Я, ты и любовь — страница 15 из 18

— «Мост над бурной водой», Саймон и Гарфинкел, — услышав, как привычно Колтон объявил песню и автора, я поняла, что он часто это делает. Неужели он где-то выступает? При этой мысли Колтон снова показался мне чересчур огромным, слишком грубым, диковатым и жестким, чтобы сидеть в барах у микрофона, напевая инди и фолк. Но слушая, как он играет, как берет высокие открытые ноты, я поняла, что это для него совершенно естественно.

Меня потрясла грубая красота его голоса. Он превратил эту песню в стихи. В тот момент мне отчаянно хотелось найти свой собственный мост над бурной пучиной моего горя.

Но моста не было, лишь клокочущая река непролитых слез.

Допев, Колтон начал новую песню, которой я не знала, а он не назвал, — негромкую, мягкую, повторяющуюся мелодию с переходами вверх и вниз. Местами он пел с закрытым ртом, глубокой басовой вибрацией в горле. Что-то в песне проникало сквозь алкогольный туман и панцирь бесчувствия, в который я заковала свое горе. Слов у песни не было, но все равно это была элегия, источавшая скорбь, оплакивая невозвратное.

В горле встал плотный горячий комок, и я поняла — на этот раз не удержусь. Я попыталась проглотить его, как мы справляемся с позывами к рвоте, но он прорвался наружу, вылетев сквозь сжатые зубы отрывистыми рыданиями. Я услышала собственное рваное дыхание и острый, высокий звук — длинный, мучительный стон.

Колтон прихлопнул струны ладонью.

— Нелл, ты как?

Вопрос стал последней соломинкой, сломавшей хребет моей выдержке. Я сорвалась с места и, хромая, поковыляла прочь. Тут же перешла на бег, припадая на больную ногу. Спрыгнула на траву и побрела прочь. Не домой, не к дороге, просто прочь. Куда глаза глядят. Вскоре нога провалилась по щиколотку в песок и подвернулась. Я упала на колени, рыдания клокотали в горле, дрожали во рту.

Я поползла по песку, таща себя к кромке слабо плескавшейся воды. Ужасная боль прострелила руку, подогнувшуюся на песке. Холодная вода лизнула кончики пальцев. Я чувствовала слезы, текущие по щекам, но оставалась неподвижной. Я слышала, как шуршат по песку шаги, увидела в футе от себя босые ноги Колтона. Поджатые пальцы скрылись в песке, а пятки оставили глубокие следы, когда он, перенеся на них тяжесть тела, присел на корточки.

— Оставь меня, — простонала я сквозь стиснутые зубы.

Он не ответил и не двинулся с места. Я втягивала воздух длинными глотками и шумно выдыхала, стараясь сдержаться.

— Тебе надо выплакаться, Нелл. Дай себе волю.

— Не могу.

— Никто не узнает. Это будет наш секрет.

Я покачала головой, почувствовав песок на губах. Я дышала отчаянно, неровно, раздувая песчинки. Колтон тронул меня за плечо.

Я изогнулась, стараясь отодвинуться, но его рука осталась на плече, будто сросшись с ним. Это простое невинное прикосновение казалось пламенем на коже, прожигающим насквозь, открывающим шлюзы моего горя.

Сперва у меня вырвался одинокий всхлип и быстрый судорожный вдох. Прошла секунда, и после этого я уже не могла остановиться. Слезы. Целый водопад. Наводнение. Песок под моим лицом стал холодным и вязким, тело непроизвольно дергалось. Колтон не говорил, что все будет хорошо, не пытался посадить меня к себе на колени. Он держал руку на моем плече и молча сидел рядом.

Я чувствовала, что не могу остановиться. Я перестала сопротивляться, и реки хлынули, прорвав все дамбы.

Нет. Нет! Я мотала головой, сжимала зубы, приподнималась и нарочно тяжело валилась на песок, отчего сломанную руку пронизывала сложная паутина боли. Боль была лекарством, и я охотно принимала его. Она была плотиной, сдерживавшей слезы. Я задыхалась, скулила, я заставила себя встать, закопошившись в песке как сумасшедшая, с перемазанными в песке и грязи волосами. Колтон подхватил меня под руку и помог подняться на ноги. Я встала слишком решительно и, не удержав крика от боли в ноге, упала вперед, на Колтона.

Он меня подхватил.

От него пахло спиртным, одеколоном, табаком. Его руки обхватили меня за плечи и придержали. Рыдания рвались наружу, вызванные чувством вины за то, что в чужих объятиях я нашла утешение и отраду, но сразу стихали — по этой же причине.

Я уткнулась лбом ему в подбородок — всего на секунду, чтобы отдышаться. Это ведь ничего не значит.

«Это просто секунда спокойствия, Кайл, — оказалось, я говорю с ним, будто он меня слышит. — Ничего не значащая секунда. Я люблю тебя, только тебя».

Но Колтон шевельнулся, глядя на меня. Поэтому, естественно, мне пришлось поднять голову и встретиться с ним взглядом. Чертовы глаза, такие мягкие, понимающие, яркие, синие и прекрасные. Его глаза… я тонула в них. Они меня затягивали. Темно-сапфировые, васильковые, синие как небо, голубые как лед, так много оттенков синего…

Я упала ему на грудь. От Колтона пахло виски, и моим губам стало мягко, влажно и тепло от касания его губ. Это длилось долю секунды, кратчайший миг. Поцелуй, мгновенная слабость, неизбежная сила земного притяжения. Простая гравитация.

Сознание случившегося волной прошло по мне, затопив сердце.

Я отшатнулась, вырвавшись от Колтона. Прочь от необоримого покоя его объятий и губ.

— Что я делаю? — попятилась я, хромая. — Что делаю? Да что я, блин, творю?!

Развернувшись, я поковыляла как могла быстро, цепляясь за остатки рассудка, с трудом удерживая угрызения совести, грозившие сожрать меня живьем.

Колтон пошел за мной, забежал вперед и остановил, положив руки на плечи.

— Нелл, подожди. Постой. Просто подожди.

Я вывернулась, не желая его прикосновения.

— Не прикасайся ко мне. Так нельзя! Это же… бессовестно! Я виновата, я так виновата…

Он покачал с сожалением головой. В синих глазах кипели и плавились эмоции.

— Нет, Нелл, просто так вышло. Я тоже виноват. Это пустяк, случайность.

— Какой это тебе пустяк! — почти закричала я. — Как я могу целоваться с тобой, когда он мертв? Когда мой любимый ушел навсегда? Как я могу с тобой целоваться, когда… когда я… когда Кайл…

— Ты не виновата. Это я себе позволил. Здесь нет твоей вины, так вышло, — повторял Колтон, будто знал мою вину, тайное бремя ужасного сознания.

— Перестань это повторять! — вырвалось у меня против воли. — Ты ничего не знаешь! Тебя там не было! Он умер, а я… — Я оборвала фразу.

Думать об этом, знать, что это правда, — одно дело. Признаться вслух в присутствии брата Кайла, с которым я только что целовалась, — совсем другое.

Колтон снова оказался рядом — не коснувшись меня, но нас разделял лишь какой-то дюйм свободного пространства. Узенькая прослойка воздуха между нами трещала от напряжения, искрила и шипела.

— Давай не будем больше говорить о поцелуе. — Его низкий голос дрожал, наполненный страстью и пониманием.

Я покачала головой — один ответ на многие, очень многие вопросы:

— Я не могу… не могу… не могу.

Я повернулась к нему спиной, и на этот раз Колтон Кэллоуэй дал мне уйти. Мне казалось, он читает мои мысли, смотрит в самые дальние тайники души, где чувство вины и горе разъедают меня изнутри, как абсцесс.

Я добралась до своей комнаты и легла. Закрыв глаза, я снова и снова видела умирающего Кайла. Картины последних минут его жизни сменялись надвигающимся лицом Колтона и ртом, приникшим к моему…

Мне хотелось кричать, плакать, рыдать, но я не могла. Если начну, уже не остановлюсь. Вообще никогда. От меня останется только океан слез.

Горячая кровь сердца заливала лицо, вытекала из глаз, из носа, изо рта. Это не слезы, потому что слезы никогда не иссякнут. Это всего лишь влага из разбитого сердца сочится сквозь поры.

На меня давила огромная глыба вины и горя. Больше я ничего не чувствовала. И знала, что теперь всегда буду испытывать эти чувства. Еще я знала, что когда-нибудь научусь снова выглядеть обычно, жить как все и вроде бы быть в порядке.

Все это будет лишь фасад.

Записка Кайла по-прежнему лежала у меня под подушкой. Я развернула листок.

«…а сейчас мы вместе учимся влюбляться. Не думай о том, кто и что скажет. Я тебя люблю и всегда буду любить, что бы ни готовило нам будущее. Я буду любить тебя вечно».

На бумаге появилась клякса от упавшей слезы, оставившая темное пятно на синих строках. Рядом упала новая капля, на этот раз между строчек.

Я не стала ее вытирать. Наклонная петелька «у» в быстрой небрежной подписи Кайла промокла и расплылась.

Наконец слезы унялись, и я уснула. Во сне я видела карие и синие глаза, призрак любимого и живого мужчину из плоти и крови, сидевшего на мостках, потягивающего виски, играющего на гитаре и вспоминающего недозволенный поцелуй. Во сне он гадал, что бы это означало. Во сне он прокрадывался в мою комнату и целовал меня снова. Я проснулась мокрая от пота, дрожащая, снедаемая чувством вины.

Часть втораяНастоящее

Колтон

Глава 6Старина «Джек»

Два года спустя

Я сижу на скамье у границы Центрального парка и пою. Даю уличное представление. Рядом на дорожке раскрытый гитарный футляр с несколькими баксами на развод, ярко-зелеными на коричневом бархате. Я уже много месяцев не пел на улице. В мастерской слишком людно, слишком много заказов, слишком много доделок и переделок. А тут, на свежем воздухе и при полной свободе, я живу. Позволяю душе парить. Подобно четвергам в баре Келли, я пою не ради денег, хотя обычно удается собрать довольно плотную пачку зеленых.

Я пою, чтобы перелить музыку из моей крови в гитарные струны, дать ей стечь с голосовых связок.

Я проверил настройку перед следующей песней, подтягивал и пощипывал струны, наклонившись к гитаре, добиваясь идеальной чистоты. Поймав нужный тон, одобрительно кивнул сам себе и начал с «Я, любовь и ты» «Эветт бразерс». Эта песня всегда собирает людей. Не я, а именно песня. Блестяще написано. Столько смысла затолкано в эти стихи… После первого куплета я поднял голову и огляделся. Пожилой мужчина в деловом костюме с телефоном, прижатым к уху, и еще одним, прикрепленным к дорогому кожаному ремню. Молодая женщина с пергидрольными волосами, наскоро собранными в пучок, за руку цепляется малыш с перемазанным шоколадом лицом, остановились и слушают. Пара геев, молодые парни, держатся за руки — эпатажные, с пышными прическами и цветастыми шарфами. Три девчонки хихикают, перешептываются, прикрывая рты ладошками, считают меня красивым.

И она.

Нелл.

Я мог бы написать песню, и ее имя было бы музыкой. Я мог петь под гитару, и ее тело стало бы мелодией. Она стояла позади всех, прислонившись к парковочному счетчику. Люди ее немного заслоняли. Сумка из лоскутков на длинной лямке, светло-зеленое платье до колен, подчеркивающее фигуру, русые волосы заплетены в небрежную косу и переброшены через плечо. Бледная, как слоновая кость, кожа, безупречная, молящая о ласке. О поцелуях.

Я не святой, у меня с тех пор были девушки, но все не то. Надолго не задерживались.

Она стоит передо мной. Почему? Я пытался забыть Нелл, но ее лицо, губы, тело, просвечивающее под мокрым черным платьем, не уходят из памяти.

Она закусила губу, мучая ее зубами, серо-зеленые глаза будто пришпилили меня к скамье. Черт, неизвестно почему эта ее привычка покусывать губу… Я готов был отложить гитару, подойти к Нелл, тронуть ртом ее чудесную пухлую нижнюю губу и не выпускать.

Увидев ее, я чуть не сбился, но удержался и не сфальшивил. Встретился с ней взглядом и продолжал петь.

Последнюю строфу я пел для нее:

— Я… любовь… и ты.

Она поняла. Она все прочла в моих глазах. Чистое безумие петь ей эту песню, но теперь я не остановлюсь. Ее губы шевелились, повторяя слова. В глазах были боль и воспоминания.

Человек, заслонявший ее, отошел, и я увидел у Нелл гитару в мягком чехле, поставленную на дорожку. Она придерживала гриф ладонью. Вот не знал, что Нелл играет!

Песня закончилась, слушатели стали расходиться. Мне бросали купюры по доллару и пятерки. Бизнесмен, не прерывая разговора по телефону, положил полтинник и свою визитку, где он значился как продюсер студии звукозаписи. Я кивнул, а он показал свободной рукой «позвони мне». Может, позвоню. А может, и нет. Музыка — это самовыражение, а не бизнес.

Нелл подошла. Подогнув колени и приподняв гитару, она присела на скамью рядом, не сводя с меня взгляда, расстегнула чехол, достала прекрасную классическую акустическую «Тейлор», снова прикусила губу, перебрала струны и заиграла «Бартон-Холлоу».

Я тихо засмеялся. Я видел, что боль ее так и не оставила. Она носит ее в себе. Я заиграл втору, а потом и запел. Слова легко падали с губ, но я едва слышал себя. Нелл играла легко и хорошо, но явно недавно. Меняя аккорды, она смотрела на пальцы и накладки и несколько раз ошибалась. Но ее голос… это волшебство какое-то: нежный, серебристый, хрустальный и очень красивый.

Мы собрали просто немереную толпу народа — несколько десятков человек. Улицы не стало видно за слушателями. Я видел, что такое внимание Нелл неприятно. Она положила ногу на ногу, покачивая ею в такт, и наклонила голову, будто хотела спрятаться за волосами. Взяв неверный аккорд, она сбилась. Я повернулся на скамье, поймал взгляд Нелл и кивнул ей, заиграв медленнее, подчеркивая ритм. Она глубоко вздохнула — полная грудь на мгновение прижалась к «Тейлору» — и снова заиграла в такт со мной.

Песня закончилась чересчур быстро. В глубине души я ожидал, что Нелл поднимется, спрячет гитару в чехол и уйдет восвояси, не сказав ни слова, исчезнув так же внезапно, как и появилась. Но она так, слава богу, не поступила. Оглядев толпу, Нелл пожевала губу и взглянула на меня. Я ждал, положив ладонь на струны.

