Острие впилось в ледник, и мы с резким толчком затормозили, отчего я перевернулся на спину, чуть не выпустив рукоятку ледоруба.
— Все уже хорошо, cariad. Все хорошо, — повторял я, задыхаясь. — Я поймал тебя, поймал.
Отто бросился вслед за нами и теперь лаял, стоя рядом у края ледника. Продолжая держаться за ледоруб, как за якорь, я принялся пробивать пятками снег и лед, чтобы не сорваться, когда буду садиться.
Шарлотта догнала собаку.
— Господи, Рис!
— Стой там! — закричал я. Пудель ступил на лед, но лапы у него расползлись, и он вернулся обратно на твердую землю. — Не пускай Отто за нами!
Шарлотта присела рядом с псом, ухватившись за него.
— Держись за меня, Гуго. Просто держись. — Мальчик обнял меня за шею и обвил ноги вокруг моих бедер, уткнувшись мокрым лицом в горло.
Упираясь в ямку, которую выскреб в насте, я вытащил ледоруб, нагнулся и вбил его на метр в сторону. Затем вытянул ногу и выбил пяткой сапога новую лунку. Я подвинулся, не выпуская из рук ледоруба, и закрепился на новом углублении, после чего вырвал ледоруб из наста и вонзил его дальше, продвигаясь ближе к краю каменистого участка хребта. Чтобы пересечь ледяной наст, мне пришлось повторить этот трюк несколько раз.
Шарлотта и пес бросились нас вытаскивать: пудель вцепился зубами мне в рукав, а женщина схватила за воротник. Они и вытянули нас на безопасное место.
Тяжело дыша, я перевернулся набок.
— Ты ранен? У тебя кровь.
Покачав головой, я поднялся и сел. Отто обнюхивал мою шею и уши, тыкался в Гуго, оба они поскуливали от избытка чувств. Мне пришлось отдирать мальчика от груди. По его лицу текли слезы, из рассеченного подбородка капала кровь.
— Все уже в порядке, cariad bach. — Я ощупал его голову, руки-ноги. — Все прошло, все.
Шарлотта стащила с себя шарф и обмотала им голову Гуго. Когда она заматывала его открытую рану, то шептала что-то по-французски, успокаивая ребенка, но голос у нее дрожал. Она взяла ледоруб и отколола кусок льда, чтобы засунуть его в складки шарфа.
— Это остановит кровь. — Заметив, как я поморщился, подвигав правым плечом, она спросила: — Ты уверен, что не ушибся?
— Просто болит. Как там остальные дети?
— Все хорошо.
Я посмотрел вверх: мы пролетели не меньше ста метров.
— Ну и как же нам тут перебраться?
Я перевел взгляд на вырубки, которые сделал во льду:
— У меня есть идея.
Мы вернулись на вершину хребта. Вытащив кошки и привязав их к сапогам, я заткнул за пояс ледоруб и прихватил топор — им рубить лед даже лучше.
Шарлотта обвязала меня веревкой.
— Не хочу, чтобы все повторилось.
— Если я поскользнусь и ты не сможешь меня удержать, отпускай.
Не ответив, она сжала челюсти и ухватилась за веревку.
Я шел по леднику, металлические штыри кошек впивались в снег и лед. Веревка у меня на поясе вдруг туго натянулась, и, оглянувшись, я увидел, что Шарлотта обвязала другой конец вокруг своей талии и широко расставила ноги, упираясь что есть сил.
— Расслабь хватку! Все хорошо!
По мере того как я спускался, Шарлотта постепенно вытравливала веревку. С каждым шагом я вырубал топором ямку для ноги. Процесс шел медленно. Ледник протянулся метров на двести, ямки для ног должны были располагаться так, чтобы дети смогли в них попасть.
К тому времени как я достиг хребта к северу от пика Белой Лошади, солнце начало склоняться к западу. После пути, который я проделал сгорбившись, спина болела, а уши и пальцы застыли на ветру.
Я разогнулся, выпрямляя спину, потирая руки и до боли в легких вдыхая чистейший воздух. На мгновение показалось, что я стою на вершине мира, распростершегося у моих ног, и существуем в нем только я да ветер. И не было ни прошлого, ни будущего. Было только здесь и сейчас. В этой пустыне, закрыв глаза, я дышал глубоко и свободно.
А потом я открыл глаза и обернулся. Вдалеке маленькими фигурками маячили Шарлотта, Отто и дети. Я помахал им, показывая, что добрался до цели.
Веревка кончилась, и ее конец болтался позади меня. Наматывая ее на локоть, я смотрел на восток. «Смотри на воду». Вот она, как и написал Оуэн: чистейшая сине-зеленая водяная гладь озера, блистающая на солнце.
XIX
16 февраля 1943 года
Дорогой отец!
Немцы требуют, чтобы все мужчины в возрасте от двадцати до двадцати трех лет отработали по два года на военном производстве — тут, во Франции, или в Германии. Они объявили обмен:
«Присылайте молодых, и мы вернем из Германии стариков и больных военнопленных».
Не очень-то приятно осознавать, что жертвуешь одной человеческой жизнью ради другой.
Мы с Шарлоттой обвязали каждого из детей вокруг пояса, оставив немного свободной веревки между узлами. Сами мы устроились на концах связки.
Я подтянул потуже лямки рюкзака с Симоной, а Шарлотта укрепила переноску с малышкой.
— Готова?
Она кивнула.
Я свистнул пуделю:
— Вперед, bach. Иди первым.
