– Я – Снежная королева, – говорю себе. Это у меня такая мантра, для поднятия самооценки. – Я – Снежная королева! Беру и выжигаю холодом людские сердца, а потом разбиваю их вдребезги.
Хватаю в одну руку Бесчастных – прямо за шею ее беру, а в другую – уродскую Марину и трясу их, трясу. Я большая и сильная, а эти две – крошечные, как не знаю кто. А потом я швыряю обеих с глаз долой куда подальше!
Я – Снежная королева. Была бы у меня третья рука, Верка бы туда же улетела.
Так, выполнение первого пункта откладывается на неопределенный срок.
Приступаем ко второму. Набираю Машу.
– Привет.
– Ой, привет, Юль! А ты почему вчера трубку не брала? Я тебе звонила.
– Да? Пропустила, наверное.
Просто не хотелось мне вчера с ней разговаривать. Не возникало такого желания.
– Что делала в субботу? – спрашиваю.
– Мы вечером с родителями в суши-бар ходили. Отмечали папино повышение.
– Понятно. А до этого?
– Да ничего особенного! С Борькой встретились, потом проект заканчивала. Ты, кстати, доделала? Завтра же биология.
Это она мне зубы заговаривает, меняет тему. Ну-ну.
– Давно, – говорю, – доделала. А мы в «Мегу» ездили всем составом.
– А-а-а…
– В кофейне посидели, потом в кино пошли.
– Понятно.
Что-то скисла наша Маша. Наверное, обдумывает, видела я их в «Меге» или нет.
– Ну ладно, завтра увидимся, – говорю.
– Подожди, а ты.
– Чао-какао!
Жму отбой. Никакого облегчения на душе, еще хуже только стало. Не работает мой план.
Смотрю на третий пункт: «Поговорить начистоту с Веркой. Расставить все точки над i». Вырываю из блокнота страницу, сминаю ее и подбрасываю к потолку. Бумажный комок беззвучно приземляется в воду (или приводняется?) и плывет по направлению к крану.
Нет, иногда нужно все-таки не логикой руководствоваться, а слушать свою интуицию. Она не просто так женщине дарована.
Роюсь в записной книжке телефона: где-то он тут у меня, кажется, был… Ага, нашла.
Один гудок и на том конце хватают трубку:
– Приве-е-ет! Круто, что ты позвонила! Я, кстати, ждал. Прямо предчувствие с самого утра!
– Серьезно? – Лицо мое растягивает какая-то дурная и счастливая улыбка.
– Клянусь! Слушай, я так рад твоему звонку! Подожди, сейчас до потолка только подпрыгну!
Я смеюсь. Хохочу на всю ванную, как сумасшедшая. А когда успокаиваюсь, спрашиваю:
– Ты что поделываешь сегодня, Миш? Может, погуляем?
Иностранные имена
У моей мамы день рождения. Ей – тридцать три, а мне – восемь. Дом полон гостей, родители мои обожают пирушки. Но у нас тут еще кое-кто, между прочим, родился – щенки у нашей Чапы. Целых три! Я на, звала их Бонифаций, Брунгильда и Барбара. По-моему, им очень идут эти иностранные имена, хотя мои родственники их никак не запомнят.
Гости мне неинтересны, как и еда, которую целый день для них готовили. У меня есть дела посущественнее, чем за столом со взрослыми сидеть и слушать их скучные разговоры. И тосты особенно – тамада у нас, конечно, Евгений Олегович.
– Пойдем в комнату, я тебе покажу, – говорю я Верке.
Правда, ну хватит уже лопать.
Заходим в спальню, Чапа на нас рычит.
– Чего это она? – спрашивает Верка.
– Таков материнский инстинкт, – поясняю я. – Она потомство защищает.
– А она не укусит? – Кажется, Верка побаивается Чапу.
– Хочешь одного подержать? – предлагаю.
Верка соглашается.
– Чапочка, мы возьмем на минутку Брунгильду, ладно? Ты не бойся, мы тебе ее обратно сразу отдадим.
Чапа на взводе, она нервно облизывается, но все-таки разрешает мне взять свою дочь. Потому что она мне доверяет. Подношу Брунгильду к лицу – такая крохотулька, еще слепая, а пахнет как! Весь день бы сидела и нюхала.
– Держи, – протягиваю щенка Верке.
Та аккуратно принимает его и тоже нюхает.
– Фу-у-у! Такая вонючая.
– Сам, а ты вонючая. Ладно, давай сюда.
Я возвращаю щенка на место, к теплому Чапиному животу. Та сразу начинает вылизывать щенка – наверное, устраняет Веркин запах.
Мы возвращаемся к гостям, так как настало врем, я торта. Тетя Света взахлеб рассказывает, как принимали Евгения Олеговича в Копенгагене. Как купали его там в овациях и все такое. А потом на лимузине повезли в какой-то дворец на аудиенцию к какому-то королю, только я не поняла к какому.
Съела я торт, смотрю, а Верки нет. Куда она делась?
Мне как-то нехорошо на душе сразу стало. Что-то я такое почувствовала, услышала, как там Чапа надрывается, и побежала в спальню.
Верка кружилась по комнате с каким-то пакетом в руках. Кружилась и смеялась, а пакет с ней по комнате летал. А Чапа прыгала вокруг Верки, истерично лая.
– Ты что делаешь?!
Я подбежала к Верке и вырвала у нее пакет.
