишине зала.
После заседания Сергей вернулся в кабинет, чувствуя, как адреналин все еще бурлит в крови. Он сел за стол, достал блокнот и записал: «Троцкий снят. Фрунзе на месте. Следить за Тухачевским и Уборевичем. Каменев пока выжидает». Он знал, что победа укрепила его позиции, но и сделала его мишенью конкурентов. Зиновьев и Каменев получили, что хотели, но теперь могли повернуться против него.
Он достал из кармана медальон Екатерины Сванидзе и сжал его в руке. Ее взгляд напоминал ему о цене его действий — о Якове, Василии, Надежде, о будущем, которое он хотел изменить. Он не был Сталиным, но каждый шаг приближал его к той грани, которую он боялся переступить. На столе лежал небольшой деревянный ящик с грузинскими орнаментами, найденный в шкафу. Он открыл его, обнаружив старые письма, написанные на грузинском, и фотографию молодой женщины, похожей на Екатерину, но с другим выражением лица. Он отложил ящик, решив разобраться с ним позже. Завтра его ждали уже новые доклады, новые интриги, новые решения. Он должен был подготовиться.
Глава 9
Зубалово, июль 1925 года
Летнее солнце заливало сад в Зубалово золотистым светом, отражаясь в спокойной глади пруда, где ивы лениво покачивались под легким ветром. Яблони и вишни, усыпанные молодой листвой, отбрасывали тени на гравийную дорожку, а воздух был пропитан ароматом фруктов и цветов. Сергей сидел на веранде, держа в руках письмо от Кагановича, в котором тот описывал положение на Украине.
Но мысли о политике отступали перед семейной тревогой. Вчера Надежда сообщила, что Яков, которому только исполнилось семнадцать, закончил школу, но отказался поступать в техническое училище на Пречистенке, о котором мечтал. Вместо этого он объявил, что женится на своей однокласснице, Зое Гуниной, и скоро уезжает с ней в Ленинград. Эта новость ударила Сергея, как молния, — не только из-за внезапности, но и потому, что он видел в этом первую трещину в семейном фундаменте, который он так старался укрепить.
Кремль тоже не давал покоя. Зиновьев и Каменев, объединившиеся в «новую оппозицию», набирали силу. Их резолюции на партийных собраниях в Ленинграде и Москве обвиняли Сергея в «бюрократизации партии» и «отходе от ленинских принципов». Он знал из истории, что их союз был хрупким, но опасным, особенно с учетом того, что остатки сторонников Троцкого могли к ним примкнуть. Его сеть лояльных людей — Каганович на Украине, Ежов в Поволжье, Шверник на Урале, Фрунзе в армии — работала, но каждый шаг, тут, в Москве, требовал ювелирной точности.
Он сложил письмо Кагановича и спустился в сад, где Василий, в легкой рубашке и кепочке, наброшенной набекрень, строил очередную «крепость» из веток и камней у беседки, увитой засохшим плющом. Его светлые волосы блестели на солнце, а лицо светилось энтузиазмом, как у ребенка, который верит, что весь мир принадлежит ему.
— Папа! — крикнул Василий, заметив Сергея, и помахал рукой, держа в другой блестящего черного жука, которых он обожал ловить. — Смотри, я сделал ров! Теперь никакой танк не пройдет! Хочешь помочь?
Сергей улыбнулся, чувствуя тепло, которое Василий всегда в нем вызывал. Он присел рядом, взяв толстую ветку и вбивая ее в землю, чтобы укрепить «стену».