Инфекции было не избежать, я боялся этого больше, чем прижигания раны от пули, засевшей в теле. Сунув нож обратно в сапог, я затоптал костер, надел рюкзак и взял Шарлотту на руки. Ее голова болталась около моего плеча. Отто, поднявшись на задние лапы, уперся передней лапой ей в бедро и ткнулся мордой в локоть. Рука Шарлотты соскользнула вниз и повисла.
— С ней все будет хорошо, Отто-bach, — я старался говорить уверенно, пытаясь убедить скорее себя, чем его.
Путь был тяжелым, но я всю жизнь гонял овец по опасным дорогам, и хватка моя оставалась крепкой, даже когда я несколько раз поскальзывался, карабкаясь по осыпающимся склонам. Отто резво бежал впереди, выбирая дорогу.
Гору мы перешли, когда солнце стояло в зените над головой.
Шарлотта очнулась, стоило мне положить ее на землю. Мне надо было нацепить кошки.
— Рис?
Наклонившись, я взял в ладони ее лицо:
— Я тут.
Ее бесцветная кожа была прохладной и липкой на ощупь.
Она улыбнулась мне, но потом ее глаза закрылись.
Я похлопал молодую женщину по щеке:
— Не отключайся, fy nghariad aur.[79] Ты должна оставаться со мной.
— Я останусь, — еле слышно, так, что мне пришлось напрячь слух, пообещала она.
Я вступил на ледник. Пес последовал за мной, но заскользил по насту. Попятившись назад, он заскулил.
— Ко мне, Отто! Иди сюда!
Но он не подчинился и отчаянно залаял.
Шарлотта вздрогнула у меня на руках:
— Отто? Где он? Ко мне, мальчик!
— Он не может идти за нами по льду.
— Не бросай его. Прошу, не бросай его! — В ее голосе звучала тревога, она даже попыталась заглянуть мне за плечо.
— Тихо. Не брошу. — Я повернулся, стараясь не оступиться на опасном склоне, и двинулся обратно к пуделю, бешено замахавшему хвостом. — Глупое животное… — с нежностью произнес я. — Готов напасть на вооруженного солдата, а по льду пройти боишься.
И я пустился в переход по леднику с собакой на плечах и женщиной на руках. Когда лед кончился, я поставил Отто на землю и снял кошки, затем снова взял Шарлотту на руки и двинулся в долгий путь вниз по склону через тундру.
Дойдя до расселины, я вынужден был остановиться, чтобы передохнуть. Нести раненую по осыпающемуся склону, не имея даже возможности посмотреть себе под ноги, мне было не под силу. Я снял рюкзак, распихал по карманам наши документы и приторочил ее кобуру с кольтом себе на бедро. Затем связал руки Шарлотты и, накинув их себе на шею, как петлю, подвесил женщину на закорки и закрепил веревкой.
Спуск по расселине оказался трудным испытанием. Несколько раз Шарлотта приходила в сознание и пыталась уцепиться за меня, но в основном просто болталась у меня на спине, и только веревка, которой мы были надежно связаны, не позволяла ей соскользнуть.
Когда мы достигли выступа и русла ручья, солнце, окрашивая небо в бордово-красные тона, уходило за горизонт. Шарлотту начало трясти.
Я обрезал веревки и уложил ее на землю. Мы с Отто напились из маленького водопада. Я промочил пересохшие губы Шарлотты, не рискнув побеспокоить, чтобы напоить.
Она то приходила в себя, то бредила. Проверяя рану, я приподнял бинты, и Шарлотта застонала. Прижигание помогло, и дырка от пули не раскрылась.
Я снова завернул молодую женщину в пальто и одеяла. Она застонала, когда я приподнимал ее, и тогда я прижался губами к ее лбу. Кожа была теплой и влажной.
Километры быстро уходили из-под ног, Отто едва поспевал за мной. Мы достигли дороги, ведущей к деревне, когда синие сумерки перешли в черноту ночи. Луна была в последней четверти, на ущербе. Полумесяц поднялся над верхушками деревьев, и тропа, по которой мы шли, оказалась хорошо освещена. Тени были прохладными и густыми, и облака, проплывавшие по небу, сгущали их еще больше.
Редкие снежинки, видимые в зыбком лунном свете, таяли, не долетев до земли. От тепла, исходившего от Шарлотты, у меня на спине взмокла рубашка. Неровная тропа, вившаяся вдоль русла реки, перешла в дорогу, ведущую в Клюз. Когда мы достигли Сикст-Фер-а-Шеваль, деревня уже спала: ставни в домах были захлопнуты на ночь. Ни вывески доктора, ни больницы. Однако я понимал, что Шарлотте необходима помощь, которой простой сельский врач оказать не в состоянии, поэтому продолжал идти.
Плечи ныли, но я ускорил шаг и ухватил покрепче свою ношу. Шарлотта стонала и бормотала что-то неразборчивое. Я вцепился в нее и принялся рассказывать о доме: о каменном заборе, который пора чинить, о коттедже, который построил мой прапрапрадед; о том, как ветер поет на холмах. Я рассказал ей о детстве Оуэна, о том, как однажды он попытался подоить соседского быка; как построенный им плот начал тонуть посреди холодной реки, и мне пришлось прыгнуть в воду, чтобы вытащить сына.
