Когда она горько улыбнулась, морщины вокруг ее глаз и рта углубились.
— Не выжила.
— Мне жаль.
Без покрывала, с короткой стрижкой Берта казалась такой уязвимой и беззащитной.
— Я утешаю себя мыслью, что она больше не терзается, и боль ее утихла. Она так мучилась, с тех пор как… — Берта глубоко вздохнула. — Тут я не могла ее защитить, а Господь по какой-то причине не захотел. Если бы не моя вера, мною овладело бы отчаяние.
Много лет у меня не было никакой веры, но я постарался обрадовать бывшую аббатису, чем мог:
— Дети в безопасности.
Она подняла взгляд, и ее лицо смягчилось:
— Благодарю вас. Если бы не вы, они бы не выжили.
— Если бы не Оуэн.
Берта опустила голову:
— Конечно.
— Как вышло, что Оуэн начал в этом участвовать?
Она внимательно посмотрела на меня:
— Не начал участвовать, а сам создал по всей стране сеть из школ и аббатств, где прятали детей.
Я откинулся к стене.
— Так это была его сеть…
— Да. Сеть Гравенора. Так мы привыкли называть ее.
— А с чего все началось?
Берта погладила Отто.
— Оуэн никогда не рассказывал. Это было небезопасно. А он не из тех, кто любит болтать о себе.
— Так и есть.
— Но от его жены я слышала, что сначала он перевозил предметы искусства из Парижа. Работал с Ротшильдами, Вейл-Пикардами, Селигманами, человеком по имени Канн и сотрудниками Лувра. Однажды Оуэн обнаружил на чердаке детишек. Родители спрятали их накануне погрома «Вель д’Ив».
— С этого все и началось… — Я потер лоб и ущипнул себя за переносицу. — И сколько детей удалось спасти?
— Считая тех, что переправили вы? Пятьсот двадцать семь. Насколько я знаю.
Потрясенный, я закрыл глаза.
— Хорошо, что вы вернулись, — вновь заговорила она. — У меня есть новости.
Я напрягся и повернулся лицом к ней, но бывшая монахиня избегала моего взгляда.
— Северин нашлась. Она в больнице. В Лионе.
— А Оуэн?
Ответ я знал еще до того, как Берта посмотрела на меня и покачала головой.
XXI
4 сентября 1943 года
Дорогой отец!
Вчера союзники бомбили заводы и товарные станции.
Жуткая смесь надежды и ужаса.
Анри
— Произошло недоразумение, — сказал Клаус, но улыбка его говорила о другом. — Ему не понравилось, как мы обращались с его женой. — Он пнул человека, распростертого на полу. — Похоже, он убил одного из моих охранников.
Я глянул за спину Клаусу, и моим глазам предстала бойня. Охранник валялся на полу, его лицо было сплошным месивом из крови, костей и кожи. При виде женщины меня чуть не вырвало. Ее привязали в похабной позе, как на разделочном столе мясника. Была бы она моей женой, я бы тоже размозжил башку охраннику, сотворившему такое. Я присел рядом с Оуэном и перевернул его на спину. Его избили и изуродовали до неузнаваемости. Но он еще дышал, пулевые ранения ноги и руки были не смертельными.
— Кто-то должен мне помочь вынести их на улицу.
— Ну разумеется! — Клаус, само гостеприимство, кивнул охранникам, чтобы те помогли.
Охранники донесли пленных по тоннелям до подвала, но показаться на улице не решились. Я спрятал Оуэна в бойлерной, а сам с его женой на руках выбрался из руин. Она была без сознания, обмякшая и на удивление легкая. Пока я бегом тащил женщину, ее голые грязные ноги колотились по моим бедрам.
Как только я вошел в здание больницы и позвал на помощь, меня тут же окружили медработники, и я передал им свою ношу. Затем, не привлекая к себе излишнего внимания, выскользнул на улицу и вернулся туда, где оставил Оуэна.
