– Ты выбрала цвет?
Я тыкаю наугад. Сиреневый.
– Отличный выбор!
Лейла отвинчивает крышку пузырька. Нам снова хорошо и спокойно, и очень не хочется разрушать этот мирный настрой. Но я должна спросить.
– Так что Джейк собирается делать теперь?
Лейла тяжело вздыхает и, часто моргая, смотрит на пузырек лака.
– Доставать деньги откуда-нибудь, – говорит она наконец. – Твердила я ему: Джейк, найди работу! Но ты же его знаешь.
– Тогда откуда он собирается брать деньги? – озадаченно спрашиваю я.
Лейла пожимает своими тощими плечами и разводит руками. В жизни не видела ничего более беспомощного. Некоторое время мы молчим. Правда, что тут скажешь? Вдруг глаза у Лейлы разгораются:
– Давай я нанесу блестки поверх лака! У меня как раз новые, хочешь, покажу?
Это называется вытеснение. Лейла тянется к пузырьку, а руки дрожат, и взгляд затуманен. Кажется, хватит о Джейке.
– Звучит изумительно, – как можно мягче отзываюсь я. – Лейла, ты настоящее сокровище!
Она действительно сокровище. Еду к Себу, любуюсь своим безупречным мерцающим маникюром и думаю: надо каждую неделю такой делать.
Но маникюр занимает процентов пять моих мыслей. Я все время вспоминаю агрессивную браваду Джейка. И затуманенный взгляд Лейлы. И провода, торчащие из стены. Адреналин ушел, я чувствую себя опустошенной. Я выжата и измотана.
Себ впускает меня через домофон, и я поднимаюсь на лифте к его квартире. Дверь распахнута, он ждет меня на пороге.
– Ну как? – спрашивает он, радостно сияя. – Ниндзя Фикси справилась?
Некоторое время я смотрю на него, мысленно переносясь обратно в ресторан. Да, я была уверена в себе. Говорила, что думаю. Я была Ниндзя Фикси. Какие это мелочи по сравнению с Джейком!
– Да, – говорю я. – Вроде того. Дядюшка Нед обиделся и сбежал.
– Превосходно! – ухмыляется Себ. – На каждом уважающем себя собрании акционеров кто-то вылетает, хлопнув дверью. Садись, отдохни. У тебя вид измученный.
Он целует меня и ведет в квартиру. Я никак не приведу мысли в порядок.
И тут я кое-что вспоминаю.
– Ни за что не поверишь, кого я встретила. Райана.
– Райана?
Зачем я это ляпнула? Себ мигом напрягается.
– Буквально на секунду, – поспешно говорю я. – И я его отшила.
– Прекрасно, – после паузы говорит Себ. – Рад это слышать. Так вечер удался?
Я опускаюсь за кухонный столик. Прилив сил иссяк.
– На самом деле нет. Все плохо.
Разреветься бы. Реакция накрывает меня только сейчас. Шок от внезапной агрессии Джейка. От последовавших за этим открытий.
– Плохо? – переспрашивает Себ, наливая мне вина. – Почему?
– Спасибо, – отзываюсь я. – Это… это все Джейк.
– А что с Джейком?
Я колеблюсь, потягивая вино. Как об этом сказать? Не объявить же прямо, что он влез в долги. Лейла мне доверилась, и Джейк – это семья… А может, все не так плохо, как кажется. Не могу. Не скажу даже Себу.
– У него сложности, – говорю я. – На работе. Это очень нервирует.
– Конечно, – осторожно произносит Себ. – Но это ведь его проблемы, а не твои?
– Это касается мамы! – с отчаянием восклицаю я. – Надо что-то делать, а я не представляю что. – Я тру лицо руками. – Все настолько хуже, чем я ожидала!
– Сладкая ты моя! – Себ озабоченно смотрит на меня и тянется за тарелкой. – Съешь помадку.
Не веря своим глазам, я смотрю на аппетитные рассыпчатые кубики.
– Это что, домашняя помадка?!
– Я подумал, что надо будет тебя чем-нибудь побаловать, когда ты вернешься. А помадку готовить я люблю. – Себ пожимает плечами. – Это легко. Я ее с семи лет готовлю.
Я отправляю кусочек в рот. Какое блаженство! Сладкое, вкусное, сытное утешение.
– Спасибо, – говорю я, дожевав. – Спасибо за помадку!
– Но ты-то мне жизнь спасла, – напоминает Себ, глядя на краешек кофейной манжеты, торчащий из моей сумки. – Помадка – это так, мелочь.
Он озорно улыбается, но мне не до шуток. Кофейная манжета больше не кажется мне забавной: она становится обузой.
Дожевав помадку, я спрашиваю, не глядя на Себа:
– Мы так и будем это делать?
– Что? – Себ озадачен.
– Одно за другое. Я в долгу. А теперь я. Ты приготовил бы для меня помадки, если бы я не спасла твою жизнь?
– Конечно, сделал бы! – У Себа вырывается нервный смешок. – Это просто шутка!
– Кажется, я устала от этой шутки, – говорю я, по-прежнему глядя в стол. – Закончится она когда-нибудь? Это «ты мне спинку потри, а потом я тебе потру»? Так и будем перекидываться? Может, пора уже успокоиться и жить как-нибудь по-другому?
Я говорю все быстрей и быстрей, лицо пылает. Меня сорвало.
– Фикси… – окликает меня Себ. – Ты о чем?
– Сама не знаю, – говорю я несчастным тоном. – Только лучше бы ты просто сказал: «я тебе помадку приготовил». И все.
– По-моему, ты перебарщиваешь, – говорит Себ с оттенком нетерпения в голосе. – Все друзья что-нибудь друг для друга делают.
