— Стоять! Второй раз я не промахнусь. Клади оружие.
Бледная как полотно, Шарлотта смотрела на меня глазами, расширившимися от ужаса. Пуля пролетела у нее над головой.
— Я не буду повторять!
— Не стреляй в нее. — Я наклонился, положил на пол люгер и выпрямился с поднятыми руками.
— Так, а теперь оба на колени! — Пока он приближался, мы переглянулись. — На колени! Быстро! Руки за голову.
— Делай, что он говорит, — тихо сказал я.
Шарлотта поджала губы, но повиновалась, сцепив пальцы на затылке и опустившись на каменный пол. Я последовал ее примеру, но пальцы не сцепил. Держа руки за головой, я пристально следил за немцем. Он остановился в метре от меня, но потом благоразумно отступил на несколько шагов назад.
— Я не буду…
Его прервал винтовочный выстрел. Я бросился к Шарлотте, прикрывая ее собой и одновременно вытаскивая из-за пояса пистолеты. Немец выронил оружие, ухватился за дыру, зияющую в груди, и уперся в меня застывшим от шока взглядом.
Он упал на колени, потом рухнул набок. Позади него стояла аббатиса. В руках она сжимала винтовку.
XV
30 мая 1942 года
Сегодня мне встретилась девочка лет восьми-девяти.
У нее на рукаве была нашита желтая звезда Давида.
Евреев не пускают в рестораны и другие общественные места.
Синагоги подвергаются нападениям и грабежам.
А теперь на них ставят клеймо… Мне все больше это не нравится.
Взгляд у аббатисы был отрешенный, из рассеченной губы по подбородку текла кровь, левый глаз распух. Но маска отрешенности быстро спала, и на лице отразился ужас.
Я поднялся на ноги и помог встать Шарлотте.
— Ты не ранена? — Я провел рукой по волосам подруги, чтобы убедиться, что ее не задела пуля.
Она замотала головой, но по ее телу прокатилась волна дрожи. Шарлотта медленно подошла к настоятельнице, и та позволила ей забрать винтовку из трясущихся рук.
— Что я наделала! — безутешно произнесла она, осеняя себя крестом.
— А что вы наделали? — Мы с Шарлоттой переглянулись. — За ними придут другие. Дети…
— Куда Оуэн отвозил детей? — Я посмотрел на Шарлотту.
— Мы можем доставить их в безопасное место, — произнесла та, не дожидаясь, пока я продолжу.
Матушка Клеманс покачала головой:
— Вы не понимаете. Я… я не знаю. Только Оуэн и Северин знали это.
— Должна же быть карта.
— Никакой карты нет. Есть лишь записка, которую Оуэн оставил для Северин.
— Записка?
— Да. Они почти никогда не ездили вместе. Только в последние месяцы. Аббатство служило для них местом встречи. Но Оуэн оставлял инструкции для Северин на случай, если он… задержится. Они ни разу не пригодились. До этого дня. Только нам их не прочесть.
— Почему?
В ответ на вопрос Шарлотты настоятельница пожала плечами и беспомощно развела руками:
— Она написана на каком-то странном языке. Это не французский и не английский. Мы не…
— Дайте мне посмотреть!
Обе вздрогнули от моего резкого тона. Аббатиса кивнула.
— Позвольте, я сначала помогу сестре Анжелике. А потом встретимся у меня в кабинете.
Записка была на валлийском.
— Ты же можешь это прочесть?
— Могу. — Я провел пальцами по рукописным буквам, ощутив вмятины там, где нажим его ручки был сильнее.
Пока матушка Клеманс занималась раненой монахиней и укладывала ее в кровать, я помылся у колодца. Рубашка была безнадежно испорчена, и я рассеянно отметил, что вокруг ногтя большого пальца запеклась кровь.
— «Следуй по горной дороге за школу часов к лошадиной подкове. Перейдешь белую лошадь и смотри на воду на рассвете». Это вам о чем-нибудь говорит?
Аббатиса тем временем уже успела отойти.
— Прочитайте еще раз, пожалуйста. — Я повторил, она нахмурила брови. — В Клюзе есть школа. L’Ècole d’horlogerie.
— Школа часовщиков? — перевела Шарлотта.
— Да. Вы еще упомянули лошадиную подкову. Как это по-французски?
— Fer à cheval.
— Fer à cheval, — прошептала матушка. — Сикст — Фер-а-Шеваль. Это название деревни. А Белая Лошадь — Le Cheval Blanc. Это гора на границе Альп Шабле.
Я сложил записку и сунул ее в карман, к потрепанному письму.
— Сколько вас здесь?
— Quelle?[62]
— Сколько? Вы, молодая монахиня. Кто еще?
— Нас только две. Я и сестра Анжелика. Остальные ушли. Я отослала их, а сама осталась с детьми и сестрой Анжеликой… — Аббатиса отвернулась. — Ей теперь некуда идти.
— Соберите все самое ценное. Остановитесь в деревне или отправитесь с нами. Но мы должны сегодня же уйти отсюда.
Мы не стали хоронить мертвых.
Шарлотта подогнала машину прямо ко входу в церковь. Они с настоятельницей вывели ребят из потайной часовни, а я забрал у покойников оружие и патроны.
