Я слышал, как дыхание с сипом и хрипом вырывается из моей груди. Ладонь, державшая фонарь, взмокла.
Пристроившись на узкой и неудобной стрелковой ступени окопа, я отключился от бормотания окружающих и прикрыл глаза от слабого полуденного света. Рядом со мной Артур играл на пибгорне,[47]так что с закрытыми глазами я легко мог представить родные горы и овец на пастбищах. Я погрузился в полудрему. Когда же я в последний раз как следует высыпался? Сон был непозволительной роскошью, усталость стала нашей постоянной спутницей, так же как тоска и страх.
Я предавался воспоминаниям о доме, замедлив дыхание и пытаясь расслабить напряженные мышцы тела. Я чувствовал аромат остывающего хлеба, испеченного матерью; слышал, как отец играет на скрипке, видел, как отблески огня пляшут на полированном дереве инструмента и смычке. Воздух был чист и свеж до боли в легких. Перед моим взором за горизонт волнами простирались горы. Кожа у Айлуид была мягкой, а улыбка — красивой.
— Налет!
На фоне воя летящего снаряда крик показался шепотом. Я скатился со стрелковой ступени, упав на руки и колени. Деревянный настил окопа давно исчез в слякоти. В момент попадания снаряда я лежал лицом в грязи, прикрывая голову руками.
Земля пошатнулась, вспучилась и взорвалась с такой мощью, что казалось, наступил конец света. Стенка окопа вздыбилась, и сверху посыпались куски земли. Между лопаток меня огрел мешок с песком, пригвоздив к земле и вышибив дух. А потом, словно из прорвавшейся дамбы, посыпались тела людей, которые были набиты в вырытое укрытие, как сельди в бочку.
Задыхаясь и захлебываясь грязью, я закричал. Комья земли и мертвецы хоронили меня заживо…
— Рис?!
Благодаря мягкому окрику Шарлотты я осознал, что стою как вкопанный, сжав колени, чтобы они не подогнулись. Потолок проседал все ниже, а лай Отто в темноте отдавался от стен, будто барабанная дробь.
— Рис… — Пальцы Шарлотты сомкнулись на моей кисти, успокаивая трепещущий луч фонаря. — Давайте вернемся наверх.
Во рту у меня пересохло, и, прежде чем заговорить, я вынужден был несколько раз сглотнуть.
— Нет. Мы уже столько прошли.
Она разжала мои скрюченные пальцы и забрала фонарь.
— Я пойду первой и дам знать, если проход станет слишком узким.
Она пошла впереди, я мог дотянуться до нее рукой, а она — предупредить о поворотах и изгибах лабиринта. Этот путь продолжался, казалось, целую вечность. Наконец Шарлотта произнесла:
— Здесь поосторожнее. Дальше проход расширяется, но сейчас будет особенно узко.
Скала упиралась мне в спину, а когда я протискивался через узкую щель, шершавая стенка царапала грудь.
— Чуете запах? — прошептала Шарлотта.
Зловоние разлагающейся плоти и гниющих ран, пороха и раскаленного металла. В одно мгновение стена передо мной превратилась из твердой скалы во влажную грязь, кишащую вшами и крысами, насытившимися кровью.
— Рис, вы чувствуете этот запах?
Я потряс головой, прогоняя воспоминания об окопах, и протиснулся вслед за своей спутницей через сужение. Дальше проход действительно начал расширяться. Отчаянный лай Отто неожиданно перешел в завывания, и я ощутил запах, о котором говорила Шарлотта.
Она ускорила шаг.
— Отто! Ко мне, мальчик!
— Шарлотта, погодите! — От вони мой разум внезапно прояснился. — Не надо…
Повернув за угол, она споткнулась о препятствие у входа в следующую пещеру и, вскрикнув, упала. Когда я подошел к ней, она, странно подвывая, пыталась подняться, но рухнула мне на ноги. Я поймал ее за локоть и помог встать. Она прильнула ко мне, уткнувшись лицом в грудь.
Падая, Шарлотта уронила фонарь, и он лежал, лучом осветив мертвые тела, распростертые на полу пещеры.
XII
13 января 1942 года
Дорогой отец!
Мне довелось встретить влиятельного человека.
Он очень умен и обожает искусство.
Но я чувствую — что-то с ним не так.
Он называет себя Анри.
Они остались лежать там, где упали. По положению переплетающихся конечностей я понял, что их загоняли в пещеру, словно скот, и методично расстреливали. С безжалостной педантичностью здесь лишали жизни мужчин, женщин и детей. Кровь растеклась по полу пещеры и пропитала одежду жертв, засохла в волосах, образовав чернеющие лужи под телами.
Обмякшее и посеревшее тело младенца лежало на изрешеченной пулями материнской груди. Старик и старуха упали замертво, обнимая друг друга в последний раз.
Шарлотта споткнулась о худенького ребенка, убитого выстрелом в голову. Он запутался в раскинутых в стороны ногах своего отца. Продолжая прижимать к себе женщину, я наклонился и извлек из сплетенных рук и ног фонарь.
Я осветил всю пещеру. Не меньше сотни мертвецов, чудовищным ковром покрывающих все пространство. Вот мы и нашли жителей деревни.
Шарлотта застонала, зажимая рот ладонями.
