Подумав так, Алекс тихо встал и под прикрытием густой тени от кроны платана направился в темноту липовой аллеи.
Снова вернулся мыслями к книге. Да. Это была великолепная развязка. Убийца имел все мотивы для убийства при условии… Ну, конечно же! Нужно только детально дать фон, на котором развернутся события. Тот же дом, люди те же, такое же пересечение интересов и страстей…
Погрузившись в раздумья, он уходил все дальше в парк и машинально свернул на ту же тропинку, что и днем с Драммондом. Наконец остановился. Он оказался сейчас на самом краю парка, там, где тропинка обрывалась у столика и скамейки, на которой они сидели в полдень. Было очень темно. Где-то вверху подала голос большая ночная птица. Ухнула и захлопала крыльями в ветвях невидимого громадного дерева. Потом наступила полная тишина.
Но Алекс не шевелился. Он мог поклясться, что секундой раньше услышал приглушенный, прерывистый шепот. Посмотрел прямо, стараясь что-нибудь разглядеть в темноте. На цыпочках сделал несколько шагов к повороту тропинки, закрытому кустами. Остановился за ними и замер. Лунный свет падал на поверхность стола, скамейка же оставалась в тени. Но даже слабого блеска оказалось достаточно, чтобы в белом пятне среди темноты узнать платье Сары Драммонд. Рядом с ней сидел какой-то человек, лица которого он не мог рассмотреть.
Алекс хотел тотчас уйти. Еще никогда в жизни он не подслушивал и считал безнравственным вмешиваться в чужие дела. Но слова, которые он услышал, остановили его.
— Пусть бы все мы умерли: он и ты, и я! — сказала Сара.
— Может, и я этого хотел бы. — Это был Спарроу. Алекс сразу узнал твердый, спокойный тон его голоса. — Это ужасно, но мне казалось, что ты меня любишь. Какой я идиот!
— О Гарольд!.. — В этом возгласе крылось столько муки, что человек, к которому были обращены эти слова, встал.
— Знаю… Теперь знаю все. Если бы знал тогда… Если бы знал, что нужен был для того только, чтобы ты еще раз убедилась: перед тобой не устоит ни один порядочный человек. У тебя свои чудесные игры. Может, они логичны и необходимы, но я их не понимаю. Я… Я попросту не понимаю их. Изменил жене с тобой, изменил ему, Айону… Я — подлец… Не могу смотреть людям в глаза, не понимаю, что говорю. Но, к сожалению, люблю тебя… А ты, ты любишь его. И спокойно говоришь мне это. Сейчас!
— Но пойми, — сказала Сара, — пойми, что в жизни так случается. Может, и я думала, что… — Замолчала. Потом решительно, словно пытаясь разрубить сложный узел навсегда, не считаясь с трудностями, которые выпадут ей, произнесла: — Послушай! Я больше ничего не могу тебе сказать. Решила с тобой встретиться здесь, потому что так не может продолжаться. Приехала из Лондона, чтобы объясниться с тобой. Да. Люблю Айона. Никогда его не оставлю. Мы оба совершили ошибку. Ты… ты должен вернуться к… Люси, а я… я забуду. Ты никогда от меня не услышишь ни слова об этом. И я от тебя. Ты должен жить так, словно ничего не случилось. Словно это был сон. Это единственный выход. Поверь мне.
— Но я тебя люблю! — Спарроу снова встал, будто не мог усидеть на месте. — Люблю тебя и не могу так жить! Не смогу каждый день смотреть на тебя, все помнить и говорить себе: «Мне все снилось!». Не смогу и все! — Замолчал. — Что-то должно произойти… — тихо сказал он больше себе, чем ей. — Что-то должно случиться со мной, с нами, с ним. Пойду к нему, все расскажу, а потом уйду и никогда его не увижу!
— А ты подумал обо мне? — спокойно спросила Сара. — Ты считаешь порядочным поступок мужчины, когда он идет к мужу своей любовницы и доносит ему об этом?
— Что? — Спарроу тихо рассмеялся невеселым, горьким смехом. — Порядочным? В этой ситуации ничего не может быть порядочного. Уже никогда… Я должен пойти к Айону и сказать ему, что не могу больше с ним работать. А что я могу еще сказать?
— Не знаю. Многое, но только не это. Этого ты не сделаешь, не можешь так сделать. Разве что ты хочешь мне отомстить.
— А Люси? — вдруг спросил он. — Ведь она, пожалуй, знает?
— Что знает? — в голосе Сары прозвучал ужас.
— Знает, может, догадывается. Ведь я… я уже давно изменился в отношениях с ней… Я не актер. Не умею играть. Стараюсь быть добрым к жене, потому что знаю, я — подлец, но, может, она чувствует, что… что… — Он замолчал. Потом почти удивленно сказал: — Ты виновата в том, что я ее уже не люблю. Как это могло случиться?
Оба молчали.
