Штерн повернулся, пытаясь определить, закончилась ли бойня, или это просто пауза. Он тяжело зашагал по грязи к вагончику, наступил на кучу дерьма непонятного происхождения и решил, что ему все равно. Хотя он боялся того, что ожидало его за поцарапанным оргстеклом, Штерн встал на цыпочки и плотно прижался к окну фургона. И чуть не соскользнул назад, когда справа, в двух шагах от него, распахнулась дверь. Наружу вышел Борхерт. Его ярко-красная футболка изменила цвет и черной тряпкой липла к телу — так сильно он вспотел. Штерна, наоборот, передернуло от холода, когда он взглянул Борхерту в лицо. Мельчайшие капельки покрывали его лоб и широкие ноздри. Как будто он только что ремонтировал нечеловеческое жилище Гарри и выкрасил потолок в ярко-красный цвет.
— Он правда ничего не знает. Пойдем, — кратко сказал он, когда заметил Штерна. С исказившимся от боли лицом Борхерт потряс правой рукой, словно прищемил себе дверью пальцы. Если судить по сбитым до крови костяшкам, он бил не по Гарри, а по колючей проволоке.
— Все. Так не пойдет. С меня хватит. — Штерн повернулся спиной к Борхерту и пошел прочь так быстро, как только мог.
— Чего? — услышал он за собой крик Анди.
— Этого дурдома. Все это нужно прекратить. Я пойду в полицию и сдамся. И скажу им, что ты только что сделал.
— Да, и что же? Что я сделал?
Штерн обернулся:
— Ты пытал слабого, абсолютно беззащитного человека. Я даже боюсь посмотреть, жив ли он.
— Жив. К сожалению.
— Ты сумасшедший. Даже если речь идет о жизни моего сына. Ты не можешь просто так набрасываться на невинных людей.
Борхерт плюнул на глинистую землю.
— Ты ошибаешься. Даже дважды. Во-первых, речь идет не об этой ерунде с реинкарнацией твоего Феликса. Завтра собираются продать ребенка, уже забыл? А во-вторых… — Анди изобразил пальцами в воздухе кавычки, — этот человек не невинный. Он изнасиловал одиннадцатилетнюю девочку. Этот тип последний подонок. На такое говно даже воды в туалете жалко.
— Он говорит, что заплатил за это.
— Да, отсидел в тюрьме. Четыре года. А потом?
— Он завязал. Только посмотри на него. Он же гниет на глазах. Ему не понадобятся твои побои. Он и так умрет.
— К сожалению, не так быстро.
Фотографии, которые Борхерт швырнул в Штерна, частично застряли вертикально в сырой земле. Роберт наклонился, чтобы поднять их, и отпрянул, как будто его укусила ядовитая змея.
— Да, посмотри, посмотри. Их я нашел у твоего друга Гарри под матрасом.
Штерн не решался дышать; он боялся вдохнуть зло, которое его окружало.
— Ну как? — Борхерт нагнулся и вытащил из грязи одно фото. Вытаращенные глаза девочки были размером с черный резиновый мячик у нее во рту.
— Хороший Гарри, не правда ли? Держу пари, малышке не больше пяти лет. И это только фотографии. Мне вернуться и принести видео?
Штерн знал: не важно, когда были сделаны эти снимки. Гарри хранил их, и это доказывало, что он все еще активен.
Все равно, хотел сказать Штерн, но не смог произнести ни слова. Он стоял между двумя мирами: больным, гнилым миром детского насильника и миром Анди, где любая цель достигалась только насилием. Третий мир, его собственный, исчез.
— И что сейчас? — спросил он, когда они молча до шли до машины. Из-за дождя, бившего в лицо, Штерн едва различал дорогу. Правда, вода не обладала очищающим или освежающим свойством. Вместо того чтобы смывать с него грязь, она лишь глубже загоняла ее в поры кожи.
— Сейчас мы успокоимся и продумаем план.
Борхерт открыл дверь водителя и втиснулся за руль.
Машина опасно кренилась из-за неравномерно распределенного веса, пока Штерн не уселся рядом.
— У нас еще три часа до встречи на Мексикоплац.
Борхерт завел мотор, который немного порычал и заглох.
— О, пожалуйста, только не это. — Он попробовал еще раз. Бесполезно. Мотор умер.
— А насчет рекомендации, которая нам нужна? — В настоящий момент Штерна не волновали неприятности с автомобилем. Из всех зол, которые они пережили за последние часы, это было единственное реальное. Ни в случае с видениями Симона, ни с Голосом нельзя было просто открыть капот и в один прием устранить проблему.
— Она у нас есть, — засмеялся Борхерт.
Его радость была связана, в первую очередь, с малолитражкой, которая все же взревела, когда он попробовал еще раз и со всей силы нажал на газ.
— Фотографии и есть наша рекомендация. — Он похлопал по нагрудному карману своей куртки, где лежали поляроидные снимки, которые он снова собрал перед вагончиком. — Их без связей не достать. Тот, у кого есть такие снимки, знает людей в тусовке. Это лучшая визитка, какую можно предъявить сегодня той даме.
Штерн пристегнулся и зарылся лицом в холодные ладони. Он пытался справиться с тошнотой, которая поднималась внутри его.
