Моя собственная рука, удерживавшая ремень, дрожала от напряжения, пока я боролся с ним. Кожа ремня все глубже врезалась мне в ладонь, та вспотела, и пояс выскользнул из нее.
Я потянул руку немца вниз и одновременно ударил по ней коленом. Было слышно, как хрустнула кость. Пистолет с шумом упал на пол. И я ощутил, как беззвучный вопль сотрясает грудь противника.
Немец рванулся вперед, сбив меня с ног. Мы покатились по полу, вцепившись друг в друга. Отчаяние придало ему сил, он боролся как дикий зверь. Я принял удар локтем под ребра и в челюсть. Последний попал по старому синяку, полученному в парижской драке. От пронизывающей боли у меня зазвенело в голове, и на секунду я ослабил хватку.
Этого оказалось достаточно, чтобы солдат успел всадить мне коленом в пах и откатиться в сторону, стаскивая обмотанный вокруг шеи ремень. Пока я приходил в себя, он успел встать на колени и повернуться ко мне с ножом в руке.
— Рис!
— Назад! — рявкнул я Шарлотте и бросился на немца.
Я снова перехватил его запястье, и нож отлетел в сторону. Оседлав противника, я нанес ему несколько ударов в живот. Он попытался перекатиться набок, скрючившись и прижимая к себе сломанную руку. Я сел и поднял немца, развернув его к себе спиной. Я затянул у него на шее ремень и ощутил, как он безуспешно пытается вдохнуть грудью воздух.
Он брыкался, размахивал руками. Мне пришлось отклониться назад, чтобы он не впился в меня пальцами. Я так сильно тянул ремень, что у меня задрожали руки. Взбрыкивания сменились вялостью, которая перешла в подергивания, и наконец солдат обмяк и свалился на меня тяжелой тушей.
— Рис… — Голос Шарлотты прозвучал словно из густого тумана. — Он… он мертв.
Я откинулся на спину. Силы иссякли, сердце гулко билось, и мне не сразу удалось скинуть с себя труп. Я привстал, дрожащими руками снял ремень с шеи немца.
Потом я поднялся, но мне пришлось на минуту опустить голову — комната поплыла перед глазами. Придя в себя, я тут же начал методично продевать ремень в брюки. Застегнув пряжку, я протянул руку за люгером. Шарлотта молча приблизилась и отдала мне оружие. Глаза ее казались огромными, а лицо — бледнее лунного света.
Спрятав люгер в кобуру, я нагнулся, чтобы подобрать с пола нож и пистолет, который отдал Шарлотте. Она осмотрела его, проверив наличие патронов, кивнула и спрятала. Свой кольт моя спутница продолжала держать наготове. Теперь ее лицо вновь выражало решимость.
— Стрелять только в крайнем случае?
— Именно так. Наверняка на других постах тоже стоят солдаты. Как услышишь выстрелы, считай, что это сигнал к действию. — Я осторожно высунулся и всмотрелся в темноту, но увидел лишь пустой дворик и ровные ухоженные грядки с овощами.
Шарлотта поймала меня за руку.
— Рис. — Она вгляделась в мое лицо, но ничего не сказала.
— Я быстро вернусь, — пообещал я и, аккуратно высвободив руку из ее ладони, исчез в ночи.
В тени, отбрасываемой каменным строением, я крался на вопли, раздававшиеся из-за северо-восточного угла аббатства. С северной стороны часовых не было, и я понял почему, когда приблизился к пятну света, падавшего из открытой двери.
Изнутри доносились дикие животные крики, от которых у меня на затылке зашевелились волосы. Они прерывались мужскими голосами и хриплым хохотом. Не нужно было знать немецкий, чтобы понять, что все это значило.
Я присел и заглянул в дверной проем. Обзор мне заслонял солдат. Стоя с приспущенными штанами, он исступленно двигался и призывал товарищей последовать его примеру.
Я нырнул обратно в темноту. Меня выворачивало. Я попробовал острие ножа, отобранного у убитого немца. Заточенное, как бритва, лезвие легко скользнуло по подушечке большого пальца. Боли я не почувствовал, но на кончике лезвия осталась капелька крови.
Я глубоко вздохнул, вытер ладонь о брючину и расставил ноги пошире. Затем высунулся из-за дверного проема, накрыл ладонью рот солдата и, дернув его голову назад, молниеносно и уверенно полоснул ножом по незащищенному горлу. Прежде чем я успел завершить движение, из раны мне на руку брызнула кровь. Немец дергался, пока я оттаскивал его наружу и прятал в тени, но, когда я убрал ладонь с его рта, беззвучно свалился на землю.
Я схватил нож липкой рукой и развернулся к входу. Но там было пусто.
Двое других солдат были слишком заняты, чтобы обратить внимание на внезапное исчезновение компаньона или на мое появление на кухне. Один из них в ожидании своей очереди стоял в дверях кладовки. Он уже начал спешно расстегивать ремень, когда я схватил его сзади. Немец бросил возиться с ремнем, чтобы оторвать от себя мою руку, но я уже вскрыл ножом его глотку. Он свалился на пол, колотя ногами и булькая горлом. Последний из троицы, которого эти звуки отвлекли от грязного занятия, поднялся на ноги.
— Was ist das?[58] — вопросил он командирским тоном.