Поставив лапу на скользкий склон и не почувствовав сцепления, он нерешительно топтался на краю ледника. Тогда я опустился на колено и положил пуделя себе на плечи. Он заерзал, устраиваясь поудобней.
— Напомни детям, что идти можно только по моим следам.
Мы неспешно пересекли ледник. Никаких неприятностей не случилось, и мы благополучно поднялись на вершину Белой Лошади, приблизившись к безопасной Швейцарии.
Озеро состояло из двух больших бассейнов, разделенных с севера каменистым выступом. Оно располагалось в высокогорной долине, защищенное скалистыми пиками. От берегов верхней части озера нас отделял крутой каменистый склон. Пришлось нести Отто на плечах и не отвязывать маленьких подопечных от веревки.
По насыпи мы прошли тем же манером, как и пересекали ледник: спускались по склону по диагонали, а не прямо вниз. Несколько раз кто-то из детей оступался, вскрикивая от испуга, когда земля уходила из-под ног. Но благодаря соединявшей нас всех веревке, мы с Шарлоттой всякий раз предотвращали падение.
Мы достигли каменистого берега озера, когда солнце у нас за спиной начало садиться. Я поставил Отто на землю и освободил детей от веревочных пут.
Дальше путь лежал по кромке между валунами. В это время года воды было немного, а выступ, разделявший озеро на две части, весь зарос соснами. На этой стороне горы ветер не так свирепствовал, но по мере того, как росли тени, воздух становился прохладней.
От ветра отчасти спасали деревья. Пока Шарлотта устраивала детей на ночлег, мы с Отто пошли по едва заметной тропе вдоль хребта, огибавшего южную границу нижней части озера.
«Смотри на воду». Я не видел ничего похожего на то, о чем писал мой сын, пока мы не дошли до дальнего конца озера. Там начиналась грунтовая дорога. Я присел у обочины и принялся изучать едва заметные следы от колес. Их оставили несколько дней назад. Судя по ширине колеи, тут проехал грузовик.
Мы с Отто прошлись вниз по дороге до поворота. Оттуда открывался вид на серпантин, который спускался по горе и исчезал за соседним хребтом. Я присел и стал наблюдать за нижним участком дороги. Солнце зашло, все было тихо: ни потревоженной дорожной пыли, ни посторонних шумов, кроме шелеста ветра и плеска воды.
Я достал из кармана письмо, полученное много месяцев назад, и аккуратно развернул тонкий листок. После многократного прочтения края письма, написанного быстрым наклонным почерком моего сына, сильно обтрепались.
Отто, завершив собственное обследование местности, вернулся ко мне и со вздохом лег на пыльную обочину. Я положил руку ему на спину. Свет убывал, но я и так мог прочесть письмо. Я читал его бесконечное количество раз, оно преследовало меня.
— Так и есть, machgen i, — прошептал я, и Отто навострил уши. — Так и есть. Я горжусь тобой.
— Может, я с утра пойду по дороге и выясню, куда она ведет? — Шарлотта размотала временную повязку с головы Гуго и развернула его к лунному свету.
В бледном освещении ссадина на подбородке выглядела черной полосой, но кровь больше не шла. Молодая женщина достала из аптечки пластырь и наложила его на рану, чтобы она не открылась ночью.
— Пока не стоит. По дороге кто-то проехал, но не скажу точно, когда. Поскольку Оуэн не указывает, куда идти дальше, это место у озера, должно быть, имеет особое значение.
— Место встречи, похоже. — Шарлотта уложила Гуго к другим детям, которые уже устроились на матрасах, укрытые одеялами, под охраной пуделя, лежавшего посередине. Сама она легла с краю, подложив руку под щеку и подоткнув подбородок отворотами пальто. — Может, нам разбить лагерь поближе к дороге?
— Вот. Подними голову. — Я сел поближе — так, чтобы дотянуться до нее, не вставая, — и снял с себя шарф. Она подчинилась, я наклонился и обмотал ее тонкую шею куском ткани.
— Спасибо. — Лицо Шарлотты оставалось в тени, но я услышал улыбку в ее голосе.
Я откинулся на ствол сосны.
— Не представляю, кто ездит по этой дороге. Но, думаю, безопаснее оставаться здесь, а на рассвете мы будем ходить к дороге и смотреть, что там происходит.
— Не хочу просто ждать и наблюдать.
— Я тоже. Но мы мало что можем предпринять.
Нам пришлось прождать два дня. Перед рассветом мы отводили детей в лесок у дороги и сидели там. Как только солнце вставало, один из нас отправлялся вместе с детьми обратно в лагерь, а второй оставался наблюдать. Горная дорога пустовала. Никто так и не появился.
На третью ночь, которую мы проводили под сенью деревьев между озерами, я услышал звук, похожий на осыпь камней под ногами. Я всмотрелся в стоявшие рядом с нами деревья. В лунном свете на берегу озера все было тихо, и больше ничего я не услышал и не увидел. Возможно, это какой-нибудь ночной зверек охотился неподалеку. Но напряжение и беспокойство не отпускали.
Я взглянул на лежавшего рядом Отто. Он насторожился, поднял уши и оскалился. Я наклонился и прикрыл рот Шарлотты ладонью: Она моментально проснулась, ухватившись за мою кисть, но, узнав меня, тут же разжала пальцы и постучала по тыльной стороне моей ладони, показывая, что поняла сигнал соблюдать тишину. Я убрал руку от ее лица, она приподнялась и села, обмотав вокруг шеи шарф, который использовала вместо подушки.