Молотов кивнул, его глаза сузились, словно он уже прикидывал, кого отправить в Ленинград.
— Сделаем, — сказал он. — Но Зиновьев хитер. Он использует твое имя, чтобы поднять ленинградцев против. И Яков… если он с ними, он может выступить, и тогда это будет сильный удар для всех.
Молотов вышел, оставив Сергея одного. Сергей знал, что должен поговорить с Яковом, но письма не имели толка. Он решил позвонить — рискованный шаг, учитывая, что телефонные линии могли прослушиваться людьми Зиновьева. Он подошел к аппарату, стоявшему на углу стола, и набрал номер квартиры в Ленинграде, который Зоя указала в письме. После долгих гудков трубку снял Яков.
— Да? — сказал Яков, и в его тоне чувствовалась настороженность.
— Яков, это я, — сказал Сергей, стараясь говорить мягко. — Как ты? Как Зоя? Я получил твое письмо… почему ты вернул деньги?
На другом конце линии повисла тишина, тяжелая, как свинец. Затем Яков ответил, его голос дрожал от гнева.
— Отец, зачем звонишь? — сказал он. — Думаешь, твои деньги все исправят? Мы с Зоей сами справляемся. Я работаю, она работает. Нам не нужны твои деньги, твой контроль!
Сергей сжал трубку, его пальцы побелели. Он чувствовал боль в каждом слове сына, но старался держать себя в руках.
— Яков, я твой отец, — сказал он, его голос стал тише, но тверже. — Я хочу, чтобы ты жил лучше. Ты в Ленинграде, работаешь за гроши, живешь в нищете. Я слышал, ты был у дома Смирнова. Что ты делаешь, сын? Зиновьев… он опасен. Он может использовать тебя против меня.
Яков рассмеялся.
— Зиновьев? — сказал он, его голос стал громче. — Ты видишь врагов везде, отец! Я был там, потому что Зоя учила детей в школе рядом. Я не с Зиновьевым, не с твоими врагами! Но я не хочу быть твоей пешкой! Ты вождь партии, но ты не можешь контролировать меня!
Сергей почувствовал, как сердце сжалось, но он не отступил.
— Яков, — сказал он, его голос стал почти умоляющим. — Я не хочу тебя контролировать. Я хочу, чтобы ты был в безопасности. Зиновьев знает, кто ты. Если ты был у Смирнова, это не случайность. Скажи мне, с кем ты говорил? Я могу помочь.
— Помочь? — Яков почти кричал, его голос дрожал от ярости. — Ты посылаешь шпионов следить за мной! Зоя видела твоих людей у нашего дома! Ты человек, который хочет командовать всеми! Оставь нас в покое! Я не вернусь в Москву и не буду принимать твои подачки!
Линия оборвалась, Яков бросил трубку. Сергей стоял, глядя на телефон, его сердце колотилось от боли и гнева. Он знал, что Яков прав — он послал людей следить за ним, но только чтобы защитить. Слухи, что Зиновьев пытается использовать Якова, были слишком серьезными. Он вспомнил записку Зои: «Яков гордый, он не примет ваши деньги. Не давите на него, Иосиф». Но как не давить, если сын в шаге от лап оппозиции?
Сергей вернулся к столу, его взгляд упал на списки назначенцев. Он записал в блокнот: «Шверник, Ежов, Андреев — профсоюзы, не снижать давление. Каганович — подавление троцкистов на Украине, Орджоникидзе — Тифлис. Ленинград — проверить связи Зиновьева среди партийного аппарата. Яков — следить, но осторожно». Он знал, что должен укрепить регионы, чтобы задавить оппозицию, но Яков был его слабостью, его болью. Он достал медальон, чувствуя холод металла. Екатерина, казалось, смотрела на него с укором: «Ты вождь,Сосо, но ты теряешь нашего сына».
Вечером приехал Орджоникидзе. Он положил на стол тонкую папку.
— Иосиф Виссарионович, — начал он, — новости из Ленинграда. Зиновьев и Троцкий встречались снова, на этот раз с Залуцким и Бакаевым. Они всем говорят о «ленинском наследии», обвиняют тебя в диктатуре, подначивают рабочих. И… Яков был замечен у школы, где работает Зоя. Он говорил с человеком Зиновьева, неким Ивановым, агитатором. Неясно, о чем, но это не случайность.
Сергей почувствовал, как гнев закипает, но он заставил себя говорить спокойно.
— Подробности, Григорий, — сказал он. — Кто этот Иванов? Что Яков делал? И что Зиновьев задумал?
Орджоникидзе покачал головой.
— Иванов — из окружения Смирнова, работает на Зиновьева, агитирует рабочих, — сказал он. — Яков говорил с ним на улице, недолго. Может, случайность, но Зиновьев знает, что Яков твой сын. Он может использовать его, чтобы ударить по тебе. А профсоюзы… Каменев подогревает рабочих в Москве. Они требуют повышения зарплат, угрожают крупными забастовками в скором времени. Если мы не перехватим их, будет плохо.
Сергей кивнул, его мысли работали с лихорадочной скоростью. Он знал из истории, что Зиновьев и Троцкий готовят «объединенную оппозицию», но Яков добавлял личную боль к политической угрозе.
— Усильте давление на профсоюзы, — сказал он, его голос стал жестким, как сталь. — Каменев не должен их перетянуть. И Яков… следите за ним, но аккуратно, он заметит, если что-то не так. Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись решимостью.
