игурка рядом с отцом зашевелилась, выдернув меня из бездны горя.
— Оуэн… — Горло у меня сжалось.
— Dadi,[31]Tadcu[32]не просыпается.
Я присел около них и обнял сына. Он прижался ко мне, и я, стянув с себя тулуп, укутал его маленькое тельце.
— Ты не ранен? — Я поднес фонарь к его заплаканному лицу.
Он покачал головой.
— Мы искали потерявшуюся овцу, и дедушка сказал, что ему нужно отдохнуть. Когда мы сели, я случайно заснул. А потом проснулся, но разбудить его не смог. — Голос мальчика задрожал.
— Тихо, тихо. Не переживай. Я позабочусь о дедушке. Разве ты не знал, в какой стороне дом?
Он вытер нос о рукав моего пальто.
— Знал, но не хотел, чтобы дедулю забрал пука.[33]Билли Хьюз сказал мне, что по ночам они бродят по горам. Меняют облик, приходят за тобой, когда ты не ждешь, и забирают тебя навсегда.
Рианнон уткнулась мне в бок, и я потрепал ее за уши, борясь с искушением ответить Оуэну, что Билли Хьюз не отличается большим умом.
— Все хорошо. Я хочу, чтобы ты был сильным и пошел со мной домой. Я понесу дедулю, а ты держись рядом со мной. Ты понесешь фонарь, не отставай от Ри. Бабушка ждет нас.
Когда я встал, мальчик посмотрел на меня:
— А дедушка проснется?
Я положил руку ему на голову, мне пришлось прочистить горло, прежде чем я ответил:
— Нет, сынок, он не проснется.
Мы спустились вниз по холмам. Я нес тяжелое тело отца. Мать встретила нас во дворе и, подхватив внука, поспешила впереди меня, чтобы открыть двери. Она плакала, пока я укладывал отца на кровать. Я забрал у нее Оуэна, когда мы покидали комнату. Я видел, как мать хлопочет у постели, укрывая мужа одеялом.
Посадив Оуэна в ванну, я дал ему чашку горячего чая. Он притих, повесив голову, словно она стала слишком тяжелой для его хрупкой шеи. Он казался мне таким слабым и уязвимым, когда я заворачивал его в простыню. Я сел у горевшего камина, посадив его себе на колени. Рианнон пристроилась у моих ног.
— Сегодня ты был очень храбрым, Оуэн. — Он зарылся в меня, спрятав голову под моим подбородком. — Но я мог тебя потерять, если бы не отыскал вас, а такого я бы не пережил. Я очень испугался.
Он помолчал, но я знал, что сын не заснул, потому что он перебирал пальчиками мою рубашку.
— Я не боялся, папа. Я знал, что ты меня найдешь.
— Сожалею о вашем отце, — прошептала после паузы Шарлотта.
— Не сожалейте. Если бы у него кто-нибудь спросил, он ответил бы, что именно так и хотел бы умереть.
Пока наш грузовик наматывал километры, мы молчали. Через некоторое время мы достигли окраины Шарите-сюр-Луар и припарковались в густой тени крепостного вала на дальних подступах к деревне.
Я присел у кузова и оттуда наблюдал, как Шарлотта и пес рыщут вдоль старинной стены. В ночи навязчиво и безответно кричала сова. Я с трудом различал в темноте силуэты женщины и собаки, но невольно улыбался, когда до меня долетало бормотание Шарлотты, болтающей с собакой.
— Спасибо, что приглядываете за Отто.
Произнесенные с сильным акцентом, но, несомненно, английские слова заставили меня замереть. Рука сама потянулась к кобуре с пистолетом. Вильгельм вздохнул и повернул ко мне голову. Я поднялся и забрался в кузов.
— Много лет он был моим лучшим другом. Он мне как ребенок, и я не хотел, чтобы он оставался со мной, пока я умираю в лесу, — тихо проговорил немец.
Я прикрыл за собой дверцы. Он, наверное, почувствовал, как я судорожно припоминаю все, что было произнесено в его присутствии, и поэтому прошептал:
— Я не желаю вам зла.
— Все это время вы понимали, о чем мы говорим.
— Я офицер и неплохо образован. Знаю несколько языков.
— Почему вы сейчас сообщаете мне об этом?
— Потому что не хочу умирать в молчании.
Мы оба оглянулись на закрытые дверцы, за которыми раздавались игривый лай Отто и смех Шарлотты.
— Женщине ничего не говорите, — вновь раздался его голос. — Это только вызовет у нее еще больше подозрений.
Я кивнул.
— У вас есть семья или кто-то, с кем я мог бы связаться?
Он печально улыбнулся. В тусклом свете лампы морщины на его лице казались еще глубже.
— У меня есть только пес, которого вы согласились взять.
— Он не останется без присмотра, — пообещал я.
— Знаю. — Немец пошевелился, и его лицо исказилось от боли.
Когда я поправлял на нем одеяло, он задрожал всем телом и прошептал:
— Спасибо вам. За все. Ваш сын должен гордиться таким отцом.
Прежде чем я успел ответить, дверца открылась и в проеме показалась Шарлотта. Она посмотрела на нас:
— Все в порядке?