Она глубоко вздохнула, перебрала струны, будто решая, что играть, коротко кивнула себе, будто говоря: «А вот сделаю». И начала очень знакомую мелодию, название которой я не сразу вспомнил. Нелл запела, и опять-таки средненькая игра на гитаре отошла на второй план, оттесненная потрясающей красотой ее голоса. Она выбрала песню Адель «Заставлю тебя почувствовать мою любовь». В оригинальном исполнении эта вещь звучит просто и сильно — лишь пианино и уникальный голос Адель. Нелл исполняла ее песню по-своему, превратив в западающую в душу печальную балладу чуть ли не в стиле кантри. Тональность она взяла пониже и слова почти шептала.

Она пела ее для меня.

В этом не было смысла, но она смотрела на меня и пела, и в ее глазах я видел долгие месяцы самобичевания и боли.

Она по-прежнему винит себя. Я-то надеялся, что время вылечит, но можно и не спрашивать — она все еще носит в себе этот груз. В ней поселилась тьма. Я даже почти не хотел начинать — с Нелл меня ждет только боль. Я это знаю, чувствую. Она вынесла столько страданий, в ее душе столько трещин, осколков и зазубрин, что я порежусь, если не остерегусь.

Я не смогу ее вытащить. Это я тоже знаю. И пробовать не стану. У меня без нее целая вереница сентиментальных цыпочек, готовых меня любить в надежде исправить.

Еще я знаю, что не останусь в стороне. Я схвачу ее в охапку и порежусь. Я хорошо переношу боль. Я хорошо держусь при кровотечениях, эмоциональных и физических.

На этот раз я не стал подпевать, дав Нелл возможность спеть самой. Толпившиеся слушатели засвистели, захлопали, и доллары градом посыпались в ее открытый гитарный чехол.

Она выжидательно замерла. Моя очередь. Раз у нас завязался диалог, песню надо выбирать с умом. Мы затеяли музыкальный разговор, дискуссию в гитарных аккордах, пропетых нотах и названиях песен. Я соображал, машинально перебирал струны, и тут меня осенило.

«Не могу прервать ее падение» Мэтта Кирни. Эта песня словно ко мне обращается, она уникальна, ее долго будут помнить. Нелл услышит меня, поймет несказанное. В этой песне много рэпа. Стихами рассказана такая сильная, живая история, что я отчего-то увидел в ней себя и Нелл.

Она внимательно слушала. Взгляд серо-зеленых глаз стал жестче, зубы глубоко впились в губу. О да, она меня услышала. Я видел, как у нее дрожали руки, когда она убирала гитару в чехол, закрывала его и, стараясь не споткнуться, бегом бросилась из парка. Ее коса прыгала между лопаток, из-под платья сверкали икры, белоснежные, несмотря на нью-йоркское солнце. Я закончил песню — каких-то два аккорда, захлопнул футляр и побежал за ней через улицу под нетерпеливые гудки желтых такси — ах, этот городской шум, — вниз, в метро. Нелл провела карточкой, но не смогла пройти турникет, неловко держа гитарный чехол за ручку. Она снова провела карточкой; но турникет снова не сработал. Нелл едва слышно чертыхнулась. За нами уже выстроилась очередь, но она не обращала внимания ни на людей, ни на меня, стоявшего буквально в нескольких дюймах. Отказавшись от борьбы с автоматом, она запрокинула голову и глубоко вздохнула. В этот момент я приложил свою карту и мягко подтолкнул Нелл к открывшемуся проходу. Она подчинилась, словно под гипнозом позволив мне взять у нее гитару и закинуть ремень чехла на плечо. Свой инструмент я нес в футляре за ручку. Свободную руку пристроил пониже талии Нелл и повел ее к ожидавшему поезду.

Она не смотрела на меня, ничего не спрашивала. Она знала. Нелл по-прежнему дышала глубоко, успокаиваясь. Я дал ей перевести дух, не нарушая молчания. Она не оборачивалась, но едва заметно подалась назад, задев меня спиной. Не опиралась, просто позволила себе намек на контакт.

Нелл вышла через несколько остановок, и я направился за ней. Она перешла на другую линию, и мы по-прежнему молча поехали дальше. В последний раз она смотрела мне в глаза на скамье в Центральном парке. Я так и следовал за ней до самого дома в Трайбеке и поднялся по гулкой лестнице, стараясь не обращать внимания, как она покачивает бедрами. Это, кстати, нелегко. У Нелл такой прекрасный зад, круглый, подтянутый и маняще покачивающийся под тонким хлопком платья.

Она отперла дверь под номером триста четырнадцать, распахнула ее ногой и прошла на кухню, не обернувшись поглядеть, зайду ли я без приглашения. Я вошел. Закрыл за собой дверь, поставил ее гитару на пол, рядом с маленьким квадратным столиком, заваленным нотами, самоучителями игры на гитаре и пакетиками с нейлоновыми струнами. Свою гитару я опустил на пол рядом с собой на пороге кухни. Нелл резко открыла шкафчик возле холодильника, вынула бутыль «Джека Дэниэлса», свинтила крышечку и бросила ее на стол. Трясущейся рукой поднесла горлышко к губам и сделала три долгих, больших глотка. М-да… С грохотом поставив бутылку на стол, она осталась стоять с опущенной головой, вцепившись в край столешницы. Судорожно выдохнув, она выпрямилась и утерла губы. Я подошел, заметив, как она напряглась, когда я оказался рядом. Нелл затаила дыхание, когда я потянулся к бутылке через ее плечо. Я поднес виски к губам и тоже сделал три больших глотка. Горло знакомо обожгло.

Нелл наконец-то обернулась, прижавшись спиной к кухонному столу и вопросительно глядя на меня расширенными глазами. Она вдруг стала похожей на персонажа анимэ, настолько огромными и полными безмерного волнения стали ее глаза. Как же я хотел ее поцеловать… но удержался. Я даже не коснулся ее, хотя стоял совсем рядом. В одной руке я держал бутылку, а свободной рукой опирался на стол возле локтя Нелл.

— Почему ты здесь? — спросила она отрывисто, обожженным виски шепотом.

Мои губы сложились в кривую улыбку.

— Здесь — в твоей квартире? Или в Нью-Йорке?

— В моей квартире. В Нью-Йорке. В моей жизни. Здесь. Почему ты здесь?

— Я живу в Нью-Йорке с семнадцати лет. В твоей квартире — потому что шел за тобой от Центрального парка.

— Зачем?

— Затем, что мы не закончили разговор.

Нелл недоуменно сморщила нос — настолько прелестная гримаска, что у меня перехватило дыхание.

— Какой разговор, никто из нас ни слова не сказал!

— Все равно это был разговор. — Я поднес бутылку к губам и сделал еще глоток. В желудке стало горячо.

— О чем?

— Это ты мне скажи.

— Я не знаю. — Нелл забрала у меня бутылку, отпила сама, закрутила крышку и убрала. — О… той ночи на мостках?

Я неопределенно покачал головой вправо-влево.

— Примерно, но не совсем.

— Тогда о чем, по-твоему?

— О нас.

Она метнулась мимо меня, отвернувшись, сбросила обувь и принялась судорожно расплетать косу, высвобождая волосы.

— Никаких «нас» нет. Никогда не было и не будет.

На это я ничего не ответил, потому что она была права. Но и очень ошибалась. «Мы» еще как будем, просто пока она этого не понимает. Нелл сопротивляется, потому что это неправильно по многим причинам. Я брат ее покойного бойфренда. Она обо мне ничего не знает. Я для нее скверный человек. Она несовершеннолетняя, я не должен поощрять ее пристрастие к выпивке. Она явно использует старину «Джека», чтобы справляться с проблемами. Но ей нет еще и двадцати — слишком молода, чтобы хлестать из бутылки, как конченый алкоголик.

Покончив с косой, Нелл встряхнула головой, расчесывая волосы пальцами.

— Лучше уходи, — сказала она, скрывшись в комнате. Послышался шорох одежды. — У меня скоро урок.

Я бесстыжая морда, я знаю. Потому что только бесстыжая морда могла отойти от кухонного стола и встать напротив двери в комнату. Нелл, в лифчике и трусиках, розовых с черным рисунком «куриная лапка», стояла ко мне спиной. Как восхитительна ее упругая круглая задница в этих шортиках! Боже, боже… Почуяв мой взгляд, Нелл обернулась и уставилась на меня.

— Ну, ты и засранец!

— Надо двери закрывать.

— Я же сказала, чтобы ты уходил. — Она полезла в ящик, достала джинсы и начала их натягивать.

Глядеть, как девушка одевается, почти так же круто, как смотреть стриптиз.

— Но я не ушел, и ты об этом знала.

— Я не ожидала, что ты внаглую станешь смотреть, как я переодеваюсь. Извращенец хренов.

Я улыбнулся. Мою улыбку приятели называют «трусосбрасывательной».

— Я не извращенец, а ценитель.

Она фыркнула.

— Складно, Колтон. Очень складно.

Я ухмыльнулся. Колтоном меня никто не называет, для всех я Кольт.

— Это не просто слова, Нелл. Это правда. — Я добавил сто ватт в улыбку и шагнул к ней.

Она напряглась, до белых костяшек вцепившись в голубую футболку.

— Что ты делаешь?!

Я не ответил, медленно ступая, шаг за шагом. Я чувствовал себя хищником, подкрадывающимся к добыче. Ее глаза широко распахнулись, совсем как у оленя, ноздри затрепетали, руки стиснули футболку, грудь поднималась от частого дыхания, грозя выпасть из розового лифчика. Господи, вот бы выпала!.. Да, я бесстыжая морда, я уже говорил. Нелл стояла посреди крошечной комнатушки, где едва поместились кровать и комод. Я снова в нескольких дюймах от нее. Если опущу взгляд, увижу ее соски. В крайнем случае смогу полюбоваться бескрайним декольте и фарфоровой кожей. Но я глядел ей прямо в глаза, не скрывая вожделения и накала страсти. Взявшись за дверь, я задел плечо Нелл. Я сейчас так близко. Ее бюст касается моей груди. Моя рука касается ее плеча и уха. Веки Нелл опустились, разорвав вольтову дугу взглядов. По-моему, она даже перестала дышать. Она слегка обмякла и, словно борясь с собой, склонила голову мне на руку.

Тут же ее глаза резко открылись, сверкая решимостью, и она выпрямилась, чтобы не дотрагиваться до меня. Я отступил в прихожую и закрыл дверь в комнату. Прежде чем выйти из квартиры, я вынул из бумажника одну из своих визиток и положил на маленький столик, поверх пакетиков с гитарными струнами. Дверь в квартиру я захлопнул нарочито шумно, чтобы Нелл поняла — я ушел.

Дорога до метро и поездка в Куинс, где я живу, оказались долгими. У меня было достаточно времени, чтобы спросить себя, в какую фигню я, собственно, ввязываюсь. Нелл — это ходячая проблема. У нее серьезные душевные травмы и ее преследуют не просто тени прошлого, а целый обоз в милю длиной. У меня, кстати, тоже.

Бросив гитару на кровать, я сошел в мастерскую, положил мобильник на полку и врубил «Мертворожденного» «Блэк лейбл сосаети», желая заглушить собственные мысли. Меня ждал триста девяносто шестой двигатель с большим блоком от классической «Камаро» 69-го года выпуска, который я переделываю. Этот заказ занимал все мои мысли, пока не появилась Нелл. Теперь я мог думать только о «Камаро» Кайла, которую из ржавого ведра с гайками превратил в настоящую конфетку и бросил, когда переехал сюда.

Я любил ту машину, мне было страшно жаль ее оставлять, но она куплена на отцовские деньги, поэтому взять ее я не мог. Не важно, что детали покупал я, что пролил немало пота, слез и крови, восстанавливая «Камаро»; деньги на машину дал отец, и если я переехал в Нью-Йорк, вместо того чтобы поступить в Гарвард, то мог взять с собой только купленное на свои. Таково было условие.

Ну, по крайней мере Кайл хорошо относился к «Камаро».

Я фыркнул, вспомнив, насколько отец был уверен, что я пойду в Гарвард. Он реально думал, что так и будет. Вот чушь-то, блин. Самому смешно. Даже сейчас, почти десять лет спустя, не могу спокойно вспоминать о папашиных тараканах. Я в Гарварде — это же слон в посудной лавке.

Мысли вернулись к Нелл. Шкурить поршневые кольца — занятие нудное, поэтому я только о ней и думал. О сладком хрустальном голосе, пронзительных серо-зеленых глазах, идеальном теле. Черт, я в опасности. Особенно когда думаю о глубоко запрятанной боли во взгляде, об отчаянии, с которым она пила виски, будто опьянение было желанной передышкой, а жжение отвлекало от реальности. Я знаю эту боль и хочу забрать ее у Нелл. Я хочу знать ее мысли, понять, что ее мучает.

Конечно, у нее на глазах погиб Кайл, но это не вся история. Ее мучает что-то иное, пожирает непонятное чувство вины. И я хочу знать, в чем дело, чтобы помочь Нелл, что, разумеется, невозможно, глупо и безрассудно.

Отложив наждачный лист, я осмотрел поршневое кольцо, найдя его вычищенным, к своему удовлетворению. Теперь настала очередь заливного бачка. Ему тоже досталась лишь часть моего внимания — мыслями я вернулся в тот миг, когда Нелл на долю секунды склонила голову мне на плечо, будто жалея, что не может позволить себе большего. Она сдержалась, и я невольно зауважал ее, хоть и понимал, что сила ее духа опирается на шаткие подпорки старины «Джека».

Недалек тот день, когда эти опоры падут, и ее мир рассыплется. Я должен быть рядом, когда это случится.

Глава 7Шрамы: боль ради боли

Неделю спустя

Я сижу на высоком стуле в захудалом баре на окраине, перебирая струны гитары. Исполняю авторскую песню. Никто не слушает, но мне все равно. Мне достаточно играть из любви к музыке, лишь бы чувствовать, как ноты разлетаются и проникают в умы и сердца. Кажется, я ошибся — один человек все-таки меня слушает. Барменша, которую я давно знаю и даже пару раз переспал несколько месяцев назад. Мы не подошли друг другу, и отношения вылились в какую-то странную дружбу, в результате чего она приглашает меня играть по четвергам в обмен на сотню баксов и бесплатные напитки, сдобренные безобидным флиртом, который никогда не заходит слишком далеко. Ее зовут Келли. Красивая девочка, хороша в постели, умненькая и отлично смешивает коктейль из старины «Джека» с колой, но вот не совпали мы. Так и не разобрались, что конкретно не задалось, просто это казалось… неправильным. А вот общались мы охотно и часто искренне смеялись, в душе оживая. Так вот, Келли слушала, и я играл для нее. Песня, кстати, о ней. О девушке с длинными черными волосами, живыми карими глазами, с кожей цвета кофе, прелестной улыбкой и потрясающей фигурой, но девушка эта может быть только другом. Странная песня, вроде бы печальная и об одиночестве, но не без юмора.

