Меган ХоллоуэйЯ УЙДУ С РАССВЕТОМ
I
И снова час пришел нам ринуться в пролом,
Иль трупами своими завалить ту брешь!
Когда повсюду мир, нрав тихий и смиренный —
Есть лучшее для человека украшенье.
Но если вдруг война нагрянет ураганом буйным,
Повадками должны вы стать подобны тигру.[1]
6 апреля 1940 года
Дорогой отец!
Сегодня я приехал в Париж.
Здесь повсюду царят тревога и настороженность.
Как будто весь город разом затаил дыхание. В ожидании.
27 августа 1944 года
Париж был мне не по душе, как и любой другой город, где здания похожи на клетки, а из-за скопления людей кажется, будто воздух строго нормирован. Больше всего удручали выпотрошенные магазины, баррикады из мешков с песком и мотки колючей проволоки.
Солнце еще не поднялось над крышами домов, когда я добрался до рю де Вожирар.
«Будь осторожен, когда окажешься у Люксембургского дворца, — предупреждал меня старик, — и у Пантеона. Там идут бои. Опасайся партизан».
Я стряхнул с себя туман воспоминаний и стал огибать дворец, держа в поле зрения дороги и крыши. Стояла странная тишина. Мне было известно, что просторные сады, видимые мне лишь отчасти, люфтваффе уже не бомбит. Пробираясь по изрытым и загроможденным улицам, я все время оставался начеку.
Моя чрезмерная бдительность грозила задержать меня тут надолго, так что заливистый свист вызвал едва ли не облегчение. Самый опасный враг — тот, которого не видишь.
Я взглянул вперед. Как раз в этот момент солнце сверкнуло над куполообразным изгибом величественного каменного здания в конце прямой широкой улицы. И тут из тенистой от густой листвы аллеи на меня вышло семеро мужчин.
— Hé! Qui es-tu?[2]
— Où vas-tu?[3]
Выглядели они угрожающе. Двое со скрещенными ружейными ремнями на груди, еще один с толстым сучковатым посохом на плече. Они явно были на взводе, а тут еще я не вовремя перешел им дорогу. Как часто бывает, я оказался на голову выше самого рослого из них. Мужчины начали окружать меня, исподволь бросая тревожные взгляды, в которых читались усталость, голод и недоверие. Таково было лицо Сопротивления.
— Эй! Ты кто? — повторил тот, который обратился ко мне первым, и выпятил подбородок.
Я поспорил бы, что эти небритые и исхудавшие люди моложе, чем кажутся, — четыре года борьбы их изменили и закалили. Пока они перешептывались, я уловил слова carlingue и allemande — «гестапо» и «немец».
— Я не говорю по-французски, — сказал я, расставляя ноги пошире и перенося вес на переднюю часть стоп. Мои руки были опущены вниз, ладони раскрыты. — Je ne parle pas françals. — Фраза возникла у меня в голове неожиданно, и я с пугающей ясностью вспомнил паренька, который научил меня ей тридцать лет назад. Он был младше меня. Именно в тот момент, когда он расхохотался над моим кондовым произношением, немецкая пуля пробила его каску и череп. — Не понимаю.
— Ты — американец? — спросил самый малорослый, с виду совсем юный, но с металлическим блеском в глазах.
— Нет. — Я повернулся, чтобы держать всю компанию в поле зрения, так как малый с посохом направился ко мне за спину. — Я — валлиец.
— Валлиец… — Заговоривший первым явно был у них за вожака.
Они обменялись короткими фразами. Когда вожак вновь обратился ко мне, его лицо выражало презрение:
— Tu es anglais.[4]
— Нет, — жестко, в тон ему, возразил я. — Не англичанин. Валлиец.
Он сплюнул на землю.
— L’anglais — трусы. — И добавил продолжительную тираду на родном языке.
Знания французского не требовалось — интонации были достаточно красноречивы. Я напрягся, ожидая удара посохом, и услышал, как тот свистит в воздухе, метя мне в голову.
Я всю жизнь не выпускал пастушьего посоха из рук, и мне доводилось использовать его в качестве оружия. Перехватив палку прежде, чем удар достиг цели, я быстрым рывком с поворотом выдернул ее из рук нападавшего. Тот потерял равновесие, так что сбить его с ног оказалось проще простого.
Я крутанул посох и толстым концом ткнул парня, который ринулся на меня. Он закряхтел и упал, а я ударил следующего нападавшего в чувствительное место между горлом и ключицей. Тот вскрикнул, и я знал, что его правая рука повисла как плеть.
Но тут, получив прикладом винтовки в висок, я пошатнулся и упал на одно колено. Пока пытался вновь обрести почву под ногами, кто-то двинул сапогом мне в челюсть, и свет потух.
Я все понял еще до того, как открыл дверь.
Кровать была аккуратно заправлена. Одеяло, которое Айлуид сшила перед рождением сына, разложено на узкой постели. Я заглянул в письменный стол — пусто. С вешалки исчезло пальто, а с полки у двери — сапоги.
