На волю…
Глава 38.
А Игорь в камере вспомнил тот день…
Зачем он приехал в Рязань, он и сам бы объяснить не смог. Но вдруг понял: он должен, должен быть там, потому что иначе просто умрет.
И он поехал, отпросившись с работы. Нашел их старый заброшенный дом, но открывать дверь не стал. Залез на чердак.
Он не зря сюда приехал. Хотя уже и не надеялся, но бывают же чудеса. Брат был здесь. Он спал.
Игорь не стал его будить. Тихонько вышел. Потом два дня жил в подвале сарая, иногда поднимался, чтобы убедиться, что брат все еще там, все еще спит.
А на третий день…
– Кто тут? – тихо спросил Николай, понимая, что кому надо – услышит. – Выходи, не трону…
Несколько секунд на чердаке висела тишина, и сколько он ни вслушивался, не мог обнаружить даже дыхания.
– Коля?..
В полутьме сверкнуло лезвие «бабочки».
– Коль? Ты?..
Из темноты выделился долговязый силуэт, который он теперь, спустя два года после той встречи, забыть уже не мог.
– Игоряшка…
– Живой. Коля, живой… Мы живы…
Братья обнялись. Посмотрели друг другу в глаза. Игорь провел рукой по лицу брата, потрогал шрам на брови.
– Мы живы… – констатировал младший. – Ты не представляешь, как я рад, что мы живы… Да ты иди сюда, садись. Я местную водку не рискнул. Захватил в ресторане.
Игорь извлек пузатую бутылку.
– Нам сегодня б в самый раз.
– Постой, ты же не пьешь? Помнишь, как там наклюкался?
– Помню, Коля, помню. Помню, как ты за меня пошел. Лучше бы я не пил тогда.
– Не лучше. Тебя бы убили, и мы сейчас не стояли бы здесь и не плакали.
Оба вдруг заметили, что слезы обильными горячими каплями обжигают им щеки. Держась друг за друга и не разжимая рук, словно в очередной раз боясь потерять друг друга, они сели на матрас. Игорь налил бальзам, и первую дозу оба почти не почувствовали.
– Рассказывай, дурилка картонная, как тебе-то удалось? – спросил Николай.
– А что мне? После той пьянки, когда ты за меня взялся пакет доставить, а я рухнул на складе в одеяла, проснулся. Слышу, говорят двое. Молдаванин, что у тебя шофером был, и «литер» наш. «Довез? Довез. В лучшем виде. С рук на руки. Его увезли…» То есть – тебя. «А меня отпустили. Даже до части проводили». А «литер» смеется. Я, говорит, его к медали «За мужество» представлю. Газаев с ним разберется. Ну и ладно.
Игорь замолчал. Так ярко в памяти встал перед ним следующий день, когда получил страшное известие о пленении брата.
– Вот он…
Николай достал пакет.
– Зачем же меня подставили?
– Не тебя, Коля, они подставляли. Меня. Я ж писарем был. Столько бумажек через мои руки прошло. Всяких, Коля, бумажек. Груз гуманитарный, медикаменты, перевязочные материалы. Они ж ценились больше, чем патроны. Трейлерами воровали. С некоторых пор я у них как бельмо в глазу стал. Знал слишком много.
Николай молчал, вспоминая тот злополучный день, начавшийся так счастливо.
Потом встал, поискал глазами место, куда бы приткнуть пакет.
– Давай посмотрим?.. – предложил Игорь.
– Нет, военная тайна. Я найду адресата. Я ему все расскажу.
– Пустой номер, Коля, никому ничего не докажешь. Да и нужно ли?.. Они себе начальный капитал нагребли на чужой крови. Свое дело открыли. Кто сколько сожрал, столько здесь и отрыгнул на гражданке. И разница только в сумме. Прокурор ты, зам по тылу, шофер или летеха. Даже председатель медкомиссии, который документы выправил и вчистую всех демобилизовал…
– Нужно. Я всех их вычислю и прижму к ногтю. Если существует высшая справедливость, так я ее исполнитель. За все. За ребят наших, за матерей, за Отечество, которое они облапили своими грязными пальцами, за то, что пол-России побираться заставили.
Потом они сидели всю ночь при свете керосиновой лампы. Пили потихоньку бальзам, и Николай скупо рассказывал о пережитом. В его рассказах не было много крови и душераздирающих подробностей. Просто перечислялись факты, вспоминались даты. Он вспомнил сороконожку. Он вспомнил женщину, которая размозжила голову контрактнику. Он вспомнил старика и Надиру. Он все вспомнил. Говорят, что надо попытаться кому-то высказать свою боль – и станет легче, но удивительно, Николаю не становилось легче. Наоборот, он все больше и больше черствел изнутри.
– Ты-то как выкрутился? – спросил он в конце.
– Помнишь ту связисточку? У нее родственники в Полтаве. Я момент улучил, зову ее. Глаза вытаращила: ты? Я ей все и рассказал. Собственно, она сама при штабе многое видела. Ночью мне из канцелярии бланки принесла и печать. Я себе документы выправил и в Полтаву к ее родичам. Год сидел тихо, как мышь. Полгорода втихую обшил. Начал, правда, с родственников, а потом пошло-поехало…
– Женился, что ли?
– Я бы женился. У нее контракт через три месяца кончался. Снайпер достал.
– Как же тебя никто не зацепил?