И тут вошла Нелл. От неожиданности я взял не ту ноту. Келли за стойкой нахмурилась, посмотрела, куда я уставился, глаза у нее расширились, и она понимающе хмыкнула. Нелл явилась со свитой — четыре девушки, по виду родные сестры или даже близнецы-четверняшки, с одинаковыми светлыми понитейлами с дурацкой шишкой сверху, в спортивных штанах и с сумками «Коуч». Рядом с каждой девицей имелся парень — тоже парад близнецов с «банками» стероидных мышц, бессмысленными татуированными узорами, мертвыми глазами и развязными манерами. Парни придерживали своих девиц с видом собственников, а те, кажется, только радовались.

Нелл тоже явилась с парнем, от которого меня затрясло. Это же просто горилла. Я сам не из мелких, но это уже шкаф с антресолями. И глаза у него не безжизненные — быстрые, настороженные, полные скрытой агрессии. Он держал под руку самую красивую девушку в баре, знал это и больше всего хотел, чтобы кто-нибудь не так посмотрел, а он стер бы наглеца в порошок.

Положив руку ей на поясницу — да что там, на ягодицу, буквально взявшись за выпуклый зад, он повел Нелл к стойке. У меня в глазах позеленело, а потом застлало красной пеленой. Вот дурость-то.

Плохо дело, заметут меня сегодня копы. Я кое-как допел песню. Келли прислала мне с официанткой порцию «Джеймсон». Я вылил виски в горло и качнул головой в знак благодарности. Келли вопросительно показала мне большие пальцы — все ли со мной хорошо? Я фальшиво кивнул.

Ничего со мной не хорошо. Мне очень даже плохо. Я сегодня затею драку и огребу по полной. Нелл будет в ярости, Келли тоже будет в ярости.

Мне бы уйти. Я ничего не должен Нелл, я ей не хозяин. Я не имею на нее прав. Она ни словом не обмолвилась о бойфренде, но, с другой стороны, говорили мы мало, да я и не спрашивал. Как-то в голову не пришло.

Я заиграл кавер «Давай взбодрись» Мэтта Натансона, которую могу петь не думая, смотрел и ждал. Нелл сейчас поймет, кто поет под гитару, и тогда все станет очень интересно.

Горилла нетерпеливо подтолкнул ее к стойке. Нелл отстранилась и всем корпусом обернулась назад, сказать что-то резкое. По губам я прочесть не смог — она находилась ко мне спиной, но представить представил. Она двинулась прочь от своего кавалера, но тот удержал ее за талию, притянул к себе и, нагнувшись, зашептал что-то на ухо. Нелл напряглась, но неохотно уступила — не стала вырываться. Я видел ее лицо — ей все происходящее не нравилось, но проступила и какая-то усталая привычка. Для нее это было не ново.

Во мне рос гнев.

Допев, я решил повысить ставку. Кашлянул в микрофон и сделал объявление. Обычно я играю без театральных штучек, особенно когда никому особо не интересно, но сегодня ситуация складывалась нерядовая.

— Всем привет. Надеюсь, вам здесь хорошо. Мне, например, даже очень. Зовут меня Кольт, я исполняю для вас микс из каверов и оригинальных композиций. — Нелл резко обернулась, будто ее дернули за веревочку. Глаза у нее стали квадратными. — Только что, кстати, был Мэтт Натансон. Если вы его не знаете, обязательно послушайте, оно того стоит. Ну что ж, вот еще один кавер — «Я не сдамся» Джейсона Мраза.

Эта песня немного высоковата для меня, зато очень подходит к случаю. Я не отводил глаз от Нелл, и теперь, когда у меня появилась причина петь, народ понемногу начал обращать внимание. Может, что-то в голосе изменилось, но разговоры в баре стихли, и все головы повернулись ко мне.

По-моему, она всю песню простояла не дыша. По-прежнему прижатая к груди своего верзилы, она начинала проявлять нетерпение. Она попыталась выбраться из его объятий, но он не отпускал. Наконец Нелл врезала ему локтем — не шутя, с силой, и он выпустил ее, нахмурясь. Она убежала в туалет и вскоре вышла, вытирая рот ладонью. Я понял, для чего она уходила. Не сводя с нее взгляда, я спел еще несколько песен, пока не почувствовал — пора сделать перерыв. Поблагодарив слушателей, я спустился с эстрады. Нелл меня старательно игнорировала, выливая в себя порции «Джека» одну за другой и запивая их пивом «Роллинг рок». То ли у нее фальшивое удостоверение личности, то ли она старше, чем я думал. Ее окружила группа девиц с прилагающимися парнями, и все ужасающе фальшиво затянули «С днем рожденья, дорогая Нелл». Громила-дружок притянул ее к себе для поцелуя, который Нелл с трудом вытерпела. Наконец она отпихнула его и отвернулась к бару. Я уже сидел у стойки и видел, как она с омерзением вытерла губы, передернувшись от отвращения. Громила ничего не заметил, он пожирал глазами официантку — та наклонилась, чтобы он смог заглянуть ей за вырез блузки, и вовсю флиртовала.

Я был озадачен подобным ее поведением, особенно когда он свободной рукой — правая лежала на бедре Нелл — принялся, не таясь, лапать официантку за задницу. Я окончательно перестал что-либо понимать, когда Нелл, обернувшись, посмотрела на происходящее с пониманием и отвращением, явно читавшимся в глазах.

Она покачала головой и отвернулась, но не сбросила с бедра его руку. Встретилась со мной взглядом. Я вопросительно приподнял бровь. В ее глазах на мгновение появилось почти виноватое выражение, которое тут же пропало. Я жестом подозвал Келли и попросил налить две большие порции «Джеймсон», для меня и Нелл.

Когда Нелл взяла свой бокал, я поднес свой к губам и выпил залпом. Нелл от меня не отстала. Громила увидел это и помрачнел. Он наклонился к ней и что-то шепнул на ухо. Нелл пожала плечами. Он схватил ее за руку повыше локтя и сжал. Нелл вздрогнула от боли.

Да пошло оно все!

Я отставил бокал и двинулся к ним сквозь толпу. Нелл посмотрела на меня и быстро покачала головой. Я проигнорировал предупреждение. Увидев, что я приближаюсь, громила выпрямился, губы разъехались в улыбке. Он сжал кулаки и шагнул вперед.

— Кольт! — послышался слева резкий окрик Келли, стоявшей за стойкой. — Это, блин, вряд ли! Только не в моем баре!

Я обернулся, встретив убийственный взгляд. Келли кое-что знает обо мне, знает тех, с кем я раньше тусовался. Она знает, что я могу натворить, и очень не хочет, чтобы здесь произошло подобное. Я ее не виню.

Сунув руку под стойку, Келли достала складную полицейскую дубинку и легким движением со щелчком выдвинула усиленную головку. И направила ее на громилу и К°.

— Вон отсюда, вы все. Сию же секунду. — Одновременно она достала из сумки сотовый, набрала номер и повернула экраном к компании. — Я сейчас вас всех уделаю, а потом позвоню в полицию, и вас заметут, потому что у нас с копами дружба и взаимопонимание. Выметайтесь отсюда пулей!

С Келли шутить небезопасно. Потому у нас и общие знакомые, что она тоже с ними корешится. Келли не говорит, что красная бандана, стягивающая ее дреды, не только дань моде. Это цвета определенной банды. Ей достаточно сделать один звонок, чтобы громилой и компанией тут и не пахло. А запахло бы кровью.

Нелл первая пошла к выходу, бросив на стойку банкноту. Ее пресные подружки и козел приятель тоже потянулись к дверям. На пороге громила задержался, пытаясь убить меня взглядом. Я смотрел на него в упор. Через несколько секунд он повернулся и вышел.

Я снова поднялся на эстраду и принялся подстраивать гитару.

Келли вышла из-за стойки и встала передо мной.

— Что за хрень только что затевалась, Кольт?

Я пожал плечами:

— Так, знакомые.

— Ты мог здесь все разнести.

— Он делал ей больно.

— Она сама позволяла!

— Это его не оправдывает. — Я выудил из футляра каподастр и приладил на гриф.

Келли с опаской посматривала на меня.

— Не оправдывает. Но если она ему позволяет, это ее дело. Мне не нужны неприятности в собственном баре. Тебе проблемы нужны еще меньше, и точка. — Келли тронула меня за локоть — одно из редких мгновений физического контакта. По неписаным правилам нашей посткоитальной дружбы, трогать друг друга не полагается. — Кольт, ты очень хорошо держишься. Не испорти все к чертям, пожалуйста.

— А что бы я испортил?

Уперевшись рукой в выпяченное бедро, Келли выразительно посмотрела на меня, вопрошая взглядом, не идиот ли я.

— Я еще не видела тебя таким взбешенным, Кольт. Обычно ты не теряешь головы. Получается, ты к ней неравнодушен.

— Долго объяснять. — Я провел ногтями по струне, не глядя на Келли.

— Это всегда долго объяснять. Я что говорю, у тебя жизнь только-только начала налаживаться. Старое осталось позади… — Она обвела глазами бар и улицу, намекая на наши прежние терки с законом. — Тебе не нужны неприятности из-за какой-то юбки.

— Она не просто какая-то юбка.

Зря я это сказал.

Келли прищурила глаза.

— Не о том речь, слышь, ты. — В ее речи стал слышней былой уличный говорок, от которого она долго отвыкала. — Я грю… Я говорю — не испорти все одним махом. Делай, что должен, но… Слушай, а иди ты лесом. Поступай как знаешь.

Я вздохнул и поднял на Келли глаза.

— Внял, Особенная Кей.

Келли покивала в смысле «так я тебе и поверила».

— Ты меня так не называл.

— Еще как называл, сестра. — Я сверкнул своей трусосбрасывательной, не дающей осечек улыбкой.

Келли сделала вид, что падает в обморок, и двинула меня в плечо. С размаху. Достаточно больно, даже руку заломило.

— Заткнись и сыграй песню, засранец. — Она развернулась ко мне кормой и шикарно отчалила. Я не прочь был проводить ее взглядом. Пусть мы больше не спим вместе, но могу же я оценить открывшийся вид.

Следом за этой мыслью пришло странное чувство вины, будто я нарушил клятву верности Нелл. А ведь я не клялся. И все равно не мог избавиться от ощущения, что виноват. Поэтому я начал играть и попытался забыть Нелл, ее громилу, Келли, былые неприятности и старые стычки.

Я часто брожу по улицам — старая привычка. Когда я был злющим бездомным семнадцатилетним юнцом на гнусных гарлемских улицах, я только этим и занимался. Я ни фига не знал, как выжить на улице, вот и бродил. Бродил, чтобы не влипнуть в неприятности, чтобы не заснуть, чтобы согреться. Потом познакомился с Ти-Шоном, Сплитом и другими пацанами, и улицы стали нашим источником существования, нашей жизнью, нашей территорией. Тогда я ходил по улицам и занимался делом. Сейчас я брожу по улицам, потому что меня это успокаивает. Когда надо выбросить из головы всякую дрянь, я хожу. Кладу гитару в чехол, завязываю шнурки на своих «тимберлендах» и хожу. Могу отправиться из своей квартирки над мастерской в Куинсе и дойти до Гарлема, Астории, Манхэттена. Я брожу часами, без айпода, без цели, одолевая милю за милей людных улиц, потрескавшегося асфальта, уносящихся ввысь небоскребов, жилых домов и глухих переулков, где мои старые дружки по-прежнему толкают дурь, курят травку и дерутся. Старые друзья, старые враги, с которыми я уже не связан. Они оставили меня в покое и как друга, и как врага, и дали возможность ходить по земле.

Два часа ночи. Я практически трезв, спешить некуда, поэтому я брожу. Я не готов вернуться в тихую, холодную квартиру, не готов доделывать двигатель с большим блоком. Я уговариваю себя забыть Нелл, как делаю последние два года, только теперь это еще труднее, потому что из головы не идут недавние воспоминания, запах ее шампуня, шуршание шелка ее лифчика по моей футболке. Я заново узнал ее соблазнительную красоту и пучину нестерпимой боли в сердце.

Поэтому не особо удивился, когда в три часа подошел к ее дому в Трайбеке. Как ни странно, входная дверь оказалась не заперта. По причинам, которые мне лень обдумывать, я толкнул ее и пошел вверх по лестнице. Сперва я услышал ее голос:

— Дэн, я ухожу. Одна. Я устала.

Его голос звучал тише, но разобрать слова можно:

— Брось, детка. Посмотри со мной фильм.

Нелл шумно вздохнула, теряя терпение.

— Не держи меня за дуру. Я знаю, чего ты хочешь. Ответ — нет, и он не изменится.

— А я все надеюсь. — В голосе громилы появились легкая насмешка и раздражение. — Тогда зачем мы вообще встречаемся?

— Это ты мне скажи. Я тебя не поощряла. И ни разу не сказала, что мы пара. Мы друг другу никто. Ты прилип и не уходишь. Я не хочу спать с тобой, Дэн. Ни сегодня, ни завтра.

— Что мне сделать, чтобы переубедить?

— Стать другим, — язвительно отозвалась Нелл.

Я остановился на площадке второго этажа, положив руку на перила и подняв лицо, словно мог видеть их сквозь стены.

В ответ на колкость он насмешливо фыркнул:

— Ты такая сволочная динамистка, Нелл. — Насмешливость в его голосе пропала.

— Неправда!

— Как это неправда? Ты меня целуешь, позволяешь себя лапать, ходишь со мной, но всякий раз захлопываешь дверь у меня перед носом. — Голос все повышался, в нем появились нотки ярости. — Я мирился с таким отношением три месяца. С меня хватит!

— Ну, и не мирись. Оставь меня в покое. Я тебе ничего не обещала. Ты по-своему неплох, даже интересен, когда не ведешь себя как м…к. Но у нас ничего не получится. — Воцарилось напряженное молчание. Я чувствовал бешенство громилы, даже стоя этажом ниже. Было слышно, как повернулся ключ в замке и шевельнулась дверная ручка. — Пока, Дэн.

Раздалось ее шипение, полное боли.

— Нет, детка, так не пойдет. Я не для того тебя столько времени обрабатывал, платил за выпивку, ленчи и кофе, чтобы сейчас вылететь отсюда, ничего не получив взамен.

— Извини, но я не просила тебя этого делать. Наоборот, говорила, чтобы ты этого не делал, ты сам настаивал.

— Это называется вести себя как джентльмен.

— Нет, это называется ждать, что я раздвину ноги за дармовый виски. Отпусти меня сейчас же!

Я услышал глухой стук в деревянную дверь, которая распахнулась, скрипнув петлями, и шаркающие, спотыкающиеся шаги.

— Повторяю, Нелл, не получится. Я хочу посмотреть кино. Я даже позволю тебе выбрать его самой.

— Немедленно объяснись, — жестко сказала она, но в ее голосе слышался страх.

— Объясниться? Годится. Мы сейчас зайдем к тебе и хорошо проведем время. Ты дашь мне свое сладкое тело и будешь со мной ласкова.