Я пересек двор и, сложив ладони рупором, принялся выкрикивать его имя. Ответило мне лишь эхо, разнесшееся по полям.
Пока я поднимался по южной дороге, под ногами хлюпала грязь. С вершины холма я увидел, как по долине петляет грузовик. Горы по-зимнему бурели, небо приобрело цвет студеного моря. Дорога вилась лентой, повторяя изгибы рельефа: то поднимаясь, то опускаясь, подобно бесконечной волне. От вымазанных в грязи овец на пастбищах пахло вереском.
Насколько хватало взгляда, вокруг не было ни души. Я споткнулся, внезапно осознав случившееся: он уехал.
В чувство я пришел от тычка под ребра. Четверо не пострадавших бойцов тащили меня к ближайшему бульвару. Очередной тычок в поясницу вызвал стон. Перед глазами все поплыло, но я умудрился ухватить ботинок, направленный мне в лицо, и свалить с ног его владельца.
— Arrêtez! Arrêtez![5]
Новый голос не впечатлял нападающих, пока не прогремел пистолетный выстрел. Осколки кирпичной кладки стены отлетели мне в щеку.
Я приземлился на локоть — парни отпустили меня и поспешили скрыться. В начале бульвара стояла женщина. Она стреляла поверх голов нападавших, но теперь направила пистолет на ближайшего из них:
— Arrêtez! Ou le prochain sera dans votre tête.[6]
Последовала перебранка. Звуки злобных голосов бухали по моей голове, как по наковальне. Мне стало дурно, но я исхитрился подняться на четвереньки, а потом полуползком дотащился до стены и привалился к ней. Подогнув колени и уложив на них локти, обхватил ладонями лицо.
Я не осознавал, что теряю сознание, пока кто-то не прикоснулся к моему плечу.
— Сэр.
Та женщина.
Говорила она тихо и с акцентом, но не с французским:
— Вы целы?
Я вскинул голову и, глянув ей за спину, даже не заметил, как хватаю ее за локоть и притягиваю к себе. Она испуганно вскрикнула. На бульваре никого не было.
— Они ушли. Опасности нет.
Когда я перевел взгляд на нее, передо мной все поплыло. Но нечеткая картинка не помешала разглядеть ее глаза цвета предгрозового неба Уэльса. Они были так мрачны и настолько полны возмущения, что казались скорее серыми, чем голубыми. Женщина пристально смотрела на меня, а потом наклонилась, взяла в прохладные ладони мое лицо и нахмурились.
— Вам нужна медицинская помощь. И нельзя тут оставаться. Выстрел наверняка услышали, а нынче лучше избегать толпы. Встать сможете?
Американка. Низкий и спокойный голос; говорит прямо и решительно. Без сомнений — американка.
— Так и есть, стоять могу.
Она выпрямилась и протянула мне окровавленную ладонь. Кровь запачкала и рукав платья.
— У вас кровь.
Ее глаза блеснули:
— Это ваша.
Я взглянул на свою руку и обнаружил следы крови. По щеке что-то текло, я дотронулся до правого виска и скривился, поняв, что это кровь.
— Не трогайте. Только хуже сделаете, — сочувственно произнесла она.
Я с трудом поднялся и прислонился к стене, ноги слушались плохо. Не успел возразить, как женщина поддержала меня сбоку, положив мою руку себе на плечо.
— Поторапливайтесь. И обопритесь на меня. — Макушка цвета меда едва достигала моих нагрудных карманов, зато хватка была уверенной.
— Могут прийти другие?
— Не исключено, но вряд ли. Похоже, нам удалось дать отпор. — Незнакомка наклонила голову и улыбнулась.
И мне показалось, что я снова дома и солнце проглядывает сквозь окутавший холмы утренний туман.
— А пистолет…
Его нигде не было видно.
— С пистолетом я сама разберусь. Вы не отвлекайтесь от дороги. Отвести вас куда-нибудь?
Я остановился на подгибающихся ногах и, едва не повалив ее, принялся шарить в кармане и успокоился, только нащупав мятые края письма. Кровь в голове пульсировала в ритм с сердцем. Женщина с нескрываемым любопытством уставилась на меня.
— Мне надо попасть на рю Турнефор, дом двадцать семь, — пробормотал я.
— Турнефор… Я знаю, где это. Но туда идти почти километр, а вашу голову срочно нужно осмотреть.
— Я должен…
— Вы едва держитесь на ногах. У меня тут поблизости живет подруга, медсестра…
Я попытался сопротивляться, когда она повела меня вперед.
— Прошу вас, — не сдавалась женщина. — Я работаю в Службе полевых госпиталей и способна определить симптомы сотрясения мозга. Если вы сейчас со мной пойдете, потом, когда Дионн осмотрит вашу голову, я провожу вас на рю Турнефор.
Дурнота подступала все ближе и ближе к горлу, так что мне пришлось уступить.
— Благодарю вас, мисс.
— Можно просто Чарли.
— Чарли?
Она ответила не сразу — первым делом осмотрела выходе бульвара:
— Нам сюда.
— Мой рюкзак…