— Гарольд… — мягко сказала Сара, и Алекс закусил губу, понимая, что сейчас начнется решающая атака великой актрисы. — Гарольд, ведь ты говоришь, что любишь меня… А я не могу бросить Айона. Я поняла все. Я не могла быть счастлива ни с кем, даже с тобой… То было… было прекрасно и должно кончиться. Все в мире кончается, и все оставляет печаль. Но значит ли это, что мы становимся врагами, что вынуждены лезть из кожи в погоне за недостижимым? И не можем понять, что и так получили больше, чем нам отмеряно. Человек грешен. Я знаю об этом, пожалуй, больше, чем ты. Я слабее тебя. Прошла через большее число унижений и радостей, чем ты. Я уже не девушка. Мне тридцать пять лет. Я хочу быть счастливой. Думаю, и тебе я принесла немного радости. Но я не хочу ранить, топтать и убивать невинных. Айон и Люси могут никогда об этом не узнать. Это не их вина, и они не должны страдать. Это их беда. К одному преступлению против них мы добавим еще одно, еще худшее. Мы сами должны вынести всю тяжесть…
— Но я не могу, — он повысил голос, — я не могу так жить дальше! Сегодня же пойду к Айону и скажу ему, что завтра должен уехать. Пусть думает что хочет. Может, ты и права, я обязан ради тебя сохранить все в тайне. Не скажу ему. То есть постараюсь не сказать. Не знаю, смогу ли. Если бы он убил меня, я был бы счастливее, чем сейчас.
— Успокойся… — Сара встала. — Я должна идти. Останься здесь еще на пару минут. Не нужно, чтобы кто-нибудь мог подумать… Особенно сейчас.
— Уеду! — Спарроу сел на скамейку, и Алекс догадался, что он обхватил голову руками. — Уеду в Америку и не вернусь. А Люси напишу с корабля. Не скажу ей, о ком речь, не беспокойся. Но ты должна меня понять. Я ее уже не достоин. Запятнан… А думаю только о тебе. К сожалению, только о тебе.
— Ради Бога! — сказала Сара. — Будь же мужчиной! Не взирая ни на что, будь мужчиной!
— Хорошо! — глухо проговорил Спарроу. — Я прекрасно тебя понимаю.
И не добавив больше ни слова, ушел в темноту, прежде чем Сара Драммонд успела что-либо сказать. Алекс замер. Затем медленно, осторожным шагом, вернулся на тропинку, моля Бога, чтобы под ноги не попала сухая ветка. Но сидевшая на скамейке женщина была слишком погружена в свои мысли, чтобы обращать внимание на происходившее вокруг нее.
Выйдя на липовую аллею, Алекс пошел быстрее. Издалека доносился шум моря. Луна уже поднялась над деревьями, и весь парк превратился в серебристо-черный лабиринт немыслимой формы. «Бедный Айон! Сказал, что он счастлив… Мудрые древние греки говорили, что никого нельзя называть счастливым, пока он не закончит счастливо свою жизнь…» Внизу в кабинете по-прежнему горел свет. Айон бился со своими проблемами, ничего не зная и ничего не предчувствуя. Алекс посмотрел на часы. В слабом свете рассмотрел только одну направленную вниз стрелку. Половина десятого.
Подошел к скамейке под платаном и сел, жалея, что в какой-то момент поднялся с нее. Вокруг клумбы прохаживались две фигуры — Филип и Гастингс. Приблизились.
— Разумеется, — говорил Гастингс, — я не пытаюсь оказывать на вас давление. Но такой способный молодой человек был бы нам очень нужен. Вы ведь знаете, что в нашей университетской лаборатории работают люди со всего мира. Будучи лояльным к моему приятелю Драммонду и к профессору Спарроу, я должен признать, что вы очень многому у них научились. Однако у нас большие перспективы. Попросту больший размах, и способный человек может перескочить сразу через несколько ступенек на жизненной лестнице. Никто ему не помешает, если он только будет этого достоин. Вы знаете мой адрес, и если вы захотите приехать, сообщите. Я буду…
Они отошли, и Алекс не мог больше ничего расслышать. Фигуры приблизились к двери дома и разошлись. Американец вошел в дом. Филип Дэвис после некоторого колебания начал снова прохаживаться вокруг клумбы. Когда он оказался поблизости, остановился, заметив, очевидно, белый воротничок Алексовой рубашки. Подошел.
— Извините… — сказал он. — Я все еще жду профессора Спарроу. Вы его не видели?
— Нет, не видел.
— Не знаю, куда он мог подеваться.
— Может, прохаживается по парку? — предположил Алекс. — Меня здесь не было, поэтому ничего не могу сказать.
В этот момент он увидел Сару. Она шла быстро, промелькнула мимо них в темноте и возникла в светлом прямоугольнике стеклянных дверей. Вошла в дом, а эхо донесло до них легкий отзвук ее шагов. Филип Дэвис зажег спичку и осветил ею часы.
— Уже десять, — удивленно сказал он. — Профессор Гастингс разговаривал со мной, по-видимому, дольше, чем я думал. — Он понизил голос. — Всех по очереди приглашает на работу в Америку. Меня, разумеется, в самом конце списка. Сейчас только предрекал мне большое будущее, если можно так сказать. Я, пожалуй, мог бы стать богачом, если бы то, о чем он говорил, сбылось. — Помолчал. — Деньги — жуткая вещь! — вдруг сказал он совершенно искренне. — Иногда так нужны и причем немедленно! — Он встал. — Каким-то чудом я, наверное, разминулся с профессором Спарроу. Постучу к нему в комнату. Может, он там? Ведь Мэлэчи сейчас спустит собак. Извините.
И зашагал к дому. Алекс задумчиво посмотрел ему вслед. Почему этот молодой симпатичный человек так нервничает? Может, так на него подействовали предложения американца и замаячившие миражи богатства? А может, из-за телефонного звонка из Лондона? У всех людей свои заботы, решил он, отдавая себе отчет, что это выражение настолько же банально, насколько правдиво. Пошел по направлению к дому и тут заметил, что из прихожей выходит профессор Гастингс.
— Уже десять! — Алекс предостерегающе поднял руку. — Будьте осторожны с собаками.