— Нет! Убирайся!

Звуки потасовки. Звонкий шлепок.

Смех Дэна, грубый и довольный.

— Пощечины тебе не помогут, сучка!

Тоненький стон боли и страха. Глаза заволокла красная пелена. Я беззвучно пошел вверх. Старые привычки не забываются: у меня на руке оказался кастет, который я еще ни разу не пускал в ход. Места в кармане он занимает мало, вот я и не выкладываю — кто знает, с кем можно столкнуться на улицах Нью-Йорка. Даже я не могу предположить.

Я у ее двери, теперь закрытой. Сюда доносятся приглушенные звуки борьбы.

— Перестань отбиваться, и я буду с тобой нежен!

Этот мерзавец живым не уйдет.

Дверная ручка беззвучно повернулась под моей рукой, петли скрипнули, но звук потонул в скулеже Нелл и смехе Дэна, который удерживал ее на месте и грубо стаскивал одежду.

Нелл увидела меня, и ее глаза расширились. Дэн успел обернуться и распрямиться — как раз вовремя, чтобы встретиться с моим кулаком. Двужильный, зараза, этого не отнять. Немногим удавалось устоять на ногах после моего удара, особенно с кастетом. Лицо громилы Дэна превратилось в кровавое месиво, лоб оказался рассечен до кости. Рот перекосился в безобразной, дикой ухмылке.

— Колтон, нет! Он же тебя убьет! — в ужасе закричала Нелл.

Дэн стер кровь, заливавшую глаза, и шагнул вперед, приняв боевую стойку.

— ЮФСи совсем не смотришь, да? — улыбнулся он, и я понял, что откусил слишком большой кусок, ввязавшись в драку. Теперь-то я его узнал. Дэн Сикорски, тяжеловес, участник боев смешанного стиля. Брутальный ублюдок. Ходят слухи, что он замочил парня в уличной схватке типа боя без правил.

Я ухмыльнулся в ответ. Меня в ЮФСи тоже приглашали, но я отказался. Я больше не дерусь за деньги. Кастет отправился обратно в карман.

Я взглянул на Нелл.

— Все нормально. Но где ты находишь таких придурков?

Она опешила, будто испугалась моего небрежного тона в присутствии такого бретера, как Дэн. Я самоуверенно улыбнулся, хотя особой уверенности не чувствовал.

Громила бросился на меня, и Нелл закричала. Впрочем, действовал он слишком медленно и неуклюже, буквально указав направление удара взглядом и движением. Он привык валить с ног первым ударом, и все тут. Я, впрочем, тоже, поэтому мне знакомо чувство, когда не получается по-твоему. Сколько раз неслабо получал, пока усвоил — надо учитывать и такой вариант.

Я мгновенно пригнулся, и тут же мой кулак рассек воздух. Я не дерусь по правилам. Тут тебе не ЮФСи. Я врезал громиле коленом по диафрагме, схватил за голову и приложил физиономией о колено. Отпихнул от себя. Пнул по яйцам, дважды, без пощады. Пару раз врезал по почкам, как кувалдой, и расплющил и без того сломанный нос ударом головой.

Он сгреб в кулак мою рубашку, и я понял — сейчас мне достанется. Угораздило же нарваться на берсерка. Я отбил первые удары, но они сыпались слишком быстро, и бил наш мальчик жестко. Нелл по-прежнему кричала. Верзила уже был весь залит кровью, да и я скоро начал выглядеть не лучше. Но он дрался яростно и самозабвенно, а такой запал скоро иссякает. Я же был взбешен, но совершенно спокоен. Полученные удары, конечно, болезненны, но я бывал в переделках и похуже и все равно побеждал. Ну, в смысле, уходил на своих ногах.

Громиле так не повезет.

Я наконец оторвал его руку от своей рубашки, разорвав ее к чертям собачьим, и посмотрел на источник звука:

— Нелл… Заткнись.

Она немедленно замолчала и судорожно втянула воздух, будто соображая, где она и что происходит. Затем крутнулась на месте, выхватила из кухонного ящика огромный нож и подскочила к Дэну сзади, приставив лезвие к горлу.

— Хватит!

Могла бы и не кричать. Ножа было бы вполне достаточно.

Дэн замер.

— Ты этого не сделаешь, Нелл. — Его глаза затопил панический страх.

Платье у нее было разорвано сверху донизу, трусы скручены, сдвинуты на бедра. Губа кровоточила, на руках и шее уже проступали синяки.

Я не хотел его смерти — возни потом не оберешься.

— Как ни странно, сейчас я с Громилой согласен, — сказал я. — Дай мне закончить.

Нелл хихикнула.

— Громила? Подходит.

Встретившись со мной взглядом, она опустила руку с ножом.

Это было ошибкой. Едва лезвие отодвинулось, Дэн отбил ее руку, развернулся и ударил так, что Нелл отлетела в сторону.

— Сука, — зарычал он и двинулся на меня.

Конечно, я не бездействовал. Кастет вернулся на пальцы, и я уже не сдерживал себя. Когда я увидел на ней синяки, мгновенно снова стал той уличной шпаной, членом банды, что выполняет грязную работу. С одной лишь разницей: я мстил за то, что этот тип ударил Нелл.

У него не было шансов. Через считанные секунды он превратился в кучу окровавленной рухляди на полу. Я отделался сломанным носом, разбитыми губами и ссадинами на скулах. Ребра местами болезненно отзывались на прикосновение. Ну, и еще зуб шатался. Кровищей была забрызгана вся квартира.

Я достал телефон и набрал номер, вытирая лицо бумажным полотенцем.

— Сплит, привет, это Кольт. У меня проблема. — Я объяснил в чем дело и отбарабанил адрес. — Ага, в Трайбеке. Да иди ты на фиг. Забери отсюда этого козла и сделай так, чтобы он ее больше не беспокоил. Спасибо.

Нелл стояла, промокая ранку на губе. От моих слов ее качнуло. Я успел ее подхватить, когда она оступилась.

Я посадил Нелл на стол, как ребенка, завернул в бумажное полотенце лед и приложил ей к ушибу на лице. К счастью, у него хватило ума не бить со всей силы — так, легкий тычок, чтобы замолчала. Синяк останется, но и только. Она сейчас малость оглушенная, осоловелая, но скоро придет в себя.

На полу застонал Дэн. Нелл в страхе выпрямилась и поглядела через мое плечо на бифштекс с кровью а-ля Дэн Сикорски.

И медленно перевела взгляд с него на меня.

— Что ты сделал?

Я втянул голову в плечи, отчего-то смутившись.

— Я типа как вышел из себя.

— Он умрет? — спокойно спросила Нелл.

Я пожал плечами:

— Во всяком случае, не здесь.

Прекрасные серо-зеленые глаза сощурились.

— Что это значит? — В дверь тихо постучали, и Нелл тут же прижалась ко мне. — Кто это?

Я попытался обрывками платья прикрыть ей грудь.

— Один мой друг. Ты иди в душ, ладно?

— Друг? — Она слезла со стола и пошла ко входной двери.

Я ее остановил:

— Я сам, о’кей?

Она снова сощурилась и ушла в свою комнату, прикрыв дверь. Я впустил Сплита. Ростом и силой он не вышел, но боятся его смертельно. Среднего роста, сухощавый, подтянутый, черная как смола кожа, ослепительно белые зубы и до странного светлые карие глаза, почти золотистые. В эти глаза нельзя долго смотреть, не обмочив штаны. Сплит вызывает беспокойство, от него исходит угроза. Я рад, что он мой друг. Я, понимаете ли, видел, что бывает с его врагами. Они исчезают.

Он посмотрел на Дэна.

— Что это с ним, блин?

Появилась Нелл в чистой футболке и спортивных штанах.

— Колтон меня спасал.

— Ты кто? — поинтересовался Сплит.

— Нелл Хоторн. Это моя квартира. — Она протянула Сплиту руку.

Он недоуменно уставился на ее руку, потом на его лице появилась редкая улыбка, и они с Нелл обменялись рукопожатием.

— Сплит, — представился он, разглядывая наливающиеся кровью синяки Нелл, следы от пальцев на ее шее и то, как она обхватила себя руками. — Он пытался тебя изнасиловать?

Нелл кивнула.

— Это Дэн Сикорски, — сообщил я, зная, что Сплит сумеет сложить два и два.

Глаза у него чуть расширились — это все равно что громкий возглас удивления у обычного человека.

— Я видел, как он недавно дрался с Хэнком Тремейном в Гарлеме. Изуродовал Хэнка будь здоров. Это ты его отделал? — Сплит опустился на колени, перевернул Дэна на спину и как специалист осмотрел повреждения. — Ну, ты даешь. Ему нужен костоправ, иначе он не выберется.

— Он пытался ее изнасиловать, а затем ударил кулаком в лицо.

— Честно говоря, — вмешалась Нелл, — он ударил меня, когда я приставила ему нож к горлу.

Сплит зашелся в смехе.

— Чего?! Подруга, да ты чокнулась! Нельзя угрожать ножом Дэну Сикорски и не прирезать его. Такой фигней страдать — только нарываться.

— Она родом из пригорода Детройта, где я вырос, Сплит. Она принцесса.

Сплит кивнул.

— Понял, просто говорю на будущее. Не угрожай, если не собираешься резать. Особенно козлам вроде Сикорски. Он тебя кокнет, даже если ты богатая белая сучка.

— Что, простите? — Нелл возмущенно выпрямилась.

Сплит взглянул на меня. Я засмеялся.

— Он имел в виду «белая девушка». Не из гетто.

— Гетто? — произнесла она это, как иностранное слово. — А ты из гетто, Колтон?

Сплит захохотал.

— Колтон? — передразнил он, четко произнеся каждый слог, как Нелл. — Слушай, это что-то. Где ты ее откопал? — Он поглядел на Нелл. — Да, он из гетто. Мальчик Кольт раньше был настоящим гангстой.

Нелл недоуменно переспросила:

— Какой гангстой?

Сплит прыснул смехом.

— Ну, вы, блин, даете! — Он вынул телефон и сбросил кому-то эсэмэску, после чего снова взглянул на Нелл. — Как сама-то, белая девушка?

Нелл бесстрастно ответила:

— В порядке.

Сплит кивнул, но я видел, что он поверил ей не больше, чем я. Я подошел к Нелл и не мог не заметить, как она напряглась.

— Иди под душ, Нелл. Это поможет.

— Мне не нужна помощь, — жестко, упрямо ответила она.

Я засмеялся, не без язвительности.

— Может, тогда сама с ним займешься? — Я указал на Дэна, захлебывавшегося собственной кровью. Сплит перевернул его, и он выхаркнул сгустки прямо на пол.

Нелл побледнела.

— Пожалуй, душ — это то, что мне нужно.

— Вот-вот. А когда выйдешь, его уже здесь не будет.

Она изменилась в лице:

— Но ты же не уйдешь?

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — Она отрицательно покачала головой. Едва заметное беспомощное движение, от которого сердце облилось кровью. — Тогда я останусь. Все, иди прими горячий душ.

Она кивнула и исчезла в ванной. Когда полилась вода, я честно попытался не представлять Нелл в душе. Этого ей сейчас не нужно.

Сплит присел на корточки:

— Бери его за плечи, Кольт.

Я нагнулся, поднял полуживое тело, и мы понесли Сикорски по лестнице в машину Сплита. Проходившие мимо парень с девушкой странно на нас посмотрели, но Нью-Йорк есть Нью-Йорк — ничего не сказали. Мы без церемоний бросили Сикорски на заднее сиденье и захлопнули дверцу. Сплит сел за руль, но уезжать не торопился.

— Она не из наших, Кольт, — произнес он, не глядя на меня.

— Я знаю.

— Да и ты тоже. Никогда нашим не был.

— Это я тоже знаю.

— Ты мне нравишься, белый. Не влипни по новой — сразу замочат, и кто тогда будет чинить мне тачку? — Сплит повернул ключ. Мотор с урчанием заработал.

У него лаймово-зеленый «Бонневиль» семьдесят третьего года с оригинальным мотором. Я сам восстанавливал. Настоящий шедевр, даже немного завидую. Сплит купил тачку у какой-то хрупкой старушки из Рочестера за тысячу долларов, и мы целое лето приводили «Бонневиль» в божеский вид. Собственно ремонта, кстати, было немного — после смерти мужа бабуля практически не садилась за руль.

Сплит пригоняет мне «Бонневиль», если требуется что-то минимально отладить, но на самом деле это он так со мной общается.

— Не влипну, Сплит.

— Что мне делать с этим долбобобом?

— Не знаю и знать не хочу. Он заслужил сдохнуть, подавившись собственными зубами, но я не хочу, чтобы его смерть оказалась на моей совести.

— По чесноку. Ты достаточно получил с него кровью за эту сучку.

Я засмеялся.

— Спасибо, что напомнил.

— В облака не заносись, — посоветовал Сплит, закрыл дверцу и опустил стекло. — Заеду в мастерскую, скажу, очухается сукин сын или нет.

— Не обязательно. Просто сделай так, чтобы он сюда носа больше не совал.

Сплит улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

— По-моему, он больше не будет создавать проблемы. — Он перевел рычаг переключения скоростей на «Д», но с места не трогался. — Сложность в том, что на следующей неделе у него бой с Альваресом, а я на Альвареса косарь поставил.

Я засмеялся.

— У Альвареса не было шансов, я тебе целый косарь сэкономил. Сикорски, конечно, козел, но дрался неплохо.

— Вот не последовал ты своему призванию, Кольт. Сейчас бы в ЮФСи в шоколаде был.

Я покачал головой:

— Нет, с этим дерьмом я завязал.

— Знаю, знаю, просто к слову пришлось. — Сплит выставил кулак, я стукнул по нему своим. — Ну чё, позванивай, кобель. Давно уже пивка вместе не пили.

— Обязательно. В четверг, может.

— В четверг годится. С утра у меня дельце, а к вечеру смогу.

Я кивнул, и Сплит уехал. Я открыл дверь в комнату Нелл и зашел, напевая, чтобы она знала — это я. В душе по-прежнему шумела вода — видимо, Нелл отскребывала всякую дрянь с себя, пыталась избавиться от гадливого ощущения. Она не выйдет, пока не польется холодная вода. Я много раз видел, как это бывало с другими. Которым я не смог помочь.

Я достал из-под раковины новый рулон туалетной бумаги и флакон «Виндекса». Хорошо, что у нее деревянные полы. Гораздо проще оттереть кровь с досок, чем с коврового покрытия. Я вытер кровь, сбрызнул и протер пол, затем нашел старый флакон «Пледжа», который Нелл, наверное, использовала для кухонного стола, брызнул им на пол и снова вытер. Затем протер стены и мебель.