– У меня бумаги самые настоящие были. Сам делал. Кто ж зацепит. Приехал в столицу, пошел к военкому. Мне даже комнату вернули. А что, профессия есть, спасибо матушке, шить научила…
– Давай за маму… Как она… умерла?
– Рак. Ходила до последнего. А потом – месяц, и сгорела прямо на глазах.
Выпили.
– И вот ведь что обидно – ничего этим сволочам не делается. Все с рук сходит. Что по ту сторону были, что по эту.
Игорь пьяно махнул рукой.
– Одного встретил – палаткой на Рижском заведует, другой физруком пристроился. Герой кампании. Я уже о полковниках и говорить тебе боюсь…
– Газаев мертв. Погиб солдатом. А про других еще посмотрим…
– Месть, Коля, мне мама перед смертью сказала, не самое благородное чувство. Глядишь, под горячую руку и невиновного тронуть придется…
Николай вздрогнул. Ему вспомнилась ночь побега. Родственница хозяина и блеснувший в темноте кусок остро отточенной жести. Скрип кожи, когда он вонзился в ее горло. Вспомнился и бедняга Женька, подвернувшийся в ночи так некстати… А может, и к лучшему?..
Небо за слуховым окном порозовело. Он посмотрел на спящего брата и подумал, что тот так и не научился пить. Может, это его счастливая звезда? Он погладил брата по затылку. Две макушки. У него тоже.
Игорь посмотрел в окно – была ночь. Жить не хотелось. Половина его существа умерла. Он пытался эту половину спасти – не смог. Зачем теперь ему жить?
Но и умирать не хотелось – брат не все сделал. Надо было еще доставить пакет.
Игорь прислушался к себе – он теперь думал, как брат, он теперь жил, как брат, он теперь и умрет, как брат, не трусливо полезет в петлю, а на поле боя.
Он не понимал, что тоже потихоньку сходил с ума…
Глава 39.
И вот Гордеев снова в Рязани, но на этот раз в паре с Антоненко. Веселый лейтенант-участковый, встретивший их на вокзале, увидев новый объект для развития собственных теорий, повеселел. Как всякий провинциал, он в глубине души был патриотом родного города и потому долго тряс руку Антоненко, надеясь найти в нем полноценный объект для выслушивания его монологов. Но угрюмый следователь сразу пресек все поползновения.
– Короче, лейтенант, времени у нас не так много, людей мало, что и где искать, мы знаем только приблизительно, следовательно, давайте без предисловий. С понятыми уже договорились?
– А как же. Это сделано в первую очередь. Я теперь по два раза за дежурство заглядываю в дом, и оперативный дежурный время от времени группу посылает.
Антоненко чуть было не издал стон. Воистину говорят: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. В планы Антоненко не входило привлекать внимание к дому. Чем меньше будет посвященных, тем лучше для дела. Однако понимал рвение провинциального милиционера. Где и на чем тот мог выдвинуться? А так – москвичи заинтересовались, можно лишний раз с докладом зайти к начальству, авось потом вспомнят его участие. На площади их ждал «уазик» городского управления.
– С ветерком? – спросил водитель.
– Лучше не надо… И выключи мигалку.
Водитель расстроился. Ему тоже хотелось показать столичным свою лихость.
У дома по-семейному сидели на лавочке старик со старухой. Понятые. И опять Антоненко расстроился. Эти точно через двадцать минут по окончании обыска разнесут новость по всему городу.
– Начни с сарая, – предложил Гордеев.
Антоненко кивнул, но сам прошел сразу на чердак.
Ему хотелось побыть немного одному, ощутить атмосферу дома. Возможно, один маленький штрих, деталька, предмет обстановки подтолкнет расследование или, по крайней мере, поможет установить психологический настрой подследственного. Игнатьев упоминал о каком-то пакете. Слабая, но надежда найти его все же была.
Антоненко сел на раскладушку и обозрел чердак. Ничего особенного. Все как у всех. Сухие березовые веники подвешены к стропилам. В углу сундук. Старая коляска. Паутина. Из слухового окна, прорезая пыльную глубину чердака, льется солнечный свет.
Антоненко проследил за лучом и заметил мольберт. Интересно, кто из двоих художник? И зачем на мольберте этот маленький замочек.
Антоненко нагнулся над люком и позвал понятых.
– В сарае ничего, – доложил улыбающийся участковый, стряхивая с кителя остатки паутины.
Дождались, когда понятые победили крутую лестницу.
– Попрошу понятых взглянуть на мольберт. Предмет закрыт на навесной замок, – пояснил следователь и, достав перочинный нож, принялся ковырять им в замке.
– Ловко… – восхитился участковый.
В деревянном ящике обнаружились грязные кисти и кусок картона, выполнявший функции палитры. Разочарованию участкового не было предела. Антоненко внимательно осмотрел крышку. Клееная, она в двух местах была еще прихвачена гвоздями. Следователь поискал глазами, чем поддеть крышку. Тут же, на полу, лежал обрезок трубы. Наверняка именно им воспользовались для того, чтобы заколотить мольберт. Под фанерой обнаружился пакет из желтого крафта с неповрежденной сургучной печатью.
– Прошу понятых подойти сюда… Под крышкой мольберта обнаружен пакет из плотной бумаги коричневого цвета, прошитый по сгибам и скрепленный сургучной печатью, – Антоненко поднес печать поближе, – войсковая часть номер 36142.