— Объясни, как шить.
Огонь в очаге мы не разводили, а когда темнота сгустилась, закрыли ставни и зажгли лампу. Младшие дети сгрудились вокруг нас, пока мы шили плащи, сметанные Шарлоттой раньше. Трое старших сидели в стороне, наблюдая за нами, словно дикие недоверчивые зверьки, привлеченные светом, но слишком напуганные, чтобы выйти из темноты.
Я размышлял о том, как мой сын пришел к этому. Сколько раз он рисковал жизнью, спасая детей? Я осмотрелся в поисках каких-нибудь знаков, которые он мог оставить в этом горном убежище, но в темной убогой хижине ничто не напоминало об Оуэне.
Я исколол все пальцы, проталкивая иглу сквозь толстую шерстяную материю, и с трудом мог что-то разглядеть в слабом свете лампы. Когда Шарлотта разогнулась и покрутила плечами, ее суставы захрустели и защелкали.
— Можем завтра закончить. — Она размяла пальцы.
— И уйти с первыми лучами солнца послезавтра?
— Да.
Мы поели ветчины и сыра, закусив пятью дозревшими персиками. Завершив вечерний туалет и перепеленав младенца, устроили детей на ночь на чердаке. Я сдвинул кровати в сторону, и Шарлотта постелила матрасы на полу. Вместе спать было теплее, так что мы с Шарлоттой легли по бокам, защищая ребят, будто переплет — книгу.
Нагнувшись задуть лампу, я услышал легкое поскуливание. Бедный Отто стоял внизу у лестницы, виляя хвостом с выжидательной собачьей улыбкой на морде. Я спустился, и он запрыгнул мне на руки. Я взял его в охапку, как малое дитя, и поднялся вместе с ним.
— Тебе никто не сообщил? Ты — собака, а не человек.
В ответ он лизнул меня в щеку. Я усмехнулся и, поставив его на все четыре лапы на пол, почесал за ушами. Он растянулся в ногах у детей. Гуго заерзал под одеялом, чтобы улечься головой к своему мохнатому приятелю.
Шарлотта поймала мой взгляд и улыбнулась, поправляя одеяла. Я дождался, когда она закончит, и задул лампу. А потом лег на спину, сложив руки на груди, и заснул так крепко, что мне ничего не снилось.
Дыхание клубилось белым туманом, пока я пересекал северный участок долины. Вода отполировала стены ущелья, русла ручьев, которые сходились на дне долины, переплетались, подобно запутанным нитям.
Несмотря на то что долина сужалась, легче было пройти по ее ложу. По западным стенам забираться проще, однако на этот путь уйдет несколько дней, и он уведет нас на север и восток. К тому же неизвестно, насколько он проходим на высоте. Когда я попытался забраться по восточной стене, крутой и шероховатой, она начала осыпаться, и я скатился вниз.
Отступив, я присмотрелся к вершинам. Допустим, нам удастся выбраться из долины на хребет. Но пики, нависающие над северным ущельем, практически отвесны, к тому же покрыты снегом, который в любой момент может обернуться лавиной или опасным ледяным катком.
Заслышав голоса, я вздрогнул, как от выстрела. Здесь почти ничего не росло, и укрытие могли дать лишь низкорослые кустарники. Голоса доносились из долины, из-за ближайшего поворота, и они становились все громче.
Я упал на живот и заполз под редкие кустики, осознавая, что любой, кто присмотрится повнимательней, немедленно меня обнаружит. Я лежал, не двигаясь, еле дыша, уткнувшись лицом в холодную землю.
Голоса приближались, и через несколько мгновений в поле моего зрения возникли три пары сапог. Я не решился поднять голову, чтобы разглядеть их хозяев, но уже не сомневался, что это — немцы.
Я не осмеливался даже дышать, пока немцы проходили по краю лесной опушки. Обмякшее, безжизненное тело мертвого солдата придавило меня к земле, обеспечивая хоть и слабую, но защиту. Я изо всех сил старался не шевелиться. Мухи облепили уголки глаз и рта, и мне мучительно хотелось спихнуть с себя покойника и почесать лицо.
Артура я зарыл рядом, под грудой трупов. Губы у него дрожали, а глаза были полны ужаса, пока я прятал его безвольное тело среди мертвых.
— Не… бросай меня… Рис.
— Не брошу, — прошептал я, пряча его под телом погибшего. — Обещаю.
Немцы молча перебирали трупы, лишь один все время хрипло хохотал.
Я ощутил носок сапога у себя на ребрах. От грубого удара дыхание, которое я сдерживал, с шипением вырвалось из меня. Я застыл, а сердце затрепетало, когда я почувствовал, как рядом с горой тел, под которой я лежал, остановился солдат. Сначала все было тихо, а потом я услышал, как металл пронзает ткань и плоть. Мертвец, лежавший на мне, дернулся, и я прикусил грубую материю его униформы. Только это и помогло мне не закричать, когда в руку вонзился штык.
Рядом раздался вопль. Я был уверен, что либо меня, либо Артура обнаружили. Но это оказался кто-то другой, и он кричал, пока его не заставили умолкнуть выстрелами.
Я тяжело дышал, меня трясло и бросало то в жар, то в холод. Я продолжал напряженно прислушиваться, пока солдаты ходили по полю смерти.