Когда вода в ванной перестала течь, в комнате уже был полный порядок. Нелл вышла с мокрыми волосами, одетая в футболку с Лило и Ститчем, едва доходившую ей до середины бедра. Я стиснул зубы и принялся думать о дохлых щенках, монахинях и том случае, когда случайно увидел в д?ше собственную бабушку. Помогло очень слабо. Нелл выглядела еще беззащитнее, чем обычно, и я оказался рядом и обнял ее, прежде чем понял, что делаю.

На этот раз она не напряглась, дышала глубоко и очень ровно.

— Плакать не стыдно, — сказал я.

Она покачала головой:

— Стыдно.

— Ты только что пережила нападение. Тебе можно.

— Знаю, но не буду. Не могу, — отстранившись, она ушла в кухню.

Я отобрал у нее бутылку, прежде чем Нелл успела выпить.

— Это не лучший способ, — заметил я. Она вырвала у меня виски и поднесла к губам, но я снова забрал «Джека». — Ну, не пройдет от этого навсегда, все равно вернется.

— Знаю. — Она потянулась к бутылке, но я отвел ее подальше, взял пару стаканов для сока из шкафчика и плеснул виски в них. — Мне нужно больше, чем столько!

— Обойдешься.

Она повернулась ко мне — глаза серые, как грозовая туча, и гневные.

— Не указывай мне, без чего я обойдусь! Ты меня не знаешь!

— Зато знаю о заливании боли виски. К этому скоро привыкаешь, и тогда тебе не хватит всех запасов виски в мире.

— Не тебя сейчас насиловали!

— Чуть не изнасиловали. Я его остановил. Извини, что не пришел раньше, но есть огромная разница между совершенным и предотвращенным изнасилованием. — Ее глаза сверкнули, и я выставил перед собой ладони: — Не говорю, что это приятно. Это страшно, ты вправе чувствовать то, что сейчас чувствуешь. Я просто говорю, что выхлебанное виски не сотрет из памяти случившегося.

— Да что ты, блин, знаешь?! — Она вылила залпом в рот то, что я налил, и прижала бокал ко лбу. Через секунду протянула мне стакан, требуя еще.

И тогда я увидел шрамы. Настоящую штриховку из тонких белых линий и полос на запястьях и предплечьях. Не скрываемые, не шлифованные. Некоторые старые, некоторые не очень. И несколько новых, еще с корочкой.

Поймав мой взгляд, она подняла голову и с вызовом ждала вопроса. Я не спросил. Я все еще был без рубашки, поэтому указал на свою грудь и живот, где такие же шрамы переплетались, как спутанная ветром пшеница. Некоторые я скрыл татуировками, другие обыграл татуировками, третьи оставил нарочито заметными. Некоторые короткие, как зарубки древнего календаря, другие действительно были зарубками — дни, пережитые на арене, выигранные матчи. Нелл рассматривала шрамы, длинные шрамы, оставшиеся от порезов, нанесенных ради боли, облегчающей иную боль.

Да, я знаю, почему она режет себя. Вот чего не знаю, так это истинной причины. Она сидит глубоко в Нелл. Нужно время и терпение, чтобы это из нее вытащить. А я, наверное, расскажу ей о своей жизни.

Чего совершенно не хочу делать.

Она посмотрела мне в глаза, мягко и понимающе.

— Ты сам себя?

— Раньше. Давно.

— Зачем?

Я покачал головой:

— Это сказка для другой ночи, и даром я ее не расскажу.

Она напряглась:

— И что ты хочешь взамен?

— Твою историю.

Она с облегчением выдохнула.

— Ты ее знаешь.

— Не всю. Я не знаю самых корней, дряни, которая скрыта на самом дне души.

— Об этом никто не знает, — едва слышно прошептала Нелл, и черт меня побери, если это не прозвучало соблазнительно, страстно и беззащитно одновременно.

— Ну, об этом тоже никто не знает, — постучал я себя по груди большим пальцем.

— Давай баш на баш. — Она неподвижно стояла в дюйме от меня. С каждым вдохом ее груди касались моей кожи, шрамов, татуировок.

Я кивнул:

— Но не сейчас. Сейчас ты пьешь со мной еще один бокал и смотришь какой-нибудь фильм поглупее. Затем ложишься спать и завтра сидишь дома.

— Нельзя, у меня занятия и работа…

— Позвони и отпросись. Скажи, что заболела.

— Я…

— Позвони, Нелл, — перебил я.

— Но ты не можешь остаться у меня на ночь!

— Почему?

Она уставилась себе на ноги. На ногтях у нее облупился розовый лак.

— Нельзя, и все.

— Я лягу на диване. А ты в своей комнате, и дверь закроешь.

— Нет, — снова прошептала она.

— Да почему нет?

— А это… часть сделки.

Секрета, хотела она сказать.

— Тогда я лягу спать у твоей двери, на площадке. Тебе нельзя сегодня быть одной.

— Я в порядке, Колтон.

— Вранье, ни фига ты не в порядке.

— Вранье, — пожала она плечами. — Но со мной все нормально.

Я засмеялся:

— Посмотри на меня.

Она отрицательно покачала головой, закусив губу. Мне вновь захотелось взять эту губу в рот и сосать, пока не исчезнет боль от ранок. Я хотел жевать ее губу вместо нее. Я хотел узнать вкус ее языка. Я хотел запустить руки под дурацкую, слащавую, чересчур детскую огромную футболку с Лило и Ститчем и почувствовать ее кожу, изгибы, изумительную мягкость ее плоти.

Я ничего этого не сделал. Только смотрел на нее, затем указательным пальцем приподнял ее голову, чтобы посмотреть в глаза. Нелл опустила веки. Из-под ресниц выступила влага. Она глубоко дышала, и я заметил, как ее ногти глубоко вонзаются в стиснутые запястья и безжалостно сдирают кожу. Боль, чтобы облегчить иную боль. Применив всю силу и мягкость, какие у меня есть, я разжал ее пальцы, отведя ногти от кожи, и передвинул их на свои предплечья.

Привлек Нелл к себе. Преградой между нами оставались наши руки. Ее ногти глубоко впились мне в кожу, но через секунду она опомнилась и сжала мои запястья.

— Это не одно и то же. Твоя боль не облегчает мою, — прошептала она мне в плечо. В правое, где японский дракон изрыгал пламя на иероглифы.

— Понятное дело. Я просто хотел, чтобы ты не ранила себя.

— Это помогает…

— Ни фига подобного, это лишь на время отодвигает боль. Как выпивка.

— Но мне надо…

— Тебе надо снова начать чувствовать. Почувствуй боль, признай ее. И живи дальше.

— Как у тебя все легко, — с горечью бросила она.

— Не легко. Это, блин, самая трудная штука в мире. — Я отвел мокрую прядку с ее лица и от своего рта. — Труднее этого я ничего не знаю. Вот почему мы пьем, колемся и деремся. Вот почему я играю на гитаре и собираю моторы.

Она отодвинулась:

— Ты собираешь моторы?

Я засмеялся.

— Да. Музыка — моя страсть. А для поддержания штанов я перебираю старые моторы и восстанавливаю классические модели авто. Не пойми неправильно, к машинам у меня тоже страсть, но иная.

— Ты в какой-то фирме работаешь?

— Нет, у меня своя мастерская в Куинсе.

— Правда? — удивилась она. Меня малость покоробило, но виду я не подал.

— Правда.

— А можно увидеть твою мастерскую? — Ее голос зазвучал ясно и с надеждой.

— Сейчас?

— Да, сейчас. Я не могу здесь оставаться. Я все время вижу Дэна, чувствую на себе его лапы, вижу его на полу, окровавленного. — Она указала на то место, где лежал Громила Дэн, и помолчала немного. Я уже знал, что она скажет. — Он… он умер?

— Нет. Да не парься ты о нем, он получил по заслугам.

— Ты его сильно отделал.

— Надо было его убить. И убил бы, если б… — Я покачал головой. — Все, забыли.

— Это я виновата. Надо было головой думать. Я же видела, к чему все шло.

— Не смей, Нелл Хоторн! — взорвался я. — Не смей вешать это на себя! Ты не заслуживаешь подобного дерьма.

Пораженная, она отступила, испуганная этой вспышкой бешенства.

— Колтон, я только говорю, что он с самого начала не скрывал…

— Остановись. Хватит, и не продолжай. Да, ты вообще не должна была связываться с этим м…ком, но тому, что он сделал, нет оправдания. — Я снова привлек ее к себе, несмотря на сопротивление. — Ты теперь меня боишься? — спросил я, меняя тему.

— Немного. Ты был… страшный. Ты… ты его просто в лепешку расплющил. Даже после того, как он тебя ударил. А я видела, как он дерется.

Я шокированно уставился на нее.

— В смысле, по телевизору?

Она покачала головой.

— Нет, в метро. Об этих боях еще твой друг говорил. В Гарлеме.

— Ты там бывала? — обалдел я. Шокирован, поражен, ужаснулся — этим ничего не скажешь. Подпольные бои — жестокое, подлое месилово, где озлобленные, беспощадные парни буквально убивают друг друга. Что ж, можно было догадаться.

— Да. Только мне не понравилось.

— Надеюсь. Еще этого не хватало. — Я старался, чтобы голос не дрогнул.

Не удалось. Лицо Нелл осветилось догадкой:

— Ты в них участвовал?

— Приходилось.

— Почему? — спросила она совсем тихо.

Я покачал головой.

— Это тоже часть сделки, детка.

Ее передернуло.

— Не называй меня деткой, — сказала она негромко, но с нажимом.

— Извини.

— Ничего. Это Дэн меня так…

— Знаю, слышал. — Я снова притянул ее к себе, и мы посмотрели в глаза друг другу. — Ответь на один вопрос. Ты меня боишься?

— Я уже сказала — немного. Я боюсь того, что ты можешь сделать. С другой стороны, с тобой я чувствую себя в безопасности. Ты меня не тронешь.

Я взял в ладони ее лицо. Слишком фамильярно, слишком демонстративно любяще, слишком рано. Но я ничего не мог с собой поделать.

— Я защищу тебя. От других и от тебя самой. Всегда буду защищать.

— Почему? — донеслось едва слышно.

— Потому что я так хочу. Потому что… — Я мучительно подбирал правильные слова. — Потому что ты этого заслуживаешь. И тебе это нужно.

— Нет.

— Да.

Она затрясла головой:

— Нет, я этого не заслуживаю.

Я вздохнул, понимая, что так ничего не докажу.

— Нелл, заткнись.

Она засмеялась звенящим как колокольчик смехом, отчего я улыбнулся ей в волосы.

— Ну так что, покажешь мне свою мастерскую?

— Сейчас четыре утра. Мы в Трайбеке, а мастерская в Куинсе. В дальней части Куинса. И машины у меня сейчас нет. Я шел сюда от бара.

— Пешком?! С ума сошел! Это же кварталов двадцать!

Я пожал плечами:

— Я люблю ходить.

— Ну, тогда такси возьмем.

— Тебе что, правда так приспичило посмотреть мою мастерскую?

— Ага. И я правда не хочу здесь оставаться. — Нелл снова передернуло.

— Ну, тогда штаны надевай, и двинули.

Она снова засмеялась, как фея Динь-Динь.

— Нет уж, штаны для мужиков. — Она исчезла в своей комнате. — Сейчас хоть не подглядывай, Перви Макги.

— А ты дверь закрой, балда.

Дверь с грохотом захлопнулась. Я засмеялся. Хорошо, что Нелл может смеяться. Значит, худо-бедно держится. Хотя с ней что-то происходит. Это она для меня спектакль устраивает. Скоро на руках у нее появятся свежие порезы.

Нелл вышла в джинсах и фиолетовой футболке с острым вырезом. Мне сразу пришлось смотреть по сторонам, чтобы не слишком откровенно пялиться. Ей сейчас не до моих желаний. А может, всегда не до них будет. Она подхватила сумку со стола, куда я ее положил, пока замывал кровь.

Я протянул ей руку.

— Пошли, Динь-Динь.

Руку Нелл приняла, а над прозвищем задумалась.

— Почему Динь-Динь?

— Из-за твоего смеха. У тебя такой музыкальный смешок, как у феи из «Питера Пена», — пожал я плечами.

Она нечаянно рассмеялась тем самым смехом и зажала рот.

— Блин, теперь стесняться буду. Но ты можешь называть меня Динь-Динь, если хочешь.

— Не стесняйся. По мне, так это очаровательно.

Она сморщила нос, запирая дверь.

— Очаровательно? А это хорошо?

Я поднял бровь.

— Я могу придумать для тебя много определений. Пока давай ограничимся очаровательным.

— И что это значит? — Она самым невинным образом взяла меня за руку.

Я махнул проезжавшему такси с горевшим верхним фонарем. Мы сели в машину. Назвав свой адрес, я смотрел, как таксист вводит его в навигатор. Когда мы тронулись с места и из магнитофона поплыла заунывная арабская мелодия, я повернулся к Нелл.

— Ты уверена, что хочешь услышать ответ?

Она приподняла подбородок.

— Да.

— В тебе сочетается много разного, Нелл Хоторн. Ты непростая. Ты очаровательная. Прелестная. Забавная. Сильная. Красивая. — Казалось, она борется с эмоциями. Я продолжал: — Ты страдающая. Ты причиняющая боль. Ты поразительная. Ты талантливая. Ты сексуальная, как хрен знает что.

— Сексуальная как хрен? — Она наклонила голову набок, едва заметная улыбка тронула ее губы.

— Ага.

— Это больше или меньше, чем дьявольски сексуальная?

— Больше. Гораздо больше.

Она кивнула:

— Ты милый. Но мы смотрим на меня по-разному.

— Согласен. — Я посмотрел на наши сплетенные пальцы и снова на Нелл. — Что же ты видишь, когда глядишь на себя?

— Слабая. Испуганная. Пьяная. Злая. Безобразная. Убегающая, — перечисляя все это, она отвернулась от меня и глядела в окно. — Я ничего не вижу. Никого.

Разговорами невозможно изменить то, что она чувствует, поэтому я промолчал. Просто держал ее за руку и позволил молчанию тянуться несколько кварталов.

В конце концов она повернулась ко мне:

— Почему ты не протестуешь, когда я несу такой вздор? Почему не убеждаешь меня в обратном?

— А что, поможет? — спросил я. Нелл прищурилась и покачала головой. Я пожал плечами. — Вот тебе и ответ. Могу сказать, что я вижу. Могу сказать, что о тебе знаю. Я знаю, что чувствую. Я могу показать тебе, кто ты на самом деле. Но спорить с тобой бесполезно. По-моему, мы оба не раз сталкивались с теми, кто пытался нас изменить. У них это не получилось. Только мы сами можем себя изменить. Давай позволим себе исцелиться.

— Но я не такая, как ты говорил, совершенно не такая, и не могу себе помочь. Меня нельзя… изменить… исправить.

— Ты твердо решила всю жизнь быть несчастной?

— Черт бы тебя побрал, Колтон! Зачем ты в это лезешь? Ты ведь меня не знаешь!