Несколько часов спустя, когда мы миновали кладбище Клюза, где я похоронил младенца, Шарлотта уже горела от жара и бредила.
До больницы я добрался с первыми лучами озарившего восток солнца. Дверь оказалась запертой. Я начал барабанить ногой.
— Откройте! Мне нужен доктор! — кричал я до тех пор, пока изнутри не раздались шаги.
Дверь открылась, и показалась молодая девушка.
— Месье…
Я оттолкнул ее плечом и вошел в здание. Девушка устремилась за мной:
— Monsieur, vous ne pouvez pas…[80]
Я чуть не сбил с ног медсестру с суровым лицом, вышедшую из палаты в коридор. Чтобы удержаться на ногах, она ухватилась за одеяла, в которые была закутана Шарлотта. Увидев лицо раненой, медсестра накинулась на меня с расспросами.
— Прошу вас! Мне нужен доктор. Срочно! — не слушал ее я.
Сказав что-то шедшей за мной девушке, она кивнула:
— Проходите. Что с ней случилось?
— Она ранена, пуля вошла в левый бок. Вчера утром. — Я шел вслед за медсестрой по больничному коридору. Мы завернули направо, в другое крыло. — Я прижег рану. Иначе она истекла бы кровью.
Суровая женщина привела меня в операционную и указала на стол:
— Кладите ее сюда.
Я подчинился. Затем погладил Шарлотту по щеке. На лишенном красок лице резко выделялись брови и ресницы. Она не отозвалась, когда я прошептал ее имя.
Меня выпроводили в коридор, а в операционную поспешили врачи и персонал.
— Вам придется подождать в главном вестибюле, — объяснила мне суровая медсестра. И с мягкой улыбкой опустила взгляд. — Вашей собаке тоже.
Отто семенил вслед за мной, пока я выходил из хирургического крыла. Прислонившись к стене, я сел на корточки, он свернулся рядом и пристроил морду на моем колене. Я положил руку ему на голову, и мы вместе принялись ждать.
Она запустила пальцы в мои волосы, а я приложился щекой к ее округлившемуся животу.
— Мне кажется, я их слышу.
Айлуид засмеялась, покачав головой, и я откатился, чтобы увидеть ее лицо. Она с нежностью улыбнулась мне:
— Какой же ты глупый! И почему это ты так уверен, что это «они»?
Закрыв глаза, на этот раз я приложил к ее животу ухо. Ткань платья была мягкой и изношенной, кожа под ней — теплой и душистой. В животе происходило движение, словно бабочки трепетали крыльями в ночи или ветер шевелил занавеску. Нас обдувал ветерок, наполненный ароматами вереска и плодородной почвы.
— Да я просто чувствую это.
Она нежно провела пальцем по моим бровям, а я осторожно ее обнял. Мирная жизнь давалась мне с трудом, но присутствие жены делало мое существование не таким невыносимым. Земля под одеялом, на котором мы сидели, все еще была холодной после зимы. Солнце, прорываясь сквозь ветви, осыпало нас солнечными зайчиками.
— Dadi! Dadi!
Дрожащий голос звучал расстроенно. Я привстал. Короткие плотные ножки Оуэна несли его под гору на такой скорости, что он вот-вот мог упасть. Перед мальчиком с лаем металась Рианнон, пытаясь его остановить.
Я подхватил сына на руки, как только он подбежал. Лицо у него было испачкано грязью вперемежку со слезами.
— Что случилось, machgen i?
Он протянул мне руки, которые до этого прижимал к своей щуплой груди. В розовых ладошках лежало птичье яйцо, расколотое пополам.
— Я только хотел посмотреть, dadi. Я не хотел ничего портить. — Мальчик всхлипнул, содрогнувшись всем телом.
— Успокойся. — Я взял у него разбитое яйцо и отложил его в сторону. — С некоторыми вещами нужно обращаться с особой осторожностью, потому что они слишком хрупкие.
Он уткнулся мне в грудь и зарыдал. Я прилег на одеяло. Рианнон со вздохом устроилась у нас в ногах. Айлуид перекатилась на бок и поглаживала сына по спине, пока его рыдания не перешли во всхлипы, и он, потяжелев, не привалился ко мне.
— Рис, пообещай мне кое-что, — прошептала она, как только малыш заснул.
— Все, что хочешь.
— Обещай всегда присматривать за Оуэном.
Я повернулся и посмотрел ей в глаза:
— Ты же знаешь, что я всегда буду заботиться обо всех вас.
— Знаю, но Оуэн — особенный. — Разглаживая спутанные волосы сына, она не отрывала от него взгляда. — У него такое нежное сердце. Как одна из тех очень хрупких вещей.
Я положил руку сыну на спину, накрыв ее почти полностью. Своей грубой ладонью я ощутил, какой он теплый и крепкий и в то же время хрупкий. Его спина вздымалась и опускалась в мерном ритме сна. Айлуид положила свою руку поверх моей, и наши пальцы переплелись.
— Обещаю.
Я почувствовал, как кто-то прикоснулся к моему плечу, и понял, что заснул. Я поморгал, разглядывая присевшую передо мной женщину, и не сразу узнал ее без монашеского облачения и головного покрывала.
— Матушка Клеманс.
— Просто Берта. Думаю, та часть моей жизни уже позади.
Она сидела по другую сторону от Отто, так же, как и я, вытянув и скрестив ноги.
— Как девушка? Анжелика.