Голоса вокруг смолкли, и я очнулся. Я опасался, что, предаваясь воспоминаниям, мог наделать шума и привлечь к себе внимание троих немцев. Сжавшись, я просунул руку под рубашку и положил ее на ствол люгера. Раздался шорох, потом последовал вздох и зажурчала моча.
Пистолет я не отпускал, пока немец не закончил и не застегнулся. Потом он присоединился к своим товарищам, и они, погруженные в разговор, удалились в том направлении, откуда пришли.
Я с опаской поднял голову. Не покидая своего убежища, вгляделся в противоположный склон в поисках возможного дозора. Прошло несколько долгих минут, но все было спокойно. Если бы они оставили дозор на вершине ущелья, я бы давно уже был мертв.
Выскользнув из-под кустов, я вытащил люгер, решив последовать за немцами. Чтобы не попасться им на глаза, жался к восточной стене: тень на ней была густой, поскольку утреннее солнце еще не достигло зенита.
Приблизившись к крутому повороту долины, я услышал голоса и движение. Мне не стоило подходить слишком близко, поэтому я вернулся в тень и засел там, наблюдая. Никто не появился из-за поворота, и звуки доносились все так же издалека.
Кустарник здесь был выше и гуще, окаймляя склоны ущелья сплошными зарослями. Я забрался в кусты и стал подниматься, стараясь при этом не вызвать осыпи. Достигнув вершины, я встал на четвереньки и пополз вниз с утеса.
Долина резко переходила в ровную лужайку в самом сердце гор. Вниз по утесу ниспадал маленький водопад, продолжая свой извилистый путь по краю луга. Вокруг было тихо и спокойно, вряд ли сюда кто-нибудь часто заходил. Идеальное место для двух-трех десятков скрывающихся немецких солдат.
XVII
22 сентября 1942 года
Дорогой отец!
Сегодня я убил человека.
Анри
К моему приезду фасад военно-медицинского училища уже лежал в руинах. Я пробрался через разбомбленные развалины, спустился по разрушенной лестнице и разыскал вход в тайные тоннели.
Меня тут же остановили двое, прижав к стенке, и, пока я держал руки воздетыми, подвергли быстрому обыску.
— Я прибыл к гауптштурмфюреру. — Какое же это облегчение — наконец заговорить по-немецки! Патрульные прислушались. — Я служу в Sonderstab Bildende Kunst.[73]
Солдаты провели меня по лабиринту переходов и тайных комнат. Один из них постучался в дверь и отдал честь, когда ему открыли.
С представшим передо мной человеком я уже встречался в сорок третьем. Он воплощал все то, чего не должно было произойти с национал-социалистической партией. Я с первого взгляда невзлюбил его и уверен, что взаимно.
— Генрих Ягер, какой приятный сюрприз! — воскликнул он, широким жестом приглашая меня войти в комнату. — Присоединяйтесь к нам.
Его улыбка вызвала у меня подозрения, и причину их я понял сразу, как только вошел. В нос мне ударили металлический запах крови и аммиак мочи. Я почувствовал приступ тошноты. А взглянув на Клауса, увидел, как его губы искривились в ухмылке.
Появилось острое желание стереть ухмылку с его лица одним ударом. Еще незрелый юнец, преисполненный чувства собственной важности, он лопался от ощущения власти и наслаждался возможностью причинять боль другим. Это было видно по вздутию на его штанах: он явно возбуждался, наблюдая, как Франсуа Андре по прозвищу Кривая Рожа[74] избивает девушку шипованным ядром, прикрепленным к дубинке. В процессе того, как Кривая Рожа наносил удар за ударом, его искореженное лицо оставалось неподвижным.
Я с отвращением отвернулся, мне пришлось сдержать эмоции, когда у девушки хрустнул позвоночник. Она была настолько ослаблена пытками, что больше не кричала. Лишь застонала в агонии и умолкла, потеряв сознание.
От удовольствия Клаус засмеялся, как ребенок.
— Достаточно, Франсуа.
Когда Кривая Рожа покидал помещение, его лицо казалось перекошенным сильнее, чем всегда.
Я заставил себя улыбнуться Клаусу и, наклонив голову, произнес:
— Отличная работа, гауптштурмфюрер.
— Разумеется. Не хотите выпить?
— Нет.
Остановившись, чтобы провести рукой по истерзанной кровоточащей плоти девушки, он подошел к столу и налил в стакан янтарной жидкости. На декантере остался кровавый след.
— Скучаю по нашему пиву. Но вы-то предпочитаете вино, не так ли?
— У меня лучшие в стране виноградники.
— Когда вся эта заваруха закончится, я, возможно, навещу вас и попробую вашего вина.
— Почту за честь, — улыбнулся я, хотя воображал, как прикончу Клауса прямо посреди виноградника. Надо сделать это бескровно. Вовсе не хочется отведать его вкус в урожае следующего года.
— Итак, что привело вас сюда?
— Я ищу человека, которого, как я полагаю, вы арестовали.
— А что заставляет вас так думать?
Следовало действовать осторожно. По тону голоса я понимал, что Клаус не прочь сыграть в одну из своих зловещих игр.
— Мастерство, с которым была проведена операция в Бальм-ле-Гротт, говорит о том, что за ней стояли именно вы.