— Хочется, — ответил я сразу на обе последние фразы.

Глава 8Перебродившая печаль

Мы приехали к моей мастерской — старому гаражу со входом из переулка и маленькой квартиркой на втором этаже. Я вынул из кармана ключи, вошел в мастерскую с черного хода, за неимением парадного, и включил свет.

Замигали висячие флуоресцентные лампы в помятых проволочных «намордниках», осветив потрескавшийся, в пятнах бетонный пол, штабеля красно-серебристых ящиков с инструментами вдоль стен, рабочие столы с инструментами на крюках; свисающие с потолка цепи, на которых закреплены моторы, каркас «Мустанга Шелби Джи-Ти» шестьдесят шестого года, два огромных серых пластиковых мусорных бака, переполненные пепельницы, пустые пивные бутылки, коробки из-под пиццы…

— Не шикарно, зато мое, — засмеялся я. — Ну, совсем не шикарно. Сам удивляюсь, как решился привести тебя сюда, в эту грязь и безобразие.

Я действительно словно впервые увидел обстановку. Я никогда не водил сюда девушек. Наверх, в квартиру, — случалось, но в мастерскую ни одна не просилась: всех интересовала постель. Я огляделся, прикидывая, как отреагирует Нелл.

И тут она меня удивила.

— А мне очень нравится. Здесь… как дома. Ты явно любишь эту мастерскую.

Я долго глядел на Нелл и сказал:

— Это и есть мой дом. Сплю я наверху, но этот гараж — мой дом. Больше, чем можешь себе представить.

Сколько раз я спал в спальном мешке на полу там, где сейчас стоит «Мустанг», пока квартирку не отремонтировали настолько, чтобы в ней стало можно жить… Я купил все заведение за гроши, потому что здесь была просто дыра. Заброшенная, покинутая, никому не нужная, совсем как я. Все привел в порядок. Сделал это место своим.

Нелл отпустила мою руку и пошла бродить по мастерской, выдвигая ящики и осматривая инструменты, казавшиеся громоздкими, неуклюжими и грязными в ее чистых, изящных ручках. Всякий раз она укладывала инструменты точно на прежнее место. То ли догадалась о моем пунктике, то ли делает так просто из вежливости. Наверное, из вежливости — мы ведь действительно почти не знаем друг друга. Откуда бы ей проведать о моей навязчивой идее насчет порядка в инструментах.

— Покажи мне, чем занимаешься, — попросила она.

Я пожал плечами и показал на мотор.

— Вот мотор, — начал я, подошел и обвел пальцем отверстие клапана. — Я его купил на механической свалке несколько недель назад. Он был ржавый, грязный и не работал. Я достал его из старой развалюхи, помятой сзади и вообще убитой. «Барракуда» семьдесят седьмого года. Я забрал мотор, починил то, что можно починить, остальное заменил. Разобрал его, можно сказать, по винтику. — Я откинул брезент с длинного широкого стола в углу, показав другой разобранный мотор. Детали лежали очень специфическим узором. — Вот примерно так. Затем снова собрал, по узлам, и вот он висит, почти готовый. Осталось добавить всего несколько деталей, и можно ставить в машину.

Она перевела взгляд со стола на собранный мотор.

— То есть ты превращаешь это… — она показала на детали на столе, — …в это?

Я пожал плечами.

— Да. Это совершенно разные моторы, но идея правильная.

— Потрясающе. Откуда ты знаешь, куда вставлять все эти крохотульки, как их крепить?

Я засмеялся.

— Богатый опыт. Я уже столько моторов перебрал… Принцип у всех один, но у каждой разновидности своя специфика. Свой первый мотор я разобрал, когда мне было лет тринадцать. Конечно, обратно собрать я его не смог, но наука пошла мне на пользу. Я месяцами возился с тем треклятым мотором, изучая, как он работает, какие части куда входят, какие функции выполняют и как их вставлять обратно. Больше года ежедневной мороки, и я его собрал. Мотор заработал. Я его снова разобрал и снова собрал. Снова и снова, до автоматизма, чтобы не думать, какая деталь должна быть следующей.

Она наклонила голову:

— А где ты взял мотор?

Я напряг память.

— Кажется, купил у учителя старших классов. Несколько месяцев копил карманные деньги. — Нелл стояла с непонимающим видом, и я засмеялся: — В старших классах у меня был репетитор. Однажды я шел мимо мастерской и увидел мотор. Я смотрел, как над ним копошится техник мистер Бойд, и что-то шевельнулось в душе. Он потом стал одним из моих лучших друзей, пока я сюда не переехал.

Нелл рассматривала меня, будто видела впервые.

— У тебя был репетитор?

Я вздрогнул, не желая, чтобы она расспрашивала об этом.

— Да. Мне не очень давалась школьная премудрость.

Я отвернулся, накрыл стол брезентом и повел Нелл к лестнице, ведущей ко мне в квартиру. Это у меня такой способ показать, что не хочу говорить на неприятную тему. Нелл поняла намек.

Сказать, что мне не очень давались науки, — это ничего не сказать, но ей не обязательно об этом знать. Я решил тянуть с объяснениями как можно дольше.

Живу я небогато. Узенькая кухонька, в которой я едва помещаюсь — например, нельзя открыть сразу и духовку, и шкафчики напротив. Не то чтобы я пользуюсь духовкой, но все-таки. Гостиная, где я, стоя в центре, почти могу дотянуться до противоположных стен, и спальня, где стоит полутораспальная кровать и больше ничего. Одежда моя умещается в комоде, а на нем стоит телевизор, который я практически не смотрю.

Я широким жестом обвел свое обиталище.

— Здесь еще теснее, чем в мастерской, но это мой дом. Я бы предложил тебе экскурсию за десять центов, но девять с половиной пришлось бы вернуть.

Нелл засмеялась смехом феи Динь-Динь, и у меня стало легко на сердце. Но при всей нормальности ее поведения, вопросов, интереса я видел, что она с трудом сохраняет спокойствие. Она хорошо скрывала волнение, скрывала как профессионал. Эмоции кипели в ней, замурованные глубоко внутри.

Я очень зауважал Нелл, видя, как она держится. Вот бы она позволила ей показать, как освободиться, как выпустить боль. Я хотел забрать ее боль.

Она устало плюхнулась на диван, откинула голову на спинку и обессиленно вытянула ноги. Я заглянул в спальню убедиться, что там не полный свинарник, перестелил белье и добавил второе одеяло, после чего вернулся сказать Нелл, что она может падать в кровать. Она уже спала, сидя в той же позе. Я поднял ее на руки. Она оказалась удивительно легкой, как перышко, как настоящая фея, сделанная из стекла, волшебства, хрупкого фарфора и обманчивой силы. Усадив на кровать, я снял с нее туфли и замялся, не зная, стоит стаскивать джинсы или нет.

Из эгоистических побуждений я решился. Сам я ненавижу спать в штанах, наверняка и Нелл тоже. Я расстегнул кнопку, молнию, ухватил деним на боках и потянул. Нелл сонно приподняла бедра, и я стащил джинсы до колен. Вид ее обнаженных бедер и сливочно-белой кожи оказался для меня почти чересчур притягательным, особенно крошечные желтые стринги, едва прикрывающие нежный треугольник, в который я так отчаянно желал зарыться лицом. Я не удержался и провел пальцами по бедру. Прикосновения оказалось слишком много и совершенно недостаточно.

Резко выпрямившись, я потер руками лицо и пригладил волосы, стараясь сохранить самообладание.

Потом я закрыл глаза и все-таки стащил с нее джинсы.

Когда я высвобождал ее ноги, Нелл заговорила заплетающимся языком, сонно и, черт побери, до странного очаровательно:

— Ты уже видел меня в трусах. Чего сейчас-то застеснялся?

Я подложил подушку ей под шею. Нелл заложила руки за голову, глядя на меня сквозь трепещущие длинные ресницы и спутанные русые волосы, падавшие на прелестное лицо. Я попятился, чтобы не поддаться искушению откинуть пряди своими мозолистыми пальцами. Я не мог понять выражения ее лица. Она выглядела совсем беззащитной, будто вся боль поднялась в ней и рвется наружу, и Нелл едва сдерживает ее теперь, совсем уже сонная.

— Тогда я вел себя как идиот, — сказал я. — А сейчас ты заснула, и я хотел…

— Это было приятно, — перебила она.

— Про меня много чего можно сказать, Динь-Динь, но вот чтобы приятный — это впервые. — Я нервно провел пятерней по волосам. — Я закрыл глаза, чтобы не лапать тебя сонную.

Ее глаза расширились.

— Ты хотел меня лапать?

Мне не удалось полностью подавить недоверчивый смешок. Она не понимала, как страстно я ее хочу. Ну и молодец. Откуда ей знать.

Я сделал шаг и оказался рядом с кроватью, не в силах удержаться. Прядка волос лежала на ее высокой, четко очерченной скуле. Я отвел волосы, мысленно проклиная свою слабость.

— Ты даже не знаешь, как сильно, Нелл. — Я попятился, пока язык или руки не выдали меня окончательно. — Спи и думай о синеве.

— Почему о синеве? — прыснула она.

— Это техника, которой я научился, чтобы отгонять дурные сны, — объяснил я. — Засыпая, я думаю о синеве. Не о предметах голубого цвета, а о бесконечном, всеобъемлющем ощущении синего и голубого. Как океан, как небо…

— Как твои глаза, — с непонятной нежностью сказала она.

Я с усмешкой покачал головой.

— Если от них тебе спокойнее, тогда пожалуйста. Главное — думать об успокаивающем цвете, представлять, как он заполняет тебя, как он внутри и снаружи, и ты становишься этим цветом. — Я пожал плечами. — Мне помогло.

— А что тебе снилось? — Взгляд Нелл вдруг стал совершенно осознанным и пронзительным.

Я отвернулся и выключил свет, сказав в стену:

— Ничего, о чем тебе стоит волноваться. Плохое. Старое. — Я оглянулся на Нелл. Ее веки снова слипались. — Спи.

Я закрыл за собой дверь и ушел в кухню. Уже почти пять утра, я вообще без сил. В семь надо подниматься, доделывать ХЕМИ, в восемь придут ребята начинать «Мустанга». В конце концов я написал записку и заткнул ее за раму, сообщая, что сегодня на работу не выйду. И без меня справятся. Иногда хорошо все-таки быть начальником. Сил едва хватило подняться по лестнице. Я рухнул на диван с отяжелевшими веками и пылающей головой.

Так я вообще не засну. Я чертыхнулся себе под нос, стараясь прогнать воспоминание об обнаженных бедрах Нелл, моливших о ласке. Не получилось.

Нерядовые случаи требуют нерядовых мер. В верхнем ящике комода у меня есть маленькая аптечка для тех случаев, когда я не могу заснуть, выключить мысли. Пережиток старых недобрых времен. Я скатал тонюсенький косяк и медленно, со смаком выкурил. Я сейчас почти не курю. Когда в последний раз было, уж и не помню.

Я бросил пить запойно, бросил курить сигареты и анашу, бросил много всякого дерьма, когда решил наладить жизнь. Но иногда, изредка, немного травки просто необходимо. Я оторвал горящую часть, бросил остаток в белую коробочку и снова улегся на диван.

Я уже уплывал в страну снов, когда услышал напряженный, мучительный, тонкий стон. Странный, пугающий, неистовый. Будто Нелл изо всех сил старается не заплакать, стиснув зубы. Я так и видел, как она мерно раскачивается, сидя на кровати, сжавшаяся в комок.

За три удара сердца я влетел в комнату и схватил Нелл в охапку. Она идеально уместилась у меня на коленях, у груди, в объятиях. Ее трясло, крючило, мышцы сводило. Я гладил ее по волосам, прижимал ладонь к щеке, чувствуя напряжение стиснутых челюстей. Стон исходил, казалось, из глубины ее существа, тянулся с самого дна души. Это разрывало сердце, лишало всякого мужества.

— Нелл, посмотри на меня. — Я приподнял ее лицо за подбородок, но она резко дернулась и вжалась мне в грудь, будто желая протиснуться сквозь ребра и спрятаться между сердцем и легкими. — Ладно, хорошо, не смотри на меня, просто слушай.

Она замотала головой, с невероятной силой вцепившись мне в руку.

— Это ненормально, — сказал я. Фраза привлекла ее внимание — она такого не ожидала. — Но ты не обязана быть нормальной.

— Чего ты от меня хочешь? — спросила она отрывисто и отчаянно.

— Я хочу, чтобы ты позволила себе горевать. Позволь себе ощутить боль.

Она затрясла головой:

— Нет! Если я ее выпущу, она никогда не кончится.

— Кончится.

— Нет! Нет! Ее слишком много. — Она задрожала, коротко втянула воздух и резко мотнула головой. — Она никогда не кончится, она убьет меня!

Нелл начала вырываться. Я ее отпустил. Она скатилась с кровати, упала на четвереньки на пол, кое-как встала и побрела в туалет. Я слышал, как ее рвет, как она задыхается от рвотных спазмов. Сам чуть не плача, я встал на пороге и смотрел на нее. Нелл вцепилась себе в руку так, что кровь струйками текла из-под ногтей.

Боль, чтобы заглушить иную боль.

Я подошел, взял ее за подбородок и заставил посмотреть на меня. Нелл упрямо закрыла глаза и резко дернулась прочь. При виде ее крови меня охватил страх. Я не мог смотреть, как она ранит себя. Я пытался разжать ее скрюченные пальцы, она сопротивлялась. Если действовать силой, она только хуже себе сделает.

Мне нужно узнать, что ею движет, что разъедает ее изнутри.

— Расскажи, — прошептал я. Шепот прозвучал жестко и грубо в темной ванной. Мутный серый рассвет сочился сквозь немытое окошко.

— Он умер.

— А еще что?

— Это все.

Я глубоко вздохнул, не сводя глаз с ее макушки. Она почувствовала взгляд и подняла на меня глаза в красных прожилках. Печальные, испуганные, злые глаза.

— Не смей, блин, мне врать, — это вышло скрипуче и грубо. Я сразу пожалел о своих словах, но продолжал: — Расскажи правду.

— Нет! — Она так пихнула меня в грудь, что я едва устоял на ногах.

Нелл бессильно присела, съежившись между унитазом и ванной. Я опустился на колени и медленно двинулся вперед, будто ловя раненого, испуганного воробья, на которого Нелл очень походила в ту минуту. Она терзала ногтями свои бедра, оставляя кровавые неровные ссадины. Я поймал ее руки и придержал. Ничего себе, какая сильная… Тяжело вздохнув, я подхватил ее на руки и понес в спальню.

Держа ее, как ребенка, я осторожно опустился на постель. Голова Нелл лежала у меня на груди, обе руки я удерживал в своей, не ослабляя крепких объятий.