— Я тебя уже спрашивал, — начал он, когда машина тронулась с места. — Почему ты так хорошо знаком с этими сволочами? Откуда ты все это знаешь? Доска объявлений в супермаркете. Гарри. Фотографии.
— Похоже, ты не отстанешь. Ладно, я скажу. Я сам в этом увяз.
Штерн вздрогнул от ужаса.
— Да, по самые уши. Хочешь знать, какая фамилия у Гарри?
Он сказал, прежде чем Штерн успел подумать, хочет ли он это слышать или нет.
— Борхерт. Как у меня. Гарри мой маленький, милый, добрый сводный брат.
Когда машина выехала по колее обратно на дорогу, у Штерна появилось чувство, что он уже никогда в жизни не сможет избавиться от этого ужасного места. Даже если Анди отвезет его сейчас в аэропорт, и он покинет страну, часть Гарри, его вагончика и мусорной свалки навсегда останется с ним. Поэтому было уже абсолютно не важно, что они встроились в ряд и поехали по автостраде, ведущей к Целендорфу.
6
Кафе соответствовало внутреннему состоянию Штерна: такое же пустое, покинутое, мертвое. Какое-то время он нерешительно стоял перед дверью, на которой школьная музыкальная группа криво наклеила плакат-афишу своего концерта. Потом пошел направо, к витрине. «Сдается» было написано красно-белыми заглавными буквами на табличке, ниже указан электронный адрес профессионального маклера. Штерн заглянул в пыльное помещение. Кроме деревянных стульев, которые стояли перевернутыми на простых длинных столах, мало что было видно.
«Хорошо, — подумал он. — Если та женщина действительно ждет меня внутри, то она хочет купить совсем не кровать, это ясно».
Штерн повернулся и насладился видом вокзала в югендстиле с впечатляющей изогнутой купольной крышей. Он мог представить, что живущие по соседству с чудесной площадью в самом центре Целендорфа думают об этой заброшенной позорной забегаловке. Но Штерн также недоумевал, что можно было сделать не так, чтобы ресторан в этом состоятельном районе разорился.
По мосту прогрохотала городская электричка, и Штерн едва не пропустил скрип, раздавшийся у него за спиной. В последний момент он все же услышал и быстро повернулся. Точно. Входная дверь без ручки, на которую он безуспешно наваливался плечом, пытаясь открыть, была приотворена. Штерн огляделся. Улучил момент, когда никто из прохожих не смотрел в его сторону, вошел внутрь и тут же ощутил запах, типичный для пустых помещений. Лишь потом его нос различил еще один дополнительный, неожиданный оттенок. Известный женский парфюм.
По мере приближения к женщине, курившей у окна, Штерн менял свое мнение о ее возрасте. При взгляде с порога она выглядела на сорок, но, когда Роберт сел за стол напротив нее, он прибавил ей еще минимум двадцать лет. Без сомнения, ее ответом на естественный процесс старения были скальпель и ботокс. Правда, это можно было заметить только вблизи. Ненатуральная подтянутость лицевых мышц резко контрастировала со старческими пигментными пятнами на кистях рук, да и дряблая шея нуждалась в доработке. Несмотря на такие особенности, Штерн ни за что не узнал бы эту женщину при очной ставке в полиции. Не без причины на ней был серебристо-белый парик, а глаза скрывались за темными солнечными очками, в которых она походила на комнатную муху из детского мультика.
— Можно взглянуть на ваш паспорт?
Штерн вытащил портмоне, ничуть не удивившись, что это был ее первый вопрос.
Борхерт его предупредил. В некоторых педерастических кругах отказ от анонимности считался лучшей защитой. Все друг друга знали. Как и в мафии, здесь строго следили за тем, чтобы в общество принимали лишь нарушителей закона. Для этого новичка фотографировали с паспортом в одной руке и нелегальным порноснимком в другой и фотографию сохраняли в картотеке.
Штерн кашлянул и добровольно выложил поляроидные снимки на коричнево-белую скатерть.
— Я не новичок.
Единственной реакцией женщины было легкое подергивание подтянутой щеки. По крайней мере, сейчас было понятно, о чем на самом деле идет речь. Каждый нормальный человек позвонил бы в полицию, предъяви ему кто-то подобные фотографии. Тем более если планировался безобидный деловой разговор о купле-продаже мебели. Но костлявая женщина спокойно затянулась сигаретой, которая была такой же тонкой, как и державшие ее пальцы. Она даже не потрудилась ради приличия перевернуть ужасные фотографии.
— И все равно придется попросить вас встать.
Штерн послушался.
— Раздевайтесь.
К этому он тоже был готов. В конце концов, он мог быть из полиции. Провокатор, которому все равно, что он нарушает закон. Или кто-то с идеальными фальшивыми документами. Штерн долго спорил с Борхертом о том, что случится, если выяснится, кто он на самом деле. Разыскиваемый адвокат. В бегах с похищенным из больницы ребенком. Борхерт считал, это будет только плюсом. Будучи преступником, он один из них. По сути дела, вся эта дискуссия была бесполезной. У них просто не оставалось времени, чтобы достать новые паспорта, если они хотели довести запланированное до конца.
— И трусы тоже.
Женщина указала на бедро Штерна. Когда он, абсолютно голый, покрутился перед ней, она довольно хмыкнула. Потом открыла сумочку из искусственной кожи, которую все это время держала на коленях, и вытащила оттуда маленькую черную палочку.