Ворошилов улыбнулся, его глаза загорелись.
— Так и сделаем, Иосиф Виссарионович! — сказал он. — Оппозиция падет, как в гражданскую войну! Дай мне только приказ, и я займусь их агитаторами!
Сергей кивнул, но его мысли были далеко. Он чувствовал, как партия и семья тянут его в разные стороны, и медальон Екатерины в его руке был как напоминание о том, кем он не хотел стать. Встреча закончилась, и он вернулся домой, где его ждала Надежда.
Дома было тихо, только тикали часы да посапывала Светлана в колыбели. Василий, утомленный играми, спал в своей комнате, а Надежда сидела за столом, читая книгу. Она подняла глаза, ее взгляд был полон тревоги и усталости.
— Иосиф, — сказала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась тревога. — Ты выглядишь таким вымотанным. Что с тобой? Опять Зиновьев? Троцкий? Ты не спал всю ночь, я слышала, как ты ходил по комнате.
Сергей сел рядом, его рука невольно сжала медальон. Он хотел рассказать о плане исключить оппозиционеров, о Якове, о страхе потерять партию, но слова застревали в горле.
— Надя, — сказал он, — партия на распутье. Зиновьев, Каменев, Троцкий… они хотят расколоть нас. Я должен остановить их. Но сейчас я здесь, с тобой, с детьми.
Надежда покачала головой, ее глаза блестели от слез.
— Ты здесь, но твои мысли в Кремле, — сказала она, ее голос дрожал. — Я вижу, как ты устаешь, Иосиф. Светлана растет, Василий спрашивает о тебе, а ты… ты растворяешься в партии. А Яков? Почему ты не поедешь в Ленинград? Он ведь твой сын!
Сергей почувствовал укол вины. Он вспомнил записку Якова: «Не нужно твоих денег. Я сам справлюсь». Слухи о его контактах с людьми Зиновьева были как нож в сердце.
— Я пытался, Надя, — сказал он, его голос стал тише. — Я послал деньги, он их вернул. Я звонил, он обвинил меня в контроле. Зиновьев… он может использовать его против меня. Я не могу поехать сейчас, работа не ждет отлагательств.
Надежда встала, ее руки дрожали, когда она положила книгу на стол.
— Партия, только партия, но как же семья? — сказала она, ее голос был полон боли. — Светлана, Василий, я… мы тоже хотим видеть тебя, Иосиф. Ты вождь, но ты теряешь нас. Подумай, кем ты становишься.
Она ушла в спальню, оставив Сергея одного. Он чувствовал, как трещины в его семье углубляются, как партия и долг вождя отбирают его у близких. Но в этот момент он принял решение — он не позволит потерять себе семью, как уже начал терять Якова. Он подошел к колыбели Светланы, ее крошечное лицо было спокойным, как ночное небо. Он коснулся ее щеки, шепнув:
— Светочка, я не потеряю вас. Я найду способ.
Он сел за стол, взял лист бумаги и начал писать записку Надежде: «Надя, ты права. Я теряю вас, но я не хочу этого. Завтра я проведу день с тобой и детьми. Я обещаю». Он знал, что это не исправит все, но это был первый шаг. Его мысли вернулись к Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, к плану их исключения, к индустриализации, которая спасет страну, но сломает миллионы жизней. Он чувствовал себя хозяином партии, но страх стать клоном Сталина сжигал его изнутри. Завтра его ждали новые доклады, новые интриги, новые решения, но сегодня он решил бороться за семью, так же активно, как боролся за власть.
Глава 15
Москва, апрель 1927 года
Весна 1927 года ворвалась в Москву с теплым ветром, запахом цветущих яблонь и робким солнцем, которое золотило шпили Кремля. Сергей стоял у окна своего кабинета, глядя на Красную площадь.
Сергей готовился к решающему удару — исключить Зиновьева и Каменева из Политбюро, а затем полностью отстранить их и Троцкого от дел, отправив их в политическое небытие.
На следующий день, на пленуме ЦК в Большом Кремлевском дворце, зал гудел, как пчелиный улей. Делегаты — рабочие в засаленных кепках, партработники в строгих костюмах, крестьяне с обветренными лицами — заполнили ряды, их голоса сливались в гул. Стены зала, украшенные красными знаменами и портретом Ленина, дрожали от накала страстей. Сергей стоял у трибуны.
— Товарищи! — начал он, обводя зал взглядом, словно приковывая каждого к месту. — Партия на распутье! Зиновьев, Каменев, Троцкий сеют раскол! Их заявления — это предательство дела Ленина! Они ведут к разделу партии на фракции, но партия сильна единством! Мы строим социализм — новые заводы, школы, армию и новую жизнь! А они хотят хаоса, разрушения, возврата к буржуазной анархии! Я предлагаю исключить Зиновьева и Каменева из Политбюро за фракционную деятельность, за предательство партии!
Зал взорвался криками. Делегаты из регионов вскочили, их аплодисменты заполонили зал. Каганович, стоя в президиуме, выкрикнул, его голос перекрыл шум:
— Правильно! Долой предателей! Партия с товарищем Сталиным!
Но ленинградская делегация, во главе с Залуцким, взорвалась протестом. Залуцкий, размахивая кулаком, вскочил, его лицо покраснело от ярости.
— Это диктатура! — кричал он. — Сталин предал дело Ленина! Зиновьев и Каменев борются за правду, за свободу слова! Вы не можете их исключить! Это предательство революции!
Зиновьев, стоя в задних рядах, взял слово.