– Может быть, только этого никто не подсчитывает и не записывает. Дружеские отношения не вносят в таблицы.
– Нет у нас никаких таблиц! – злится Себ.
– А это?
Я вскакиваю, выхватываю из сумки манжету и тычу ему под нос.
– Ты смеешься? – Себ явно задет. – Я думал, это весело!
– Я раньше тоже так думала. – Голос у меня дрожит. – А теперь нет!
– Но почему? – Он почти зол.
– Потому что я хочу любить тебя!
Эти слова вырываются сами собой, и у меня перехватывает дыхание. Хоть говори, что имела в виду совсем другое. Но это будет неправда. Я действительно этого хочу. И я стою молча, тяжело дыша, и заливаюсь пунцовой краской.
– Я тоже хочу тебя любить, – произносит Себ после невыносимо долгой паузы. – А в чем проблема?
Болезненно сводит желудок. Никогда мы не произносили слово «любовь» – и вдруг оба выпалили. Себ смотрит на меня с такой привязанностью и теплотой, что броситься бы мне сейчас к нему и позабыть обо всем на свете… Но я не могу. Я должна объясниться.
– Вот в чем проблема! – Я с отчаянием тычу пальцем в манжету. – Любовь – это не сделка! Тут неважно, кто кому какую услугу окажет! – Хоть бы до него дошло! – Любовь – это когда, наоборот, нет никаких долгов!
– Так их и нет!
– Есть! Даже если я это выкину… – Я швыряю злополучную манжету обратно в сумку и тычу пальцем себе в голову. – …Они вот здесь!
С минуту мы молчим. Напряжение такое, словно электрические разряды потрескивают. Любовь отделена от нас непробиваемой стеной, и мы не знаем, как к ней пробиться.
– Фикси, чего ты от меня хочешь? – устало спрашивает Себ. Я сглатываю комок. В голове сумбур.
– Хочу, чтобы мы снова оказались в той кофейне, – выдавливаю я наконец. – И там бы встретились. И ты бы сказал: «Привет, я Себастьян». А я бы ответила: «Привет! А я Фикси». И никаких одолжений, квитанций, счетов и прочего.
– Ясно. – Себ хмуро пожимает плечами. – Но вернуться в прошлое и все переиграть невозможно. Ничего не получится.
– Знаю! – Меня передергивает от раздражения. – Ты спросил – я ответила.
– Возьми еще помадку, – предлагает Себ, но в голосе его звучат резкие нотки. – Без всяких одолжений и обязательств.
– Благодарю, – саркастично, ему в тон, отзываюсь я.
Я беру еще кусочек с протянутой мне тарелки, и некоторое время мы молчим, но вдруг Себ с шумом втягивает в себя воздух. Кажется, он что-то лихорадочно обдумывает.
– Значит, ты считаешь, что любовь – это не обязательство? – спрашивает он. – Ты это хочешь сказать? Тогда у меня к тебе вопрос. Почему ты вечно носишься, пытаясь что-то сделать для своей семьи?
– Что? – Я нервно смеюсь. – Ничего я не ношусь!
– Из-за любви? – Он пропускает мои слова мимо ушей. – Или ты чувствуешь себя обязанной перед ними? А может, это вина? Такой муторный, неисчерпаемый долг, от которого не отделаешься?
Каждое слово попадает на нерв. Но я в этом не признаюсь.
– Не слишком-то я много делаю для семьи! – огрызаюсь я.
– Я только и слышу, как надо что-то сделать для мамы, для семьи, для фамильного бизнеса. Ты пашешь больше, чем все твои родственники. Разгребаешь то, что они натворили. Проблемы у твоего брата – разбираешься ты! А с какой стати? Пусть сам шевелится!
И тут я начинаю закипать. Не надо трогать мою семью – не позволю. Меня не переделаешь.
– Тебе этого не понять, – цежу я.
– Потому что у меня нет семьи? – бросает Себ, и я потрясенно моргаю.
– Да нет же… Я не про это… Просто мы очень близки. У нас даже девиз…
– Знаю, – перебивает он. – «Семья – в первую очередь». А когда ты у своих родственничков была на первом месте, Фикси?
Я молча смотрю на него. Меня словно иглами колют. Он вытащил на свет мои самые потаенные, скрытые, мучительные чувства – и, черт побери, это больно! Пусть заткнется!
– Пусть моя семья осталась в прошлом, – говорит Себ. – Но я хорошо помню, что любовь – это не когда об тебя вытирают ноги. Любовь иногда бывает жесткой. Порой даже нельзя по-другому.
– Об меня, значит, ноги вытирают? – задыхаясь, спрашиваю я.
– Я этого не говорил. Но, по-моему, тебе надо почаще думать о долге перед самой собой, а не перед другими.
Я знаю: он говорит правильные вещи. Но из-за этого я такой дурой себя чувствую! Такой тряпкой! Так дело не пойдет.
– И что, мне плюнуть на них? – накидываюсь я на него.
– Ничего подобного! – запальчиво отвечает Себ. – Но тебе надо подумать о себе! Надо быть сильной. Не позволяй им тебя подавлять! Отгораживайся!
– Ну конечно! – Я больше не могу сдерживаться. – Легко! Отгораживайся от собственной семьи! Как ты от брата отгородился? Закрыл дверь, повернул ключ и в ус не дуешь? Только корзина, полная бутылок, никуда не денется, если на нее не смотреть!
Повисает гробовая тишина. У Себа вид, словно я обдала его кипятком.
– Откуда ты знаешь, что в той комнате? – спрашивает он наконец, и голос у него безжизненный и тихий.
– Извини… – Я тру лицо. – Я… я взяла ключ. И заглянула.