На груди нациста блестели ордена. Он попытался надеть брюки, болтавшиеся на уровне колен, но я помешал ему, вонзив нож в живот. Немец пронзительно завыл. Вскоре вой оборвался. Я вытащил нож и, схватив солдата за плечо, чтобы он не завалился назад, ткнул лезвие ему между ребер, прямо в сердце, — будто задул свечу. Насильник мгновенно умолк и обмяк. Я вытащил нож и отступил в сторону, давая телу упасть.
На каменном полу кладовки рыдала юная беременная монахиня. Я даже не попытался приблизиться к ней, пока она натягивала порванное облачение, и ждал, сидя на корточках в дверях. Девушка издавала звуки, напоминавшие плач раненого испуганного зверька.
— Ш-ш-ш. Тише, тише. Все хорошо. Они больше не причинят тебе зла.
Пуля, которая ударила в стену у меня над головой, доказала обратное. Выругавшись, я нырнул в кладовку. От последовавшего града пуль на пол полетели каменные крошки и загремела разбитая глиняная посуда. Я толкнул монахиню внутрь кладовки и прижал рукой к полу. Она сопротивлялась и причитала, но я с силой пригнул ее голову, чтобы уберечь от сыпавшихся на нас осколков.
И вдруг обстрел прекратился. Поднимаясь, я сунул окровавленный нож в сапог и вытащил люгер.
Справа и слева от дверного проема, ведущего на кухню, прятались двое солдат. Они судорожно перезаряжали оружие.
Я двинулся к двери, стреляя на ходу в обе стороны. Один из немцев выставил колено, и моя вторая пуля попала прямо в цель. Он свалился на землю, закричав от боли и сжимая поврежденную конечность, но я сосредоточился на его товарище, который возник в проеме с пистолетом в руке. Я открыл стрельбу, и две из трех пуль попали ему в туловище. Он рухнул, его пистолет со стуком ударился об пол.
Я наставил люгер на первого солдата. Тем временем он успел заслать патрон в патронник и направить оружие на меня. Мы уставились друг на друга поверх пистолетных дул. Было видно, что он с трудом терпит боль.
Крики и стук сапог по каменному покрытию отвлекли моего противника: он повернул голову, и ствол его оружия чуть опустился. Я отпрыгнул в сторону и выстрелил. Он автоматически нажал на курок, но пуля благополучно пролетела мимо меня. Нацист замертво привалился к стене, а я забрал его пистолет и пистолет второго солдата, сорвав с них кобуры с запасом сверкающих девятимиллиметровых патронов.
Я перешагнул через трупы и оказался в крытой галерее. В церкви ярко горели свечи, дворик заливал свет, проникавший через церковные окна. Когда темные силуэты проходили мимо дверного проема на другом конца галереи, я нырнул за арку. Прибежавшие немцы звали товарищей. Когда ответа не последовало, я услышал растерянность в их голосах. Затем они, похоже, притаились.
Оставаясь вне поля зрения солдат, я пригнулся и засунул оба пистолета сзади за пояс. Потом вытащил, не сводя взгляда с арок, магазин из люгера и зарядил его восемью патронами из трофейной кобуры. Силуэт, отделившийся от темной стены, начал перемещаться от арки к арке на другой конец дворика. Легкое шуршание выдало другого, приближавшегося с ближнего края галереи. Они окружали с двух сторон, и я не мог допустить, чтобы меня взяли в кольцо.
В этот момент ночную тишину разорвал грохот стрельбы.
— Scheisse![59] — Силуэт, стоявший в арке напротив моей, распрямился и стал махать в сторону церкви. Я вставил обойму, щелкнул затвором, досылая патрон. — Zurücrberommen! Komme…[60]
Две пули, посланные из моего люгера, пронзили ему грудь и оборвали команды на полуслове. Я высунулся из-за каменной арки и трижды выстрелил в выступившего в лунный свет второго солдата, пока он недоуменно озирался. Немец крякнул и свалился.
Пригнувшись, я побежал вдоль стены под покровом густой тени. Когда я достиг церкви, стрельба прекратилась. Я выглянул из-за угла и с облегчением вздохнул от представшего моим глазам зрелища.
Шарлотта, помогавшая аббатисе подняться, развернулась и направила мне в грудь кольт, как только я возник у входа. И тут же, выдохнув, спрятала оружие в потайную кобуру. Едва я оказался на свету, ее глаза расширились:
— Рис! Ты ранен! — Она встала с коленей и поспешила ко мне.
Я жестом остановил ее. Мои руки, покрытые бурыми пятнами крови, слегка дрожали. Усталость накрыла меня тяжелым покрывалом.
— Кровь не моя. Это ты позаботилась о часовых?
— Да, их было двое снаружи. — Она кивнула на тела, распластавшиеся между скамьями: — И еще трое здесь.
— Нет, четверо, Fräulein.[61]
Шарлотта развернулась лицом к немцу, выступившему из нефа. Его пистолет был направлен ей в голову. Он смотрел прямо в дуло люгера:
— Не глупите. Я всажу пулю ей в голову, прежде чем вы успеете меня убить. Положите оружие.
Молодая женщина решительно взглянула на меня:
— Не делай этого!
Он нажал на курок, и мой отчаянный крик заглушил звук выстрела. Шарлотта скривилась, но не упала. Я бросился к ней.