Она напряженно замерла. Я дышал глубоко и ровно, поглаживая ее свободной рукой по волосам. Понемногу она начала расслабляться. Я следил за ее дыханием, которое становилось ровнее, и вскоре она заснула и обмякла, изредка то подергиваясь, то погружаясь в оцепенение.

Я ждал, не спал, зная, что сейчас последует.

Она застонала, заворочалась, заскулила и проснулась с тем же ужасным высоким долгим стоном. Я держал ее, напрягая мышцы, и не отпускал. Нелл принялась отбиваться.

— Отпусти! — зарычала она.

— Нет.

— Отпусти, черт возьми, Колтон! — приказала она голосом тоненьким, испуганным, беззащитным и горячим.

— Сама себя отпусти.

— Зачем? — почти взвизгнула она.

— Потому что, сдерживаясь, ты себя убиваешь.

— Ну и хорошо. — Она по-прежнему вырывалась, дергалась, пытаясь высвободиться.

— В мире так мало красивых грудей. Жалко, если твои пропадут.

Она замерла и вдруг рассмеялась:

— Это из «Принцессы-невесты»?

— Все может быть.

Она засмеялась, но смех перешел в рыдание, безжалостно подавленное.

Я вздохнул.

— Хорошо, давай я начну. — Мне абсолютно не хотелось этого делать. — Когда я приехал в Нью-Йорк, мне было семнадцать лет. В кармане пять долларов, в рюкзаке кое-какая одежда, пачка крекеров «Риц», банка колы и все. Я здесь никого не знал. У меня был школьный аттестат, и еще я мог починить любой мотор. Первый день, сойдя с автобуса, я ходил и высматривал автомастерские, ища работу, но меня даже ни разу не выслушали до конца. Два дня я не ел, спал на скамье в Центральном парке, пока копы не прогнали.

Она слушала с интересом. Сидела в кольце моих рук и смотрела на меня снизу вверх. Я продолжал, уставясь в потолок — ее взгляд трудно было выдержать.

— Я, честно говоря, чуть не умер с голоду. Я ничего не знал, вырос в привилегированной семье, моего папашу ты знаешь. Ты в курсе, как они живут. Мне ни разу не пришлось готовить себе еду или одежду постирать. И вдруг я совершенно один в этом двинутом городе, где никому нет дела до других. Сильный жрет слабого, и все.

— Как же ты выжил?

— Драка помогла, — усмехнулся я. — Под мостом у меня было теплое местечко для спанья, а какой-то старый козел подошел и сказал, чтобы я валил, это, дескать, его место. Я много дней толком не спал и не собирался переезжать, поэтому мы подрались. Драка получилась неуклюжей и гадостной, потому что я был голодный, уставший и испуганный, а он матерый, закаленный, двужильный. Но я победил. Как оказалось, за дракой от начала до конца кое-кто наблюдал. Этот человек подошел ко мне и спросил, не хочу ли я по-быстрому заработать сотню баксов. Я согласился не колеблясь. Он привел меня на старый склад в какой-то заштатной части города, может, в переулках на Лонг-Айленде, не знаю, накормил, дал холодного пива. Я приободрился, и он повел меня в подвал того же склада. Там кружком сгрудились люди, орали, кого-то подзуживали. Я услышал звуки драки.

Нелл беззвучно ахнула — она угадала продолжение.

— Я победил. Парень, которого против меня вывели, был огромным, но медлительным. Я в старших классах был ходячей проблемой и что-что, а драться умел. А он был просто здоровяк, никакой техники. В ту ночь я выдержал четыре боя подряд. В последнем меня отметелили как собаку, но я все равно победил. Заработал четыре сотни баксов. С этого все и началось. Потом я свел знакомство со Сплитом. Он тогда был среди зрителей и предложил мне, так сказать, работу. Сказал, ему нужен человечек выбивать долги, внушать страх. Ну, устрашать-то я могу. Я связался со Сплитом и… В общем, это были не уличные бои без правил. В основном шантаж. Ему бывали должны за услуги, за наркотики, и я решал проблемы. Через Сплита я попал в «Пять-один Бишопс».

— В банду?

— Да, Нелл, в банду. — Я вздохнул. — Они стали моей семьей, друзьями. Они кормили меня, дали постель, на которой я спал. Давали мне свой самогон, травку, девиц. Уж извини, из песни слова не выкинешь. Я не горжусь своей тогдашней жизнью, но эти парни были клевыми. По-своему благородными. Ну, большинство из них. Ни разу меня не предали, поддержали мою легенду, не задавали вопросов. Даже сейчас, когда я уже давно завязал, живу честно, зарабатываю своим трудом, они придут, если я попрошу, и сделают все, что надо.

— Как Сплит.

Я кивнул ей в волосы:

— Да.

— Скажи, Колтон, куда он повез Дэна?

Я пожал плечами:

— Ей-богу, не знаю. И знать не хочу. Я сказал — не хочу трупа на своей совести, но не желаю, чтобы он тебя еще беспокоил. Забудь о Дэне.

Пауза, пока Нелл пыталась сформулировать новый вопрос, затянулась.

— А у тебя есть?…

— Что?

— Трупы на совести?

Я не ответил.

— Какая разница?

— Для меня большая.

— Да, — сказал я после долгого колебания. — Ты не понимаешь эту жизнь, Нелл. Просто не понимаешь. Я выживал.

— Это я как раз могу понять.

— Но?

Она вздохнула.

— Мне непонятно, почему ты приехал сюда один и без денег. А как же колледж? Почему родители тебе не помогали? Они знали, что с тобой происходило?

Я покачал головой, рассматривая костяшки пальцев.

— Это другая история.

— Моя очередь?

— Да.

— Ты же все знаешь, Колтон. Кайл погиб.

Я утробно зарычал.

— Это не все. — Я поднял ее руку за запястье и провел пальцем по шрамам. — Этого недостаточно, чтобы вытворять такое.

Нелл так долго не отвечала, что я подумал, уж не заснула ли. Наконец она заговорила, вернее, зашептала, неровно и страшно. Я боялся дышать, чтобы не сбить ее.

— Мы поехали на озеро, в коттедж твоих родителей. Мы тогда уже два года встречались и очень обрадовались возможности провести выходные вместе, как взрослые. Ваши и мои родители провели с нами серьезный разговор о необходимости предохраняться, хотя мы давно спали вместе. Раньше у них хватало ума не спрашивать об этом. Мы так здорово отдыхали — плавали, у костра сидели, занимались любовью… Господи… Я не могу. — Она отчаянно сражалась с нахлынувшими эмоциями. Я погладил ее по голове, почесал спинку. Нелл продолжала сдавленным голосом, но уже немного громче: — В последний день, в воскресенье, началась гроза. Ливень, ни фига не видно, ветрина нечеловеческий. Ничего подобного не видела, ни до, ни после. Огромные сосны вокруг коттеджа сгибались почти пополам.

Она замолчала, задыхаясь в изнеможении, и продолжила гораздо тише и слабее:

— Дерево… сломалось. Оно падало прямо на меня. Почти пришибло. Я видела, как оно на меня валится, и не могла двинуться с места. Я часто вижу во сне, как оно надвигается на меня снова и снова. Это, кстати, самые безобидные и легкие кошмары. Так вот, за долю секунды до конца Кайл оттолкнул меня с того места. Отобрал меня у дерева, как мяч в футболе. Я отлетела в сторону, сломала руку. Не помню, как упала, но очнулась от белой волны боли и увидела, как через кожу торчат обломки кости. Предплечье было согнуто посередине почти под прямым углом… — Я едва слышал следующие слова: — Я должна была погибнуть, а Кайл меня спас, и дерево рухнуло на него. Расплющило. Раздавило, блин! Насквозь, насквозь проткнуло сломанным суком! Я всякую ночь вижу, как у него кровь пузырится на губах. Слышу его дыхание, такое свистящее… Он… он умер на моих глазах. Я даже не знала адрес коттеджа, представляешь, он мне подсказывал, умирая! Он умер за минуту до приезда «скорой». Я сорвала ногти, пытаясь передвинуть чертову сосну, еще больше сместила кости, когда поскользнулась и упала в грязь. Самое страшное воспоминание — лежу в грязи и смотрю, как он умирает. Вижу, как свет гаснет в его глазах, в его красивых глазах шоколадного цвета. Он все шептал: «Я люблю тебя»…

Я боялся сказать хоть слово. Она так дрожала, что я испугался припадка. Скоро она разрыдается.

— Еще я каждую ночь вижу его ботинок. Мы ездили в ресторан, в модное итальянское заведение, и он надел хорошие туфли. Черной кожи, с дурацкими маленькими кисточками спереди. Я терпеть не могла эти туфли. От удара рухнувшей сосны с него слетел один ботинок. Я вижу его в грязи, измазанный коричневой глиной, как дерьмом. Я до сих пор вижу один дурацкий ботинок с кисточками!

Я не мог смолчать. Зная, что она взовьется, я все-таки сказал:

— Ты не виновата.

— Не смей! Ты ни черта не знаешь! — заорала она так, что у меня зазвенело в ушах.

— Тогда расскажи, — прошептал я.

— Не могу, не могу, не могу. — Она качала головой из стороны в сторону, отказываясь плакать. — Это моя вина. Я убила его. — Всхлипывание, за ним полноценное, не подавленное рыдание.

— Чушь. Он спас тебя, потому что любил. Ты его не убивала.

— Ты не понимаешь… Я его убила. Мы спорили. Если бы я сказала «да», он был бы жив. Ты не понимаешь. Ты не… просто не понимаешь. Ты не знаешь всего. Никто не знает. Если бы я тогда согласилась, он был бы жив. Но я сказала «нет».

— Сказала «нет» в ответ на что?

Сотрясаясь всем телом, тяжело и прерывисто дыша, все еще удерживаясь от истерики, Нелл пробормотала слова, повалившие ею же выстроенные преграды:

— Он попросил меня выйти за него замуж. А я сказала «нет».

— Тебе было восемнадцать лет!

— Знаю. Знаю! Поэтому я и сказала «нет»! Он хотел учиться в Стэнфорде, а я мечтала о Сиракузском! Я бы пошла в Стэнфорд, чтобы не расставаться, но… я не могла с места в карьер выйти за него замуж. Я не была готова обручиться и стать женой.

— Многие с тобой согласятся.

— Ты не понимаешь, Колтон. Не понимаешь и не поймешь. — Она икала, слова вырывались частями: — Он сделал мне предложение в машине. Я вышла, разозлившись, что он не желает меня понимать. Кайл последовал за мной. Мы остановились у дома и спорили. Несколько минут простояли — я на крыльце, он на дорожке. Надо было войти в дом, а мы торчали на улице. Дождь перестал, но ветер окончательно разошелся. Я слышала, как сломалась сосна — будто пушка выстрелила.

— Ты его не убивала, Нелл. Не убивала. То, что ты сказала «нет», не значит…

— Заткнись! Вот просто заткнись сейчас! Я сказала «нет». Он решил, что я его не люблю, и мы массу времени потратили на выяснение отношений. Если бы я сказала «да» и пошла в дом, дерево упало бы на пустое место, не причинив вреда ни мне, ни Кайлу. Он был бы жив. Но я колебалась, и он умер. Если бы я не застыла как дура… Могла бы отпрыгнуть влево или вправо. Могла! Но я замерла. И он меня спас, а сам… погиб. Он погиб по моей вине.

— Чепуха.

— Заткнись! — закричала она мне в грудь. — Я убила его. Он из-за меня погиб. Я хочу, чтобы он вернулся! — послышался дрожащий шепот, и я почувствовал наконец, как на груди у меня стало горячо и мокро от слез.

Сперва она молча плакала. Я думал, может, она ждет моего приговора за свою слабость. Я, естественно, молчал, продолжая ее обнимать. Я не уверял, что все нормально.

— Злись, — говорил я. — Чувствуй боль. Плачь. Рыдай.

Нелл едва заметно покачала головой в последнем тщетном отрицании, хотя уже плакала. Сперва из горла вырвался тоненький высокий стон, как причитание по покойнику.

Я однажды видел в переулке котенка, сидевшего рядом со своей мамашей. Кошка сдохла — от старости или еще почему, не знаю. Котенок топтался лапками по плечу мертвой кошки и мяукал. Этот непрекращающийся звук рвал сердце, его невозможно было вынести. Он как бы спрашивал: «Что мне делать? Как мне быть? Как мне жить дальше?»

Так сейчас скулила и Нелл, только бесконечно жалобнее. Это рвало на части душу, я с трудом дышал от боли. Потому что ни черта не мог сделать, кроме как обнимать ее.

Она принялась раскачиваться взад-вперед, вцепившись мне в голые плечи так, будто хотела прорвать кожу, но я не возражал — она хотя бы не калечила себя. Начались долгие прерывистые рыдания, сотрясавшие тело — из Нелл лились слезы, копившиеся два года. Это сурово.

Не знаю, как долго она плакала. Время остановилось, а она плакала, плакала, плакала. Вцепилась в меня и выла тем тоненьким звуком, рвущим душу, выкрикивая горе, которому так долго не давали выхода.

Перебродившее, зрелое горе куда сильнее.

Грудь у меня стала скользкой от ее слез, плечи покрылись синяками, мышцы начали болеть от долгого неподвижного сидения. Силы были на исходе. Все это не имело значения. Я прижимал ее к себе, пока она не выплакалась.

Наконец рыдания стихли, и Нелл лишь молча плакала. Вот теперь можно утешать.

Я знал только один способ. Я запел.

— Утишь свой плач, потерянное дитя.

Пусть мольба об утешении не срывается с твоих губ.

С тобой все хорошо,

С тобой все хорошо.

Больше не плачь, вытри глазки.

Рассей свою боль и рассыпь по земле — пусть птички склюют.

Не терзайся больше, потерянное дитя.

Встань и выбери дорогу, иди дальше, а боль оставь за много миль.

Все плохо, и все не так.

Знаю, знаю.

Ночь длинна, непроглядна и жестока.

Знаю, знаю.

Ты не одинока. Ты не одинока.

Тебя любят, тебя обнимают.

Утишь свой плач, потерянное дитя.

Теперь с тобой все хорошо.

Все хорошо.

Продержись еще один день,

Продержись еще один час,

И кто-нибудь придет за тобой,

Кто-нибудь прижмет тебя к сердцу.

Знаю, знаю.

Все плохо, и все не так,

Но если ты продержишься

Еще один день, еще один час,

Все наладится, все наладится.

Нелл молчала, глядя на меня прозрачными серо-зелеными, как поросший мхом камень, глазами. Она слышала каждое слово, слышала плач потерявшегося мальчика.

— Это ты сочинил? — спросила она. Я кивнул, царапнув подбородком по волосам у нее на макушке. — Для кого?

— Для себя.

— Господи, Колтон. — Ее голос был хриплым от плача. Грубоватым. Сексуальным. — В этой песне такая боль…

— Так я себя чувствовал когда-то, — пожал я плечами. — Меня утешать было некому, вот я и сочинил песню, чтобы самому справиться.

