Заседание растянулось на шесть часов. Споры чередовались с перерывами, во время которых делегаты собирались в кулуарах, обсуждая предложения. Сергей использовал эти паузы, чтобы через Молотова и Орджоникидзе убедить ключевых делегатов. Он обещал финансирование для заводов в Самаре, кооперативов в Киеве, школ в Тбилиси. Это были не просто слова — он знал, что регионы нуждаются в ресурсах, и его предложения находили отклик. Зиновьев, напротив, делал ставку на идеологию, но его риторика начинала утомлять делегатов, ждавших конкретных решений.
В итоге компромисс был достигнут. Из двенадцати кандидатов Зиновьева утвердили только двух — на малозначительные посты в Ленинграде, где их влияние было минимальным. Остальные должности заняли люди Сергея: Каганович, Ежов, Шверник, Андреев и несколько менее известных фигур. Это была победа, пусть и не полная, но она укрепила его контроль над партийным аппаратом. Зиновьев покинул зал с кислым выражением лица, а Каменев, как всегда, молча собрал бумаги и ушел, не сказав ни слова.
Сергей вернулся в кабинет, чувствуя, как адреналин все еще бурлит в крови. Он сел за стол, достал блокнот и записал: «Зиновьев ослаблен, но не сломлен. Каменев выжидает. Троцкий молчал — это тревожный знак». Он знал, что Троцкий, наблюдавший за заседанием с холодной улыбкой, готовил свой ход. Его молчание было опаснее любых речей Зиновьева.
Он откинулся в кресле, глядя на портрет Ленина. Его строгие глаза, казалось, спрашивали: «Ты понимаешь, что делаешь?» Сергей достал из кармана медальон Екатерины Сванидзе и сжал его в руке. Ее взгляд напоминал ему о цене его действий. Он не был настоящим Сталиным, но с каждым решением он чувствовал, как грань между ним и этой ролью становится тоньше. Он спрятал медальон и вернулся к бумагам, перечитывая доклад Орджоникидзе о кадрах на Кавказе. Завтра будет новый день — новые интриги, новые решения. Он должен был быть готов.
Сергей вызвал секретаря и попросил подготовить письма для Кагановича и Ежова с инструкциями по новым назначениям. Он также поручил Молотову собрать информацию о настроениях в Лениграде — Зиновьев наверняка попытается контратаковать. Затем он перечитал заметки о Царицыне, вспоминая разговор с Ворошиловым. Конфликты Гражданской войны могли всплыть, и он должен был знать, кто из старых командиров может затаить обиду. Он добавил в блокнот: «Проверить связи Зиновьева с военными. Возможные союзники Троцкого».
Свет лампы стал тусклее, и Сергей почувствовал, как усталость накатывает волнами. Он встал, прошелся по кабинету, разминая затекшие плечи. Окно выходило на Красную площадь, где фонари отбрасывали желтые круги света на брусчатку. Он подумал о будущем — о 1937 годе, о войне, о миллионах жизней, которые он хотел спасти. Но каждый шаг в этой игре требовал компромиссов, и он боялся, что эти компромиссы могут сделать его тем, кем он не совсем хотел становиться.
Он вернулся к столу, взял перо и написал еще одну заметку: «Следить за собой. Не стать клоном Сталина». Затем закрыл блокнот, выключил лампу и вышел из кабинета. В коридоре его ждали охранники, тихо переговариваясь. Они проводили его до Мерседеса, стоявшего во дворе. Водитель молча открыл дверцу. Сергей сел сзади, чувствуя холодную кожу сидений. Машина тронулась, и он закрыл глаза, позволяя гулу двигателя заглушить мысли. Завтра будет уже новый бой. И он должен быть готов.
Глава 7
Зубалово, июль 1924 года
Сергей проснулся в своей спальне на даче в Зубалово, разбуженный мягким светом июльского утра, пробивавшимся сквозь тонкие льняные шторы. Половицы слегка поскрипывали под ногами прислуги, а из кухни доносился звон посуды и аромат свежесваренного кофе. После вчерашнего напряженного заседания ЦК, где он переиграл Зиновьева, укрепив свой контроль над партийным аппаратом, Сергей чувствовал усталость. Победа была важной, но хрупкой — Троцкий подозрительно молчал, он был не тот человек, который легко откажется от власти. Каменев чего-то выжидал, а Зиновьев наверняка готовил ответный удар, подговаривая своих сторонников. Сегодня Сергей решил отложить политику и посвятить день семье. Ему нужно было выстроить с ними связь, не только чтобы убедительно играть роль Сталина, но, и чтобы сохранить в себе человечность, которая, как он боялся, могла утонуть в паутине интриг и власти.
Он встал, надел простую серую гимнастерку, слегка потрепанную на локтях, с едва заметным пятном от чернил на рукаве, и спустился в столовую. Там уже сидела Надежда за длинным деревянным столом, покрытым белой скатертью с вышитыми красными ромашками. На столе стояли глиняные миски с гречневой кашей, нарезанный ржаной хлеб, масло в фарфоровой масленке с потрескавшейся глазурью, кувшин с квасом и медный чайник, от которого поднимался ароматный пар. Надежда, в строгом сером платье с высоким воротом, выглядела усталой, но ее глаза потеплели, когда она заметила Сергея. Она аккуратно складывала салфетки, ее движения были размеренными, но в них чувствовалась привычная энергия.
