Он выпятил грудь:
— Вы имеете в виду англичанина.
— Он из Уэльса.
Гауптштурмфюрер пожал плечами:
— Оба у нас: он и его жена.
Я постарался скрыть удивление: не подозревал, что парень женат.
— У меня есть должок перед ними.
— Так это личное? Вы просите об одолжении?
Я не мог подкрепить просьбу приказом, поэтому изобразил покорную мину:
— Да.
Клаус почесал подбородок.
— Это создаст определенные неудобства. Мне нужно получить от него кое-какую информацию. — Его слишком увлекали сами пытки, чтобы заботиться о получении ответов от несчастных. Девушка, привязанная к опрокинутому стулу, застонала. — Я слышал, что ваша коллекция живописи не хуже, чем у Геринга.
Слухи соответствовали действительности — во всяком случае, соответствовали раньше, — но я меньше всего хотел ему в этом признаться. А что осталось от моей коллекции теперь, я и сам не представлял.
— У Геринга восхитительное собрание, — сказал я. — Сомневаюсь, что с ним что-то может сравниться.
— Я хочу получить одну из тех картин Дега, что вы вывезли из Парижа. Одну из «Обнаженных». — Он наклонился и провел рукой по телу измученной девушки. Она отдернулась от него. — Нет, две. Я ведь вам двоих отдаю.
— Очень хорошо. Только они у меня дома. Я не смогу доставить вам картины немедленно.
Скорее сожгу полотна Дега, чем отдам ему в лапы.
Гауптштурмфюрер посмотрел мне в глаза:
— Может быть, в следующий раз оказавшись в Германии, я навещу вашу жену и заберу картины. Я слышал, в ваше отсутствие к ней заезжали гости. Еще один не помешает. Верно?
Улыбка у меня получилась натянутой — я с трудом расслабил челюсть.
— О, она — замечательная хозяйка.
Пожалуй, я его придушу. Обхвачу горло и буду смотреть, как его морда становится багровой, глаза наливаются кровью и жизнь уходит сквозь мои пальцы.
— Итак, решено. Подождите, пока я приведу их. И прошу вас, — протянул он мне свинцовую дубинку, — не отказывайте себе ни в чем.
Я принял дубинку, представляя, как размозжу его голову шипованным ядром.
— Вы так любезны, гауптштурмфюрер…
Когда он вышел, я отбросил дубинку и приблизился к девушке. Она заплакала.
— Тихо, мадмуазель.
— S’il vous plait, ne me blessez pas…[75] — Голос у нее надломился.
— Я и не собираюсь. — Я почти шептал, поглаживая ее волосы. Как если бы обращался к собаке. Она плакала, голова ее болталась в неестественном положении: Клаус и его идиоты привязали ее вверх ногами. Пряди касались пола, лежали в луже крови. Позвоночник у нее был сломан. Через рассеченную кожу виднелись обломки белой кости. — Тише, тише. Он больше не причинит тебе вреда.
Она издала содрогающийся вздох, рыдания сотрясали ей грудь:
— Merci,[76] месье.
— На здоровье, моя милая, — сказал я и сломал ей шею.
Звуки выстрелов испугали меня, я замер, проклиная свою глупость. Распахнув дверь, я протиснулся мимо охранников и бросился по тоннелю на крики. Конечно же, он убьет их, прежде чем передать мне.
XVIII
16 ноября 1942 года
Дорогой отец!
Я обрел свой путь борьбы.
Я стараюсь не ради твоей похвалы, но надеюсь, что ты будешь мной гордиться.
— Подготовь детей. Нам пора уходить. — Чтобы не напугать малышей, я старался говорить ровным тоном, хотя и задыхался после пробежки.
Шарлотта посмотрела на меня округлившимися глазами:
— Что произошло?
Я взглянул на сидевших вокруг нее ребятишек. Напряжение и страх, все же прозвучавшие в моем голосе, отразились на их лицах.
— Выйдем на минутку.
Шарлотта отложила шитье и последовала за мной.
— Что-то не так, Рис? — Она отряхнула грязь, налипшую на мою рубашку. — Ты ранен?
— Немцы всего в нескольких километрах отсюда.
Она вскинула голову и заглянула мне в глаза:
— В северной долине?
— Так и есть. Человек тридцать, стоят лагерем на дальнем конце ущелья.
— Они тебя видели?
— Нет. Те, которых видел я сам, — нет. Но на высотах могут быть выставлены часовые.
— То есть, возможно, они знают о нас?
— Да. Держу пари, что они отступают и просто пытаются как-то спрятаться и избежать столкновения с авангардом. Но их слишком много. А с детьми на руках…
— Нет, рисковать мы не вправе. — Наморщив лоб, Шарлотта вглядывалась в северную долину. — Ты собери рюкзаки, а я займусь детьми.
Пока Шарлотта надевала на детей плащики и завязывала им шарфы, они беспокойно жались поближе к Отто. В воздухе еще стояла утренняя прохлада. Ничего, как только мы начнем восхождение, они согреются. Шарлотта сняла свои ботинки-оксфорды и переобулась в сапоги с шерстяными носками, которые привезла из Парижа.