Отто выскочил из темноты. Он осторожно обогнул тела, лежавшие на земле, и не отходил от меня ни на шаг, пока я загружал тайник в грузовике, припрятывая трофейный арсенал подальше от детей. Вглядываясь в темноту ночи, я зарядил три пистолета и оставил их при себе.
Покореженные ворота монастыря едва держались на петлях. Шарлотта умело вывела из строя обе машины, на которых прибыли немцы.
Из темноты лесной чащи раздавались звуки ночных существ. Я похлопал по карману, совершенно забыв, что сигареты там больше нет. Ожогу меня на предплечье мерно пульсировал.
Заслышав шаги и шепот, я обернулся и увидел Шарлотту и матушку Клеманс, которые вели детей. Глаза у тех были испуганно распахнуты, на бледных лицах застыл страх, и я выругал себя за то, что не догадался уберечь и без того натерпевшихся ребят от вида трупов.
— Rapidement maintenant, les enfants,[63] — прошептала Шарлотта, обнимая детей за плечи и подталкивая, когда они останавливались, чтобы поглазеть на мертвых немцев.
Две младшие девочки заплакали; младенец, которого несла аббатиса, запищал. Матушка переложила его на другую руку и подхватила самую младшую девочку, стараясь успокоить ее.
Мальчик, которого я брал на руки в часовне, заметив меня, оторвался от остальных и подбежал к грузовику. Сначала он приветствовал Отто, прижав лицо к узкой морде пуделя и поцеловав его. Пес ничего не имел против, он завилял хвостом и принялся вылизывать ангельское личико мальчика. Потом ребенок повернулся ко мне и вытянул навстречу ручки. Я поднял его, и он, прильнув к груди, обвил мою шею обеими ручонками. Мне вспомнился другой ребенок, которого я когда-то держал на руках, такой же малыш…
Потрепав малыша по спине, я поставил его в кузов грузовика. Вслед за ним вспрыгнул Отто. Я указал на дальний конец носилок, и оба послушались.
Потом в кузов забралась Шарлотта, и я подал ей одного за другим остальных детей. Кроме одеял, у них с собой практически ничего не было. Шарлотта разместила их на наших спальных местах.
Я потянулся к аббатисе и забрал у нее старшую девочку.
— Мы поедем с вами. Я должна доставить детей в безопасное место. — Оглянувшись, она посмотрела на церковь. — Хочу уехать подальше отсюда. — Матушка глубоко вздохнула и дотронулась до шишки на лбу. — Поможете мне принести сестру Анжелику?
— Конечно.
— Я дала ей лекарство, чтобы она заснула. Думаю, это для нее лучше всего. — Она вручила младенца Шарлотте и повернулась ко мне: — Пойдемте.
Аббатиса провела меня через церковь, затем мы вошли во флигель и поднялись по лестнице. Наконец оказались в скудно обставленной комнатке — только койка да прикроватный столик.
Юная монахиня спала, свернувшись калачиком и подперев кулачками подбородок. Ресницы у нее подрагивали во сне. Когда настоятельница подоткнула под нее одеяло, она заметалась. Я засомневался, что девушка видит мирные сны.
— Вы не знали, что ваш сын тайно вывозит детей?
Я потер затылок и честно признался:
— Нет. Они все евреи?
Настоятельница сложила в саквояж немногочисленную одежду и простыни для сестры Анжелики.
— Самый старший и самый младший — цыгане. С Гуго вы уже познакомились.
Я поднял на руки спящую девушку. Весила она невероятно мало, особенно с учетом ее положения. Голова юной монахини привалилась мне на плечо, она постанывала во сне.
— Мальчик с необычным лицом?
— Да. — Матушка Клеманс положила в саквояж Библию, лежавшую на ночном столике и двинулась в обратный путь. — Он — монголоид.
Я не понял, что это значит.
— А где их родители?
— Увезены или умерли. Подробности мне неизвестны, но это точно. Я знаю только, что ваш сын был их единственной надеждой на спасение.
Мы ехали по извилистым дорогам, проложенным в долинах среди горных пиков.
— Налево. — Я свернул карту и выключил фонарь. Река Тон мирно спала в своих каменных берегах, лунный свет отражался на ряби ее русла, шедшего параллельно с дорогой. — Эта грунтовка приведет нас в Клюз.
— Я солгала тебе.
Повернувшись, я уставился на профиль Шарлотты. С тех пор как мы покинули Денжи-Сен-Клер, она не произнесла ни слова. Было слышно, как у нее стучат зубы, но, когда я спросил, не замерзла ли она, девушка ответила, что нет.
— Оуэн был твоим связным.
Она взглянула на меня, и на осунувшемся лице промелькнула тень улыбки:
— Я так и думала, что ты догадаешься.
— В Париже ты назвала его имя прежде, чем я сказал, что его зовут Оуэн.
Шарлотта кивнула:
— Да, ты прав. Он был моим связным. Я знала только его имя. Увидев тебя, я поняла, что ты — его отец. Когда они потащили тебя на бульвар, я сама поначалу перепутала тебя с Оуэном.
— Почему ты его разыскиваешь?
— В сентябре сорок второго он не явился на встречу, просто… исчез. Сообщений о том, что его схватили или убили, не поступало. Он пропал, и вместе с ним — картины, которые он должен был вывезти из Парижа.
Я взглянул на нее с осуждением: