— Хорошо, — сказал он. — Григорий Константинович, составьте подробный отчет по Закавказью. Лазарь Моисеевич, займитесь кадрами. Мы обсудим это на Политбюро.
Оба кивнули и вышли, оставив Сергея одного. Он посмотрел на стопку бумаг, потом на карту на стене. Красные линии, границы, города. Это была его страна. Его ответственность. Но в голове крутились другие мысли. Москва 2025 года. Его кабинет на Таганке, заваленный договорами. Барон, рыжий кот, ждущий его дома.
Сергей встал и направился в гостиную, где его ждал, приехавший в Москву, Яков. Он знал, что должен наладить контакт с сыном, прежде чем погрузиться в политические интриги. Это была его новая жизнь, и семья была ее частью. Он прошел по узкому коридору Кремля. Стены были украшены портретами Ленина и сценами революции, напоминая ему, что он в самом сердце Советской страны. Половицы скрипели под его сапогами, а в воздухе витал запах табака.
В гостиной Яков стоял у окна, глядя на двор. Худощавый, с темными волосами и карими глазами, он выглядел старше своих пятнадцати лет. Его гимнастерка была аккуратно застегнута, но в его позе чувствовалась напряженность, словно он ожидал чего-то неприятного. Сергей остановился в дверях, чувствуя, как сердце сжимается. Это был его сын. Не его, но Сталина. И теперь он должен был стать для него отцом.
— Яков, — сказал Сергей, стараясь, чтобы голос звучал тепло, но не слишком мягко. Он знал, что Сталин был строгим, и не хотел вызывать подозрений.
Яков обернулся, его взгляд был настороженным.
— Здравствуй, отец, — сказал он тихо, почти шепотом. — Я приехал из Тифлиса, как ты просил.
Сергей указал на стул, стараясь двигаться уверенно, как человек, привыкший командовать.
— Садись. Расскажи, как дела.
Яков сел, его руки нервно сжимали край стола. Сергей заметил, как подросток избегает его взгляда. Он вспомнил, что читал о Якове: сложные отношения с отцом, чувство одиночества, стремление доказать свою значимость. Сергей, как юрист, привыкший к переговорам, решил подойти к разговору осторожно, как к клиенту, которого нужно расположить.
— Как учеба? — спросил он, стараясь, чтобы вопрос звучал естественно. — Что хочешь делать дальше?
Яков пожал плечами, но его глаза слегка оживились.
— Учусь нормально, — сказал он, его голос был ровным, но с ноткой тоски. — В Тифлисе скучно. Хочу перевестись в московскую школу. Может, математику изучать. Или инженерное дело. Не знаю пока.
Сергей улыбнулся, вспомнив, как сам в 15 лет мечтал о чем-то большем, чем оставаться в Новосибирске. Он хотел уехать в Москву, доказать себе и другим, что он чего-то стоит. Может, Яков чувствовал то же самое?
— Хорошо, — сказал он. — Мы подумаем о школе в Москве. Математика — важная наука. Инженеры это будущее страны. Расскажи, что тебе интересно.
Яков посмотрел на него, и в его взгляде мелькнула тень удивления. Он явно не ожидал такого интереса.
— Я… люблю читать про машины, — сказал он, немного оживившись. — Про паровозы, заводы. Хочу понять, как они работают.
Сергей кивнул, чувствуя, как внутри растет тепло. Он вспомнил, как сам в детстве зачитывался книгами о технике, мечтая стать инженером, пока не выбрал юриспруденцию. Может, он мог помочь Якову найти свой путь?
— Это хороший выбор, — сказал он. — Мы найдем тебе школу, где учат таким вещам. И поговорим еще. Я рад, что ты приехал.
Яков кивнул, но ничего не сказал, только посмотрел на него с легким удивлением. Сергей понял, что Сталин, которого знал Яков, редко говорил так — открыто, с интересом. Это был маленький шаг, но шаг вперед.
— Нам нужно чаще видеться, — добавил Сергей, повинуясь порыву. — Ты мой сын, Яков. Я хочу знать, что у тебя на уме.
Яков кивнул, его губы дрогнули в слабой улыбке. Он встал и вышел, оставив Сергея с чувством, что он сделал что-то правильно, но работы впереди было еще много.
Вернувшись в кабинет, Сергей почувствовал усталость. Разговор с Яковом был коротким, но эмоционально тяжелым. Он не был готов к роли отца, но понимал, что семья — это тоже важная часть его новой жизни. Надежда, Яков, Василий — они были не просто историческими фигурами, а людьми, которые теперь зависели от него.
Раздался легкий стук в дверь, и вошла Надежда Аллилуева. В руках она держала маленький рисунок — цветные каракули, явно дело рук трехлетнего Василия.
— Иосиф, — сказала она, улыбаясь. — Василий просил передать тебе это. Он нарисовал дом и солнце. Говорит, это для тебя.
Сергей взял листок. Неровные линии, яркие пятна красного и желтого. Он улыбнулся, представив, как трехлетний малыш старательно выводил эти линии, думая об отце. Это было так далеко от его жизни в 2025 году, где единственным, кто ждал его дома, был Барон, его рыжий кот.
— Это замечательно, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал тепло. — Передай ему, что я повешу это на стену.
Надежда рассмеялась, и этот смех был как глоток свежего воздуха. Сергей понял, что должен быть для нее не просто Сталиным, а мужем, который поддерживает, слушает, заботится. Он знал о ее трагической судьбе в 1932 году, и эта мысль не давала ему покоя. Он хотел изменить эту судьбу, сделать ее счастливой.