У нас имелись шесть матрасов и восемь одеял, инструменты, которые я захватил из сарая, оружие и боеприпасы солдат — из аббатства, аптечка первой помощи — из скорой. Еды нам должно хватить на неделю. В самый маленький рюкзак я засунул одеяла и аптечку, постаравшись не перегружать его, так как нести этот рюкзак предстояло старшему из детей. Продукты, припасы, оружие и матрасы я поровну распределил между двумя другими рюкзаками.
Шарлотта завернула Симону в одеяло и помогла ей забраться в рюкзак. Когда я пристроил его у себя за спиной, моя подруга подняла другой рюкзак и, накинув лямки мне на плечи, уложила его поверх первого, с ребенком.
— Ей удобно?
Я подтянул внешний груз, закрепив его на бедрах. Он опустился довольно низко, но не настолько, чтобы вывести меня из равновесия. Мне приходилось носить овец и потяжелее.
Шарлотта заговорила с девочкой, и из-за спины до меня донеслось приглушенное «Да».
Из одеяла мы соорудили переноску и закрепили ее так, чтобы Шарлотта несла Анну-Мари спереди. Я связал концы вокруг талии — под попкой ребенка — и на спине молодой женщины, между лопаток. На виду осталась только прильнувшая к груди Шарлотты пушистая макушка полугодовалой девчушки.
Я поднял последний рюкзак и поддерживал его, пока Шарлотта прилаживала и подтягивала лямки. Она подвигалась, покрутила плечами, пристраивая груз.
— Ты справишься с обоими? Я могу…
Она дотронулась до моей руки:
— Справлюсь.
Я вгляделся в ее лицо. В неярком свете глаза Шарлотты казались темно-серыми. Она посмотрела на меня:
— Пошли отсюда.
Запрятанная среди деревьев машина не бросалась в глаза, да и в любом случае была выведена из строя. Мы оба добавили на пояс по второй кобуре с дополнительным пистолетом и патронами.
Я показал на дальний край подковы, которой выстроились скалы:
— Идите на юг, к тому хребту. Я вас догоню.
Шарлотта кивнула и свистнула, подзывая Отто. Пудель побежал впереди, а дети зашагали за женщиной. Гуго остановился и побежал ко мне, но Шарлотта поймала его за руку и, спокойно разговаривая, повела прочь.
Я следил за ними, пока они не скрылись под пологом леса. Потом нашел укромное местечко среди деревьев за хижиной, присел и стал ждать.
Шарлотту с детьми я нагнал, когда они углубились в ущелье.
— За нами никто не идет?
— Нет, но костры разводить не будем.
Мы продолжили путь, уходя все дальше и выше в горы. Я занял место Шарлотты, а она замыкала цепочку.
Вести группу детей — все равно что пасти овец: они быстро уплотняются и идут друг за дружкой след в след. Главное — не давать им останавливаться, и следить, чтобы не сбились с маршрута. При наличии обученной собаки это было вопросом взаимопонимания и терпения. Отто не обладал такой выучкой, как мои Бесс и Бракен, однако отлично справлялся.
До выступа мы дошли к середине дня. Там устроили привал, чтобы дети могли отдохнуть перед подъемом. Симона ехала в рюкзаке, не издавая ни звука и не шевелясь. Когда мы с Шарлоттой сняли рюкзак, оказалось, что девочка крепко спит.
Пока я наполнял четыре наши фляжки водой, Шарлотта раздала детям еду. Сама она, взяв лишь персик, заглянула за выступ, чтобы рассмотреть крутое дно расселины, которое лестницей шло вверх, в горы.
— Подъем длинный?
— Несколько километров. Путь очень опасный, будем двигаться осторожно и не спеша. Мы справимся.
Неожиданно Шарлотта улыбнулась мне. И ее улыбка была подобна лучу солнца, прорвавшемуся сквозь серый утренний туман.
— Я верю, что ты со всем справишься, Рис.
Я усмехнулся:
— Никогда не помешает толковый помощник рядом.
Ее лицо смягчилось, щеки порозовели.
— Я рада, что в Париже наши пути пересеклись.
— И всего-то несколько дней назад.
— А кажется, что целая жизнь пролетела.
— Так и есть.
Перекусив, дети сняли плащики, и мы, скрутив их в рулоны, завязали концы наискосок у ребят на груди. Симона забралась в свой рюкзак, и, как только все грузы были надеты и закреплены, мы двинулись дальше.
Детям подъем давался с трудом, так что мы часто останавливались передохнуть. Избежать разодранных ладошек и синяков на ногах не удалось. Однако никто не жаловался, и медленно, но верно мы поднимались все выше и выше.
Отто оказался лучшей нянькой, чем мы с Шарлоттой. Стоило кому-нибудь из детей отстать или чьему-то подбородку затрястись из-за разбитой коленки, он был тут как тут: лизал и тыкался мордой. Пудель лучше справлялся с ролью сиделки, чем боевого пса. И дети, и он бесконечно наслаждались обществом друг друга.
Вертикальный подъем склона начинался с ровной площадки — прочного и гладкого каменного плато метра четыре в глубину и два — в ширину.
Я осмотрел участок, который мы должны были пройти, и перевел взгляд на небо. Солнце садилось на горизонте, свет уходил. Мне припомнился голый пейзаж, ожидавший нас на вершине хребта. До наступления ночи нам не удастся добраться туда. Холодало, ветер усиливался. Если мы закончим восхождение сегодня, то нам придется провести ночь на склоне, не защищенном от стихии.