— Помогло?

Я фыркнул от нелепости вопроса.

— Если спеть ее много раз, то клонит в сон, так что можно сказать — да, помогло.

Я опустил голову и поглядел на Нелл. Зря я это сделал. Она сидела с широко раскрытыми глазами, напряженными, полными горя, печали и сочувствия. Не жалости. Я бы взбеленился, увидев жалость в ее взгляде, как и она, если бы я принялся ее жалеть.

Сочувствие и жалость — разные вещи. Жалость смотрит на человека свысока, жалея его и ничем не помогая, а сочувствие видит человеческую боль и предлагает понимание.

Как же она чертовски красива! Я тонул в ее глазах, не в силах оторвать взгляд. Ее губы, алые, искусанные, припухлые, словно молящие о поцелуе, были слишком близко. Я вдруг почувствовал ее тело, прижимающееся ко мне, ее полные груди, ее круглое бедро, белое, как сливки. Ее ладонь с длинными, немного согнутыми пальцами покоится на моем плече, и кожа горит от этого прикосновения. Я перестал дышать. Буквально. Вздох застрял у меня в глотке, остановленный сердцем, которое переселилось жить в трахею.

Я хотел ее поцеловать. Это было мне необходимо, иначе я никогда бы не задышал снова.

Я скотина, поэтому я ее поцеловал. Нелл заслуживала всяческой нежности, поэтому мои губы коснулись ее как перышки, как легкое дуновение. Я чувствовал каждую выпуклость и впадинку на ее губах, потрескавшихся, обветренных, шершавых от плача и жажды. Я увлажнил их своими губами, целуя каждую губку отдельно. Сперва верхнюю, лаская ее, пробуя, нежно касаясь. Нелл осторожно выдохнула.

По-моему, все в порядке. По-моему, она этого хочет. Я ужасно боялся, что она вывернется из моих объятий, даст мне пощечину, начнет царапаться и вырываться. Скажет, что ее тошнит от поцелуя кровавого чудовища вроде меня. Я ее не заслуживаю, но я ведь скотина, эгоистичный негодяй, поэтому взял у нее то, что смог, и попытался дать лучшее, что у меня есть.

На поцелуй Нелл не ответила. Она подалась всем телом, согнутые пальцы на моей груди напряглись, но губы? Она ждала, позволяя мне обладать ее ртом. Я нежно взял нижнюю губку зубами. Моя ладонь, моя грубая, мозолистая лапа прошлась по ее щеке, отводя за ухо своенравный локон. Нелл не возражала. Глупая девочка, позволять негодяю вроде меня целовать ее и трогать! Я испугался, что грязь у меня под ногтями замарает ее кожу, взволновался, что кровь, которая только что впиталась в мои кости, просочится наружу сквозь поры и запачкает ее плоть цвета слоновой кости.

Она потерлась лицом о мою ладонь. Она разомкнула губы и ответила на поцелуй. О боже, в смысле черт возьми! Девчонка-то умеет целоваться. Дыхание, которое я продолжал сдерживать, вырвалось из меня от изумления, что она это позволяет и даже активно принимает участие.

Не знаю, чего это она. Я вовсе не порядочный человек. Я не из положительных. Я просто прижимал ее к себе, пока она плакала. Ничего другого я сделать не мог.

Я прервал поцелуй прежде, чем он перешел в нечто большее. Нелл смотрела на меня, чуть приоткрыв губки, влажно блестевшие, как вишни, и такие же красные. О блин, я не могу удержаться от нового поцелуя и передать через него частицу моей свирепой страсти. Нелл ответила с неменьшим чувством, передвинувшись так, чтобы оказаться сверху, и не остановилась, когда моя рука двинулась вниз по ее волосам, спине и остановилась у крутого изгиба бедер. Я не смел трогать ее там.

Это безумие. Что я делаю, черт возьми? Она только что все глаза выплакала, рыдала несколько часов. Она ищет утешения, забвения. Я не могу поиметь ее вот так.

Я высвободился и отодвинулся.

— Ты куда? — спросила Нелл.

— Я не могу дышать, когда ты меня так целуешь. Когда позволяешь себя целовать. Я… не гожусь для тебя. Я не хочу воспользоваться ситуацией. — Я покачал головой и отвернулся, избегая ее разочарованного взгляда. Я отошел, стиснув кулаки и злясь на себя. Она заслуживает кого-нибудь получше.

Я схватил гитару, сорвал с нее мягкий чехол и пошел к шаткой, скрипучей лестнице на крышу, прихватив бутылку «Джеймсон». Бросившись в заработанное тяжким трудом, видавшее виды синее раскладное кресло, которое втащил на крышу специально для этого, я отвинтил крышечку и отхлебнул виски. Забросив ноги на парапет крыши, я, глядя на серо-розовое зарево близкого рассвета, положил гитару на живот и принялся перебирать струны.

Наконец я сел и принялся наигрывать новую песню — «Эта девушка» группы «Сити энд колор». Я сразу пожалел об этом — стихи напоминали о том, чего я не заслуживаю с Нелл. Но песня заворожила меня, и я забылся настолько, что не услышал шагов на лестнице.

— Ты такой талантливый, Колтон, — сказала Нелл, когда песня кончилась.

Я вытаращил глаза:

— Ну, спасибо.

Она успела натянуть джинсы и держала в руках одну из моих запасных гитар. Перпендикулярно креслу стоял потрепанный оранжевый диванчик. Нелл уселась на него, скрестив ноги и положив гитару на колени.

— Сыграй мне что-нибудь, — попросил я.

Она смущенно пожала плечами:

— Я плохо играю. Знаю всего две песни.

Я нахмурился:

— Зато поешь как хренов ангел. Я не шучу, у тебя самый приятный и чистый голос, какой я слышал.

— Блин, я же говорю — я не умею играть, — при этом она перебрала струны.

— Не умеешь, — согласился я. — Но это ничего не значит, когда ты начинаешь петь. Главное, занимайся, не бросай, и скоро научишься.

Она, в свою очередь, вытаращила глаза и начала играть аккордами. Сперва я не узнал мелодии и только после первой строфы понял, что это за песня. Негромкий запоминающийся мотив, протяжная печальная мелодия. Стихи старомодные, как не знаю что, но нежные и страстные. Нелл пела «Май фанни Валентайн» по версии Эллы Фицджеральд. Я слышал «Валентайн» в десятке разных исполнений, но, по-моему, только Элла сделала эту песню шлягером.

То, как пела Нелл… Ее голос был высоковат для выбранной тональности, но напряжение на низких нотах только наполняло их большей страстью. Словно желание было таким сильным, таким мощным, что она сбивалась с тона.

Допев, она замолчала, но я покрутил рукой, и Нелл задумчиво перебрала струны и заиграла еще один блюз. Боже, как хорошо! Она запела «Мечта, моя маленькая мечта» Луи Армстронга и Эллы. Как же я люблю эту песню! Вряд ли Нелл это понимает. Я удивил ее безмерно, вступив там, где начинал петь Луи. Нелл улыбнулась широкой радостной улыбкой и продолжала петь. Боже правый, какой прекрасный дуэт у нас получился!

Я никогда не думал о том, чтобы исполнять джаз в фольклорном стиле. Как здорово и необычно! Я знал песню и вставлял интересные вариации, иногда вторя Нелл, иногда играя совсем иначе.

Песня закончилась. С Нелл я пел бы и пел. Я отважился на «Дождливый блюз» Билли Холидей. Хрустальный голос Нелл и мой сиплый хрип превратили эту медленную песню в балладу. Я почти слышал голос Билли, вспоминая, как ее песни доносились из открытого окна дома рядом с мастерской, когда я здесь только поселился. Миссис Хенкел питала слабость к джазу. Она была старенькой и одинокой, джаз напоминал ей о давно почившем мистере Хенкеле, поэтому она распахивала окна, ставила Билли, Эллу, Каунта Бейси и Бенни, танцевала и вспоминала. Я подносил ей покупки, а она щипала меня за задницу и грозила хорошим сексом, как только ей удастся сбросить полвека. Она поила меня чаем, сдобренным виски, и мы слушали джаз.

Я нашел ее в кровати, с закрытыми глазами, с фотографией мистера Хенкеля, прижатой к впалой груди, и улыбкой на лице. Я пошел на ее похороны, шокировав до потери пульса ее поганого богатого внучка.

В глазах у меня, видимо, что-то отразилось, потому что Нелл перестала играть и спросила, о чем я думаю. Я рассказал ей о миссис Хенкел. О долгих разговорах, которые мы с ней вели, медленно пьянея от «Эрл Грея» с виски. Как она всегда смеялась над моими татуировками и широкими штанами. Когда я сошел с дурной дорожки и завязал с бандой, старушка была на седьмом небе от моих нормальной ширины джинсов.

Чего я не сказал Нелл, так это что старина Кольт проводил время с миссис Хенкел из чистого эгоизма. Я был одинок. Я отошел от банды, перестал общаться с парнями из гетто, кроме Сплита. Миссис Хенкел была мне другом, хорошей во всех смыслах компанией. Она, наверное, обгадила бы свой памперс, если бы знала половину того дерьма, в котором я был замазан по уши, а сейчас мне кажется, что она все это знала и поэтому никогда не спрашивала.

Исчерпав тему покойной миссис Хенкел, я замолчал.

— Объясни, что ты имел в виду, — сказала Нелл.

— Насчет? — разыграл я недоумение.

— Почему ты недостаточно хорош для меня? Что значит — воспользоваться ситуацией?

Я отложил гитару, отпил из бутылки и предложил Нелл.

— Я… неудачник, Нелл.

— Я тоже.

— Да, но тут есть разница. Я не из порядочных. Не то чтобы я непорядочный, у меня есть свои плюсы, но… — Я покачал головой, не в силах подобрать нужные слова. — Я много чего натворил. Сейчас стараюсь не попадать в неприятности, но это не отменяет того, что я сделал.

— По-моему, ты хороший человек, — проговорила Нелл, не глядя на меня.

— Ты же видела, что я сделал с этим говнюком Дэном.

Она фыркнула:

— Говнюк Дэн… Звучит. Да, видела, да, испугалась, но ты же меня защищал. И вовремя остановился.

— С большой неохотой.

— Все равно. — Нелл зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Ты себя дешево ценишь, Колтон. И не доверяешь мне, не рассказываешь то, что я хочу знать.

— Что ты имеешь в виду? — Я это прекрасно знал, но хотел услышать от нее.

— Я ответила на твой поцелуй — безумный, странный, смутивший меня. Но сделала это сознательно, отдавала себе полный отчет. Я не была пьяна. — Нелл взглянула на меня из-под длинных темных ресниц. Глаза говорили о тысяче разных вещей, о которых молчали губы.

Во рту у меня пересохло.

— Зря я тебя поцеловал.

— Но поцеловал же все-таки.

— Такая вот я скотина. Оказался рядом и урвал свое.

— Я не считаю тебя скотиной. Ты очень милый и нежный, — сказала она, чуть улыбнувшись.

Я покачал головой, возражая:

— Нет. Это все ты, ты пробудила во мне эту нежность. Я уличный подонок, Нелл. Отморозок по сути своей.

— Бывший отморозок, — возразила она.

Я засмеялся.

— Бандит всегда бандит. Может, я и не контролирую улицы, но внутри я прежний.

— Ты мне нравишься именно таким.

Я отчего-то смутился и встал.

— Уже поздно. Надо поспать.

Нелл посмотрела на солнце, краешком показавшееся из-за небоскребов.

— Наоборот, еще рано. Но поспать надо, я без сил.

Я взял у нее гитару и подал руку, когда она начала спускаться по лестнице. Мне нравилось ощущение ее маленькой ручки в моей. Я не хотел ее отпускать и не отпустил. Нелл тоже не отобрала руку. В квартире она зашла в ванную, а я переоделся в спортивные шорты и наконец позволил себе ощутить боль от ударов Дэна. Я потянулся, чувствуя, как ноют ребра, и тронул языком шатающийся зуб, вздрогнув от тупой, но сильной боли. Из ванной вышла Нелл с мокрым полотенцем и потянулась к моему лицу. Я отодвинулся.

— Все нормально, — буркнул я.

— Заткнись и потерпи.

Я вытаращил глаза, но не отстранился. Ее прикосновение было слишком нежным для грубой скотины вроде меня. Взявшись за подбородок, она повернула мою голову набок и кончиками пальцев провела по ссадинам и синякам, будто боясь разбередить их. Я задохнулся от ее близости, от пьянящего, едва уловимого аромата духов, шампуня, лимона, виски и женщины. Нелл повернула меня другой щекой, сосредоточенно щурясь и оттирая запекшуюся кровь. Я умывался в Трайбеке, пока она была в душе, но, видимо, плохо отмылся. Она провела влажным полотенцем по моей верхней губе, подбородку, лбу, скулам, а потом пробежалась пальцами по лицу, легонько, испытующе трогая каждую ссадину.

Я стоял неподвижно, позволяя прикасаться к себе не без страха в душе. Нелл смотрела на меня словно впервые, будто старалась запомнить, какой я. В ее взгляде была глубина и отчаянное желание. Когда она провела большими пальцами по моим губам, я шутливо прикусил один, довольно сильно.

Ее глаза расширились, ноздри дрогнули, и она втянула воздух, когда я провел языком по подушечке пальца.

Что я творю, черт побери? Но я не мог остановиться.

Она наклонилась, выдернула у меня изо рта палец и заменила его своим языком. Это безумие, я не должен ей позволять.

Но позволил. Боже мой, как позволил! Я целовал ее со всей жадностью и голодом, снедавшими меня изнутри. Мы стояли на пороге моей спальни, в нескольких дюймах от кровати. Так легко развернуть ее и уложить спиной на простыни, сорвать одежду и…

Я отодвинулся. Нелл разочарованно вздохнула.

— Ты все время останавливаешься, — упрекнула она.

Я неохотно высвободился из ее объятий. В голове царил какой-то сумбур. Несмотря на желание, я считал, что не вправе обладать Нелл. Что-то подсказывало, что нам суждено быть вместе, что-то подталкивало меня обнять ее, прижать к себе и не отпускать. Нелл желала меня, я желал ее… Но я помнил, что недостаточно хорош для нее.

— Надо поспать, — сказал я. — Можешь устраиваться на кровати.

Я собрался уйти, когда Нелл схватила меня за локоть.

— Я не хочу спать одна, — заявила она. — Я так долго спала одна. Я… Я хочу, чтобы меня обнимали. Пожалуйста! — Она вдруг снова показалась мне беззащитной.

Я не должен соглашаться. Это огромное искушение, а я еще не разобрался в себе. Но отказаться не смог.

— Это пожалуйста, — сказал я. — Я в жизни ничего так не хотел, честно говоря.

Нелл