— Товарищи! — выкрикнул он, его слова эхом отдавались в зале. — Сталин узурпировал власть! Он предает дело Ленина, низводит роль Политбюро! Его политика НЭПа обогащает кулаков, а не рабочих! Мы требуем свободы слова, свободы партии! Вы не можете задушить правду! Ленин бы не простил вас!
Зал снова взорвался, бумаги летели в воздух, делегаты кричали, перебивая друг друга. Каменев, сидящий рядом с Зиновьевым, встал, его голос был спокойнее, он старался не срываться на эмоции.
— Товарищи, — сказал он, — партия Ленина строилась на коллективном руководстве. Даже Владимир Ильич никогда не принимал единоличных решений, он не хотел повторения царизма. Сталин же хочет единоличной власти, его политическая машина давит всех, кто думает иначе. Мы не предатели, мы защищаем заветы Ильича! Исключение нас — это конец демократии в партии и начало конца самой партии!
Шум в зале стал оглушительным. Делегаты из Москвы, подогретые Шверником, кричали: «Долой фракционеров!» Ленинградцы отвечали: «Свободу Зиновьеву!» Ворошилов, стоя в президиуме, вскочил, его командный голос перекрыл гул.
— Хватит! — прогремел он. — Зиновьев и Каменев раскалывают партию! Они предатели, как меньшевики! Товарищ Сталин ведет нас к социализму, а они хотят хаоса в стране, лишь бы быть на тепленьком местечке! Голосуйте за исключение!
Сергей, не терял самообладания, в его голосе чувствовалась сила, которая заставила зал замолчать.
— Товарищ Зиновьев хочет свободы? — сказал он. — Свободы для чего, для раскола? Для произвола? Товарищ Каменев говорит о Ленине, но забывает, что Ленин требовал единства от всех! Вы сеете раздор в то время, когда вся страна, после тяжелой войны, строит заводы, школы, армию! Ваши листовки — это нож в спину рабочего класса! Партия не даст вам похоронить все наши достижения, выстраданные потом и кровью! Товарищи, голосуйте за исключение предателей!
Делегаты из регионов, подогретые Кагановичем, Молотовым и Ворошиловым, кричали: «Сталин! Сталин!» Залуцкий попытался возразить, но его голос утонул в реве делегатов. Троцкий, сидя в углу зала, молчал, его глаза горели ненавистью, но он не взял слово — Сергей знал, что он будет еще много выступать против него.
Голосование прошло успешно: 618 голосов за исключение Зиновьева и Каменева, против — лишь 49. Зал разразился овацией, делегаты скандировали имя Сталина, и он почувствовал, как триумф окрыляет его. Но внутри, за фасадом победы, страх сжимал его сердце — он становился Сталиным, тем самым, которым не хотел становится.
После пленума Сергей встретился с Николаем Ежовым в своем кабинете. Сергей был доволен деятельностью Ежова в Поволжье и в работе с профсоюзами и назначил его инструктором ЦК.
Ежов, невысокий, с холодными глазами хищника, вошел, держа тонкую папку.
— Иосиф Виссарионович, — начал он. — Зиновьев и Каменев исключены, но Троцкий не сдается. Мои люди в доложили: он проводит подпольные собрания в подвалах, агитирует рабочих за «мировую революцию». Его люди до сих пор раздают листовки, называют тебя «диктатором», «предателем Ленина и партии». Они собираются в квартирах, на заводах, даже в театрах. Мы можем взять их всех, если дадите приказ.
Сергей кивнул, его мысли работали с лихорадочной скоростью. Он знал, что Троцкий был самым опасным из оппозиционеров — его харизма и ораторский талант могли поднять рабочих, если не остановить его вовремя.
— Следите за Троцким, — сказал он. — Мне нужны имена, конспиративные квартиры, даты их встреч. Узнайте все, пока не надо никого арестовывать. Я хочу знать все — кто с ним, где собираются, что говорят и много ли у них сторонников. Если он подстрекает рабочих, найдите его агитаторов, он ведь не один выступает везде. И… Яков. Есть новости?
Ежов покачал головой, его глаза сузились.
— Он в Ленинграде, работает на заводе, — сказал он. — Мои люди видели его у школы Зои, но он больше не встречался с Ивановым.Я слежу, как вы велели.
— Хорошо, — сказал Сергей. Продолжайте следить. Ежов кивнул и вышел, оставив Сергея наедине со своими мыслями.
Глава 16
Урал, июль 1927 года
Лето 1927 года накрыло Урал знойным маревом, пропитанным запахом раскаленного металла, угольной пыли и пота рабочих. Солнце палило нещадно, заставляя воздух дрожать над трубами Нижнетагильского металлургического завода, где дым поднимался высоко в небо. Сергей стоял на платформе железнодорожной станции, его гимнастерка липла к телу от жары, а медальон Екатерины Сванидзе, спрятанный в кармане, холодил кожу, напоминая о человечности, которую он боялся потерять. Сергей знал, что Сталин не очень часто ездил по регионам, и он давно решил, что если позволит время, он будет ездить по стране, чтобы своими глаза видеть, как строится молодая советская страна. Самому контролировать и видеть то, что происходит на местах.
Утреннее солнце раскаляло землю, когда Сергей, в сопровождении Николая Шверника и местных партийных работников, вошел на территорию Нижнетагильского завода. Грохот молотов, лязг металла и шипение пара создавали оглушительную симфонию, от которой звенело в ушах. Рабочие, с лицами, покрытыми сажей, бросал