— Сядь, Надя, — сказал он. — Расскажи, как ты. Как Василий?
Она села, ее лицо смягчилось.
— Василий… он такой живой, — начала она, ее голос был полон тепла. — Сегодня утром он бегал по комнате, требовал, чтобы я рассказала ему про поезда. Хочет, чтобы ты взял его на вокзал, посмотреть на паровозы. А я… устала, Иосиф. Но партия, работа, дети — это держит меня.
Сергей кивнул, чувствуя тепло в груди. Трехлетний ребенок, полный любопытства. Он вспомнил, как сам в детстве мечтал о поездах, как смотрел на них с платформы в Новосибирске. И Надежда — женщина, которая несла на себе груз семьи и партийной работы. Он должен был поддержать ее.
— Я возьму его на вокзал, — сказал он. — На следующей неделе. И ты, Надя, если устала, говори. Мы найдем время, чтобы ты отдохнула.
Надежда посмотрела на него с удивлением, но улыбнулась.
— Ты сегодня какой-то другой, — сказала она.
— Много дел, Надя, — сказал он. — Мне надо подготовится к Политбюро.
После ухода Надежды Сергей вернулся к бумагам. Заседание Политбюро было через несколько часов, и он должен был быть готов. Он перечитал доклад Троцкого о Красной армии. Строчки о нехватке ресурсов, необходимости реформ и проблемах с дисциплиной были как вызов, который он должен был принять. Троцкий, с его военным авторитетом, после гражданской войны, был фигурой, которую нельзя было недооценивать. Сергей знал, что должен найти подход к нему — или хотя бы понять его планы.
Он взял предложения Бухарина по крестьянскому вопросу. Николай Бухарин, редактор «Правды» и любимец партийной интеллигенции, предлагал поддерживать крестьян, развивать кооперативы, избегать резких мер. Сергей видел в этом потенциал: крестьяне были основой страны, и их поддержка могла укрепить партию. Но он знал и о трудностях: послевоенная разруха, голод, нехватка техники. Зиновьев и Каменев, судя по их запискам, настаивали на укреплении партийного контроля и усилении Коминтерна. Сергей понимал, что их интересы пока совпадают, но их властные амбиции могут стать для него проблемой.
Его юридический ум работал на полную: анализировал, искал слабые места, выстраивал стратегию. Он начал делать заметки. Первое: заручиться поддержкой Молотова, Кагановича и Орджоникидзе. Они были лояльны, но их доверие нужно было укрепить. Второе: изучить предложения Бухарина, найти точки соприкосновения. Третье: быть готовым к вопросам Зиновьева и Каменева, которые наверняка будут проверять его. Четвертое: понять, как использовать доклад Троцкого, чтобы показать свою компетентность, не вступая в конфликт.
Он начал писать план для Политбюро. Нужно было показать, что он понимает проблемы страны, но не раскрывать своих знаний о будущем. Он должен был говорить уверенно, как Сталин, но думать, как юрист из 2025 года.
Глава 3
Сергей стоял перед зеркалом в кремлевском кабинете, поправляя ворот грубой шерстяной гимнастерки. Он провел рукой по щеке, ощутив жесткую щетину. Тело Сталина — с его мозолистыми ладонями, широкими плечами и легкой хромотой — все еще казалось чужим. Сергей Иванов, юрист из 2025 года, привыкший к залам суда, контрактам и переговорам с клиентами, чувствовал себя так, словно его бросили на арену с гладиаторами.
Воспоминания о 2025 годе нахлынули внезапно, как холодный ветер. Сергей закрыл глаза, и перед ним возник его кабинет на Таганке: стеклянный стол, заваленный договорами, ноутбук с открытым делом о корпоративном споре, чашка недопитого эспрессо. Барон, его рыжий кот, мурлыкал, сидя на подоконнике, лениво следя за голубями. Тетя Маша, соседка, стучала в дверь, принося тарелку пирожков с капустой «Сережа, ты опять не поел нормально!» Лена, коллега, сидела напротив, листая документы и ворча: «Если не сдадим иск до пятницы, Игорь Петрович нас съест». Это была его жизнь — простая, предсказуемая, но его. Кто теперь кормит Барона? Тетя Маша, наверное, заметит, что он не появляется, но надолго ли ее хватит? Раздался стук в дверь, вырвав его из воспоминаний. Сергей глубоко вдохнул, собираясь с мыслями.
— Войдите, — сказал он.
В кабинет вошел Вячеслав Молото. За ним следовал Лазарь Каганович.
— Иосиф Виссарионович, — начал Молотов, кладя на стол стопку бумаг. — Материалы для Политбюро готовы. Троцкий прислал уточнения к своему докладу о Красной армии. Зиновьев и Каменев уже в большом зале, обсуждают повестку с Бухариным. Они хотят начать с крестьянского вопроса, потом перейти к армии.
Сергей вошел в большой зал Кремля, где проходило заседание Политбюро. Тяжелые дубовые двери скрипнули, пропуская его в просторную комнату с высоким потолком, украшенным потрескавшейся лепниной. Длинный стол, покрытый зеленым сукном, был окружен массивными стульями. На стенах висели портреты Ленина и карты Советской страны, с красными линиями, обозначающими границы. Зиновьев, Каменев и Бухарин уже были здесь, сидели рядом, о чем-то тихо переговариваясь. Григорий Зиновьев, с его пышной шевелюрой и ораторской осанкой, в