— Так и есть. Он метался, потом опять впал в забытье. Я не хотел, чтобы это услышали посторонние. Как знать, не бродит ли кто поблизости.
Отто, обогнав Шарлотту, запрыгнул в кузов и со вздохом улегся в ногах у Вильгельма. Забравшись в кузов, женщина притворила за собой дверцы и открыла вентиляционные люки. Потом присела, достала из-под стойки носилок саквояж, порылась в нем, извлекла кожаные ремни и протянула мне:
— Немецкий пистолет или нет, безопасней будет спрятать его, или можно надеть под рубашку.
Я снял и отложил набедренную кобуру, прежде чем отвернуться и расстегнуть рубашку. Затем скинул ее с плеч, так что она, заправленная в брюки, свесилась с пояса. На мне была майка, и я пристроил поверх нее наплечную кобуру, при этом почувствовал, как Шарлотта прикоснулась к моей спине, поправляя ремни.
— Быстро его не достанешь, но придется пойти на такой риск. Хуже будет, если тот, кому не надо, увидит у вас пистолет.
Все приладилось, как нужно, люгер удобно лежал в кобуре. Я скинул ее и, положив рядом с постелью, принялся застегивать рубаху. Когда я повернулся, щеки Шарлотты зарозовели, но взгляда она не отвела.
— Так вот где вы прячете свой кольт? — задал я вопрос, не дававший мне покоя от самого Парижа.
— Набедренная кобура и фальшивый карман, — ответила она, широко улыбаясь. — Я не хотела расставаться с кольтом, но и попасться из-за этого не желала. Так что решила его спрятать.
Замечательная женщина, даже несмотря на все ее секреты.
Когда она позволила мне подсадить ее на второй ярус носилок над Вильгельмом, то задержала руки на моих плечах, а я не сразу отпустил ее талию. Я заставил себя отойти и погасил тусклую лампу, перед тем как отправиться в противоположный конец кузова на свою койку.
Вместе с темнотой наступила тишина, нарушаемая лишь Шарлоттой, которая ворочалась на верхней полке. Я прислушивался к ее движениям, пока молодую женщину не одолела усталость от прожитого дня. Ее дыхание стало глубоким и ровным. Я сосредоточился на этом мерном ритме, и постепенно он убаюкал меня.
VII
25 декабря 1940 года
Дорогой отец! Nadolig Llawen![34]
Скучаю по тебе и по бабушке, Бесс и Бракену. Скучаю по дому. Но вернуться не могу.
Пока не могу. Понял, что должен доказать тебе, что я не трус, каким ты меня считаешь.
Мы двигались на юг, против течения Луары, пока не достигли того места, где река соединялась со своим левым притоком, Алье, и далее последовали на юг вдоль него.
Мы миновали Мулен, а также несколько маленьких деревушек, безмолвных и покинутых, и объехали брошенные блокпосты. Лес становился все гуще, протекавшая по долине река то расширялась, то сужалась. На некоторых участках посередине реки песчаные отмели образовали небольшие островки и полуострова — там, где помельче. Река, извиваясь, несла свои воды сквозь пойменный лес, но по мере приближения к Виши ее русло постепенно расширилось и выпрямилось.
К полудню мы добрались до места и припарковались в переулке на окраине города.
— Возможно, уезжать придется в спешке, — предостерег я Шарлотту, когда она пошла выводить из строя машину.
На ее лице отразилось сомнение:
— Но все-таки лучше потратить несколько минут, чем рискнуть, а потом прийти и обнаружить, что скорую угнали…
Я сдался и, пока она откручивала крышку распределителя, незаметно забрался в кузов. Отто забарабанил обрубком хвоста. Я положил руку ему на голову и протянул Вильгельму винтовку. Он посмотрел на меня вопросительно, и я пояснил:
— Мы спрятали скорую в укромном месте, но бог весть, кто забредет в этот переулок.
Он кивнул и отрывисто обратился к собаке по-немецки. Услышав команду, Отто моментально переменился: из ласкового домашнего любимца он, весь подобравшись, превратился в служебного боевого пса.
Я вылез из кузова, закрыв за собой дверцы. Шарлотта обогнула грузовик.
— Не знаете, где находится библиотека?
Она покачала головой:
— Нет, но думаю, что в центре города. Мы направимся туда и будем спрашивать дорогу, если понадобится. Смотрите в оба. Здесь у милиции репутация хуже, чем у гестапо.
Мы осторожно пробирались по улицам города, замершего в предчувствии беды. Подозрительность, стыд и ликование в разной степени отпечатались на лице каждого встречного.
Пожилая женщина при виде нас резко окликнула троих мальчишек, игравших с обручем и палкой. Те замерли, обруч хлопнулся на землю, а они уставились на нас. Старушка позвала их во второй раз, и они, проскочив мимо ее юбок, бросились под ненадежную защиту дома. Она последовала за ними и заперла дверь.
Деревянный обруч остался лежать на улице выцветшим символом детской невинности. Когда мы проходили мимо, я поднял его и прислонил к крыльцу дома, в котором они скрылись.
— Рис, вон та женщина… — Шарлотта поймала мою руку и схватилась за нее; по напряженным пальцам я чувствовал, как она нервничает. — Почему у нее обрита голова?