— Не смотрите туда! — велел я ей, освещая то место, где посреди кучи трупов стоял Отто. Он наклонил голову набок и издал траурный вой, от которого у меня зашевелились волосы на затылке.
— Ко мне, малыш! Сюда!
Он перестал выть и принялся тыкаться носом в тела, лежавшие вокруг.
— Отто, ко мне! — Пес глянул на меня и заскулил. — Подождите тут, — сказал я Шарлотте.
Она молча кивнула, не открывая глаз.
Чтобы проложить путь между трупами, пришлось раздвигать их руки и ноги. Пол пещеры был липким. Я старался не смотреть в пустые глазницы мертвецов, которые высвечивал фонарь, но не мог не заметить ужаса, застывшего на лицах старых и молодых. Пудель стоял среди группы школьников. Тут же лежали три монахини, и Отто вновь заскулил, тыкаясь носом в одну из них.
Я положил руку ему на спину и присел рядом.
— Тише, дружок.
Я не понимал, почему пес так суетится над этим телом. Одеяние было испачкано кровью, вытекшей из раны в верхней левой части груди. Я откинул покров и нащупал шею.
Глаза монахини распахнулись, и она вцепилась в мою руку. Я вздрогнул, сердце заколотилось у меня прямо в горле. Женщина судорожно огляделась и уставилась на меня.
— Оуэн… — выдохнула она.
— Вы в безопасности. Вам ничего больше не угрожает, — заверил я ее.
У нее были запавшие глаза, бескровные бледные губы. Монахиня попыталась что-то сказать, но горло у нее лишь заходило ходуном. Мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.
— Les enfants,[48] — выдавила она. — Les en… — Она потеряла сознание, глаза закатились, и рука соскользнула с моей кисти.
Я осторожно поднял ее и понес, переступая через тела. Отто шел за мной.
— Она жива? — Шарлотта опустилась на колени около монахини, как только я положил ту на пол в тоннеле.
— Пока да. — Я осветил фонарем пещеру и посмотрел на сидевшего тут же Отто. Он тяжело дышал и все ближе придвигался к нашей спутнице. — Судя по его реакции, выжила только она.
Шарлотта обняла рукой собаку.
— Она произнесла имя моего сына. Назвала меня Оуэном. — Я сделал глубокий вдох. — Я должен узнать…
Шарлотта бросила взгляд в источавшую миазмы смерти пещеру и побледнела.
— Я вам помогу.
— Нет, вы не обязаны…
— Но так будет быстрее, — отрывисто возразила она.
Мы бродили по мрачному морю мертвых тел, словно обыскивали берег во время отлива. Одно за другим мы осматривали лица, переворачивая трупы, если они лежали ничком. Некоторые были изуродованы выстрелами, но ни один из них не соответствовал телосложению и высокому росту моего сына.
— Хватит, — наконец сказал я, когда мы достигли дальнего угла пещеры, в которой обнаружили полуживую монахиню. — Не стоит дальше искать. Остались только дети. Оуэна здесь нет.
Вытащить тяжело раненную женщину из пещер было нелегко, но мы с Шарлоттой справились. Выбрались из подземного лабиринта мы уже после полудня. После мрака пещер солнце ослепило нас, и всю дорогу до фермерского дома мне приходилось щуриться от яркого дневного света. Когда я донес монахиню до дивана в столовой, дыхание у нее было поверхностным, пульс едва прослушивался.
— Шарлотта, вы не…
Она прошагала мимо меня, Отто следовал за ней по пятам. В пещере она пыталась не показывать чувств, но теперь ее движения стали дергаными.
Я наблюдал за молодой женщиной. Она швырнула кольт на кухонный стол, отыскала щетку и кусок мыла и быстро вышла через заднюю дверь.
Стоя в проеме, я увидел, как Шарлотта сняла платье. Оно отлетело в сторону и плавно опустилось на пол, а его хозяйка направилась к колонке. Сначала она отвязала от пояса кобуру и положила ее на траву. Потом резкими, почти судорожными движениями принялась накачивать воду в ведро, пока та не начала переливаться через край. И, подняв ведро, опорожнила его над головой.
Я поморщился, зная, как холодна вода из колонки. Отбросив ведро, она схватила мыло и стала натирать себя щеткой, пока не покраснело все тело. Я подошел и, повесив ведро на кран, наполнил его и поставил на солнце, чтобы вода хоть немного согрелась.
— Дайте мне ботинки, — предложил я мягко. — Я их почищу.
Пока Шарлотта расшнуровывала свои оксфорды, подбородок у нее трясся. Она протянула мне их и осталась дрожать в бюстгальтере, поясе и носочках.
Вернувшись на заднее крыльцо, я с помощью пригоршни листьев стер все следы крови с ее обуви, а затем занялся своей.
— Когда их убили?
Я обернулся. Шарлотта, стоя на коленях, отмывала лапы Отто, но его она терла не с таким ожесточением, как себя. Кожа у нее местами была содрана.
— Меньше недели назад, — сказал я, припоминая груды уродливо раздувшихся, гниющих тел на поле боя в Мамецком лесу и на Ипре.
— Они никого не пощадили, даже… — Она отвернулась и провела запястьем по глазам. — За что? Я ничего не слышала о том, что случилось в этой деревне. Тут ведь жили одни крестьяне. За что им устроили такую… бойню?