– Дура несчастная! Ты!
Я вынимала щенков из пакета и не понимала, живые они или нет уже?! Они же слепые, так сразу и не разберешь. Чапа крутилась рядом, залезала мне на колени, выла и царапалась: проверяла, как там ее дети.
Все с ними в порядке. Успокойся, Чапа.
Смотрю на Веркино раскрасневшееся от смеха лицо.
Ненавижу.
– Юль, что тут у вас происходит? – В комнату вошла мама.
– Ничего, тетя Люда, – быстро ответила за меня Верка. – Мы просто играем.
Просто. Играем.
Я почему-то часто вспоминаю этот случай. И все не могу понять, зачем Верка это сделала. Наверное, никогда уже не пойму.
Наверное, я сама отстранилась от Маши с Ксюшей. Не знаю. Просто я никак не могла им «Мегу» простить. Согласна, глупо. Девчонки пытались наладить со мной контакт, я видела, они старались. Особенно Маша чувствовала себя виноватой, да и Ксюша ходила вокруг да около с поджатым хвостом. Но я же Снежная королева, помните? Мне хотелось, чтобы они помучились, пострадали, сидя передо мной за своей парточкой, как две голубицы.
Просто я ревновала. Маша была моей подругой в первую очередь, а уже потом Ксюшиной. Всегда так было, и всем было хорошо.
Но теперь-то все по-другому. Я смотрела, как они вдвоем выходят из класса, куда-то идут (интересно куда: в столовую или в туалет?), шепчутся, смеются, и сердце мое разрывалось от горя. Нет, наверное, все-таки от злости и жалости к себе оно разрывалось. Так будет гораздо честнее сказать.
И главное, Верка все это видела и чувствовала. Она понимала, что со мной творится, и ходила с этой своей вечной ухмылочкой. Ничего мне не говорила, только всем видом демонстрировала, как ее все это неописуемо забавляет. Все переживания мои.
Но однажды произошло вот что. Честно говоря, я такого от Верки не ожидала.
Это на химии случилось. Учительница вызвала меня к доске и стала диктовать формулы. Я в химии не очень разбираюсь, вернее, совсем не понимаю ее. Для меня это темный лес. Но вы не знаете нашу химичку. Она, назовем ее Кларой Ивановной (на одно ее имя у меня страшная аллергия), – почетный работник образования, заслуженный учитель страны, неоднократный победитель олимпиад, гордость школы, района и тому подобное. Ей что-то около шестидесяти лет, но на пенсию ее не отпускают. Так вот, Клара Ивановна почему-то меня ненавидит. Вернее, я знаю почему. Я же химию не люблю, и она это всеми фибрами души чувствует.
Я стояла за кафедрой и позорилась. Формулы сыпались на мою бедную голову, а я понятия не имела, как изобразить их на доске. Клара Ивановна наслаждалась моим позором, но этого ей было мало. Она сказала:
– Садись, два. Стыд и срам, Филимонова.
Она даже фамилию мою никак не может запомнить.
Я развернулась и пошла к своей парте.
– Стой, – вдруг сказала Клара Ивановна. – А ну вернись!
Я повиновалась.
– Что это у тебя на лице?
– Где? – Я аж испугалась.
– Краска! Помада! Нет, вы полюбуйтесь. Пугало огородное! Намалевалась, как не знаю кто! Стыд и срам! – Это любимое выражение Клары Ивановны.
– А ну живо к раковине! Умывайся! И чтобы я такого больше не видела на своих уроках. Придут разукрашенные, как прости господи! Не школа, а…
Я стояла посреди класса и мечтала поскорей умереть. Понимаете, у нас все девочки в классе красятся, абсолютно. Ну, кроме Элоны Давыдовой. А у меня только пудры немного на носу и блеск для губ. Все. Разве это криминал?
Так обидно, и главное, ничего ей не возразишь. Она ведь почетный работник и так далее. Наши молчали, как на похоронах. Я даже посмотреть на них не могла, только чувствовала, как все на меня пялятся.
– Что ты встала, Филимонова? Умывайся, сказала!
Я подошла к раковине и включила кран с ледяной водой. Другого тут не было.
– Извините, а можно вопрос? – вдруг услышала я Веркин насмешливый голос.
– Сначала встань из-за парты. Что ты хотела, эээ… Волкова?
– Да ничего особенного. Просто хочу спросить: это правда, что от вас муж ушел? Кажется, к соседке или что-то в этом роде?
О-о. Я прямо спиной почувствовала, как Клара Ивановна начала звереть там у себя за кафедрой. Хотя она молчала.
– Просто я новенькая, всего еще досконально не знаю. А слухи разные по школе ходят.
Гробовая тишина. Но Верка не сдавалась:
– Нет, вы если не хотите отвечать, я не настаиваю. Это ваше право. Как и право Филипповой пудриться, краситься, наголо побриться, язык проколоть, если ей так приспичит. Вы меня понимаете, Клара Захаровна?
– Ивановна! – взвизгнула химичка.
Она побелела, как мертвец, – это я уже своими собственными глазами увидела, умываться я на тот момент передумала и закрутила кран. А потом Клара Ивановна вскочила со стула, уронила его на пол и, как ошпаренная, выбежала из класса.
Что после этого началось, не передать словами. Все орали, как сумасшедшие, ржали так, что стекла в шкафчиках тряслись и звякали колбы. Главное, чтобы что-нибудь не взорвалось!