— Сделаем, — сказал он. — Но будь осторожен, Коба. Зиновьев не остановится сам, а Яков… я знаю, он твой сын, но он упрям. Если он с ними, это будет сильно подрывать наши позиции в глазах людей.
Орджоникидзе вышел, оставив Сергея одного. Он вернулся к окну, глядя на московские крыши, где таял последний снег. Весна, после затяжной зимы, была как обновление мира, но для Сергея она несла только новые битвы.
Глава 14
Москва, октябрь 1926 года
Осень 1926 года окутала Москву золотом листвы и холодным ветром, который гнал по улицам сухие листья, словно предвестники грядущих бурь. В кремлевском кабинете Сергея, заваленном докладами, списками и картами, чувствовалось напряжение. Он сидел за столом, его пальцы постукивали по краю медальона Екатерины Сванидзе, спрятанного в кармане гимнастерки. После триумфа на XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 года, где его провозгласили «главным вождем партии», Сергей укрепил власть, рассылая лояльных людей в регионы. Но «объединенная оппозиция» — Зиновьев, Каменев и Троцкий — подняла голову, как кобра, готовая ужалить. Их выступления на пленумах, в подпольной прессе и на собраниях рабочих, обвиняющие Сергея в «бюрократизации» и «предательстве ленинского курса», угрожали расколоть партию.
Дома, Надежда замечала его усталость, умоляя уделять время семье — Василию и маленькой Светлане, — но Сергей чувствовал, как связь с ней истончается, словно нить, готовая порваться. Яков, живущий в бедности в Ленинграде, был для него как незаживающая рана, особенно после их последнего телефонного разговора. Слухи, что Зиновьев пытается использовать Якова, жгли сильнее любых партийных баталий.
Утро началось с доклада Орджоникидзе.
— Иосиф Виссарионович, — начал он. Зиновьев и Троцкий выступили на пленуме ЦК 23 октября. Они обвиняют тебя в узурпации власти, требуют «свободы фракций». Каменев поддержал их, но осторожно, говорит о «коллективном руководстве». Их люди агитируют в Ленинграде, Москве, даже на Урале. Рабочие их слушают, особенно в профсоюзах. Если мы не задавим их сейчас, партия расколется.
Сергей кивнул. Он знал из истории, что «объединенная оппозиция» достигла пика осенью 1926 года, но их поражение на XV съезде в декабре 1927 года было неизбежным. Однако это было в истории, а сейчас, в октябре 1926, угроза раскола была реальной.
— Что с профсоюзами? — спросил он. — Каменев все еще держит их?
Орджоникидзе нахмурился.
— Шверник и Ежов общаются с рабочими, — сказал он. — Но Каменев пока силен. Его люди подогревают недовольство, говорят, что НЭП кормит кулаков, а не рабочих. В Ленинграде Зиновьев и Троцкий так же активны. Мои люди видели, как их агитатор, Иванов, снова встречался с Яковом у школы, где работает Зоя. Встречи повторяются, это уже не случайность.
Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков снова. После их последнего разговора, когда сын бросил трубку, обвиняя его в контроле, Сергей не находил покоя.
— Профсоюзы… удвойте усилия. Каменева надо прижать. Пошлите Андреева в подмогу, пусть работает с заводами. Обещайте рабочим все, что хотят, но держите их с нами, по крайней мере до съезда.
Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись, словно он уже видел победу.
— Сделаем, Иосиф Виссарионович, — сказал он. — Я сам поеду, проверю профсоюзы. А Яков… будь осторожен. Зиновьев знает, как бить по слабым местам.
Вечером, Сергей встретился с Вячеславом Молотовым и Климентом Ворошиловым. Тяжелые шторы скрывали окна от посторонних глаз, а деревянные стены поглощали звуки, создавая ощущение тайны. Молотов начал первым, раскладывая на столе документы, испещренные заметками.
— Иосиф Виссарионович, — сказал он, оппозиция перешла границы. Зиновьев и Троцкий опубликовали «Заявление 13-ти» в подпольной типографии. Они требуют свободы фракций, обвиняют тебя в диктатуре, в отходе от ленинского курса. Каменев поддержал их на пленуме, хотя и осторожно, говорит о «коллективном руководстве». Их люди агитируют рабочих в крупных городах, особенно в Ленинграде. Мы должны исключить их из Политбюро, пока они не подорвали партию.
Ворошилов, ударил кулаком по столу, отчего лампа дрогнула.
— Они предатели! — прогремел он. — Зиновьев и Троцкий сеют раскол ради собственной выгоды, а Каменев их прикрывает! Им плевать на партию! Армия с нами, регионы с нами, Коба! Назови день, и я приведу людей, чтобы раздавить их! Мы не можем ждать, пока они соберут силы!
Сергей поднял руку, его взгляд был холодным, но внутри он чувствовал бурю. Он знал, что исключение оппозиционеров — это шаг к безраздельной власти, но также шаг к диктатуре, где он мог потерять себя как личность.
— Спокойно, Клим, — сказал он. — Мы исключим их, но не сразу. Сначала укрепим регионы. Мы также должны перетянуть рабочих на свою сторону, показать, что партия — это мы, с делами, а не Зиновьев с его пустыми речами. Подготовьте резолюцию для пленума: осудить «фракционную деятельность» оппозиции.
Молотов кивнул, его пальцы быстро записали заметки в блокнот.
— Резолюцию подготовим, — сказал он. — Мы можем обвинить их в нарушении партийной дисциплины. Доказательства есть — их подпольная типография, собрания в Ленинграде.