— Иосиф, ты редко встаешь так рано, — сказала она, наливая чай в чашку с тонким золотым ободком, слегка потускневшим от времени. — Обычно ты до ночи с бумагами. Что-то изменилось? Или это из-за вчерашнего заседания? Слышала, там было жарко.
Сергей сел напротив, стараясь улыбнуться. Он все еще учился быть Сталиным в семейной жизни — сдержанным, но не холодным, внимательным, но не слишком мягким. Его опыт подсказывал, что любая неосторожность могла вызвать подозрения, особенно у Надежды, чья наблюдательность была почти пугающей. Он взял чашку, чувствуя тепло фарфора под пальцами, и вдохнул аромат травяного чая.
— Хочу провести день с вами, — ответил он, стараясь говорить спокойно. — Василий вчера болтал о жуках и своей «крепости» в саду. Яков говорил о технике. Пора и их послушать, а не только доклады товарищей.
Надежда посмотрела на него с легким удивлением, ее рука замерла на ручке чайника. Она привыкла, что Сталин — настоящий Сталин — редко находил время для семьи, поглощенный партийными делами. Ее взгляд задержался на нем, словно она пыталась разгадать, что скрывается за его словами.
— Это непривычно, — сказала она, слегка улыбнувшись. — Ты всегда был занят — дела, встречи, бумаги. Василий будет в восторге, он вчера весь вечер строил что-то в саду. Но Яков… он стал таким замкнутым. Ты заметил? Иногда я не знаю, как к нему подступиться.
Сергей кивнул, чувствуя укол вины. Яков, сын Сталина от Екатерины Сванидзе, был для него загадкой. Шестнадцатилетний подросток, худой и молчаливый, казался отстраненным, словно не доверял отцу. Сергей знал из исторических книг, что отношения Сталина с Яковом были полны недопонимания, и он хотел изменить это, хотя бы ради того, чтобы защитить мальчика от трагической судьбы, о которой знал из будущего. Он отрезал кусок хлеба, намазал его тонким слоем масла и сказал:
— Я поговорю с ним. Он в том возрасте, когда нужно найти себя. Может, его интерес к технике — это начало его жизненного пути. Помогу, если он захочет.
Надежда посмотрела на него внимательно, ее глаза сузились, словно она искала подвох.
— Ты стал мягче, Иосиф, — сказала она, ее голос был тихим, но теплым. — Раньше ты редко говорил о детях. Это из-за Ленина? Его смерть тебя так тронула?
Сергей почувствовал, как ее слова задели его. Он знал, что должен быть осторожнее — Надежда замечала малейшие изменения в его поведении, и любое отклонение от привычного Сталина могло вызвать вопросы.
— Может быть, — ответил он, глядя в чашку, где чай слегка дрожал от его движений. — Смерть Владимира Ильича заставила задуматься. О том, что важно. О семье, о будущем. Дела в Кремле никуда не денутся, но дети… они не должны чувствовать себя забытыми.
Надежда кивнула, но ее взгляд остался настороженным.
— Будь осторожен, — сказала она, ставя чайник на подставку. — Яков все чувствует, а Василий смотрит на тебя, как на героя. Они верят в тебя, Иосиф. Не подведи их.
Сергей почувствовал, как ее слова бьют в цель. Он допил чай, стараясь скрыть напряжение, и сказал:
— Где они сейчас? Хочу их увидеть.
— Василий в саду, строит свою «крепость», — ответила Надежда, указывая на окно, за которым виднелась лужайка, усыпанная гравием. — Яков в своей комнате, читает. Попробуй с ним поговорить, но не дави. Он не любит, когда его заставляют.
Сергей кивнул и вышел на веранду, где утренний воздух был пропитан запахом свежескошенной травы, сосновой хвои и легкой сырости от пруда. Сад окружал двухэтажный деревянный дом с темно-зеленым фасадом, слегка облупившимся от июльской жары. Яблони и вишни покрылись молодой листвой, их ветви слегка покачивались на ветру. У пруда, окруженного ивами, блестела вода, отражая голубое небо. Василий копошился у беседки, увитой засохшим плющом, складывая ветки и камни в «крепость». Его светлые волосы растрепались, а лицо светилось энтузиазмом.
— Папа! — крикнул он, заметив Сергея, и помахал рукой, держа в другой блестящего черного жука. — Смотри, я строю замок! Он будет как в сказке, с башней! А этот жук — мой генерал! Поможешь?
Сергей улыбнулся, чувствуя, как душевное тепло Василия контрастирует с холодной расчетливостью Кремля. Он присел рядом, взяв толстую ветку и вбивая ее в землю, чтобы укрепить «стену».
— Хороший замок, — сказал он, подмигнув. — Но знаешь, настоящие крепости строят из стали. Хочешь, расскажу, как делают танки? Они сильнее твоего жука.
Василий кивнул, его глаза загорелись, как маленькие фонари.
— А танки быстрее поезда? — спросил он, теребя жука, который пытался уползти. — И могут стрелять? Расскажи!
Сергей рассмеялся, его смех был искренним, что удивило его самого. Он начал рассказывать о танках, стараясь объяснить просто: как работает двигатель, как гусеницы позволяют ехать по грязи, как пушка пробивает стены. Василий слушал, открыв рот, задавая вопросы быстрее, чем Сергей успевал отвечать.
— А можно мне увидеть танк? — спросил он, когда Сергей закончил. — Настоящий, не в книжке!