Пока я нес его до ближайшего здания, он все время стонал. В заброшенном доме до войны был магазинчик. На досках, которыми заколотили разбитые витрины, желтой краской было написано: «Juif».[81] Это здание я присмотрел, когда вернулся в Лион. На втором этаже находилось пять квартир. Пустующих, если не считать аскетичной меблировки.
— Северин… — хрипло прошептал Оуэн.
Вспомнив, что он плохо владеет французским, я ответил по-английски:
— Она в безопасности.
Нести его было нелегко. От рук и ног остались лишь кожа да кости — в гестапо с ним не церемонились. Я вспомнил того улыбчивого и сдержанного крепыша, с которым познакомился когда-то. Поначалу я принял Оуэна за слабака, но он был добрым, а не слабым. По рукам я догадался о его происхождении, прежде чем мне стало известно, что он родился на ферме в Уэльсе.
Руки ему больше не пригодятся — скоро от них останутся только ладони и большие пальцы.
Мне удалось затащить его на второй этаж в квартиру, где я устроил себе логово, пока по всему Лиону выслеживал Клауса. Он оставался в городе, хотя союзники уже вступили туда. Из больницы, куда я пристроил жену Оуэна, я стащил все необходимые медикаменты. Я предвидел, что, если после встречи с Клаусом валлиец все еще будет жив, ему понадобится медицинская помощь. И не ошибся.
Пока Оуэн был без сознания, я извлек пули из его руки и ноги, прочистив раны и посыпав их сульфаниламидным порошком. Забинтовал его руки и лицо, прикрыв зияющую рану в пустой глазнице, также обеззаразив все порошком. Методы Клауса вызывали у меня отвращение. Безвкусные, необдуманные и напрочь лишенные нюансов.
Я впихнул в Оуэна несколько таблеток сульфаниламида, потом, придвинув к его койке один из двух имевшихся в комнате стульев, сел ждать. Прежде чем начать допрос, я дам ему немного отдохнуть.
XXII
25 декабря 1943 года
Дорогой отец!
Nadolig. Нелегкое время, если ты вдали от дома.
Но сегодня я стал мужем.
Жду не дождусь, когда смогу привезти Северин домой.
— Пришлось многократно делать ей переливания крови, но опасность сепсиса еще не миновала. Мы даем ей пенициллин, чтобы побороть инфекцию.
Я прошел вслед за суровой медсестрой в палату для выздоравливающих. Отто семенил за мной.
— Значит, вы считаете, что она выздоровеет?
Продумав, она произнесла:
— Ее оперировал ученик доктора Черчилля из Америки. Думаю, надежда у нас есть.
В палате было тихо. В дальнем углу стояла одна-единственная койка.
— Она еще не приходила в себя, но это было предсказуемо.
Не в силах говорить, я кивнул. Перед тем как удалиться, медсестра положила ладонь на мою руку.
Отто неуверенно приблизился к койке, обнюхав пальцы Шарлотты. Она лежала навзничь, накрытая простыней, руки вытянуты вдоль тела. Будь она в сознании, не потерпела бы такой позы. Никогда не видел ее спящей на спине.
Пудель лизнул Шарлотте руку и, с опаской запрыгнув на койку, свернулся у нее в ногах. Я придвинул стул и сел. Меня поразили ее хрупкость и болезненный вид. Волосы разметались по подушке, их медовый оттенок потускнел. На фоне бесцветного лица на носу и щеках выделялись веснушки, под глазами полумесяцем пролегли темные тени.
Я прикоснулся к ее пальцам, вздрогнув оттого, насколько они холодны. Я подышал на них и принялся массировать — сначала одну руку, потом другую. До тех пор, пока кожа не порозовела и не согрелась.
За весь день и всю ночь Шарлотта ни разу не пошевельнулась. Мы с Отто покидали ее только по нужде. Медсестры навещали регулярно. Наутро пришла Берта.
— Моего племянника попросили сопровождать военный транспорт до Шамбери, — сообщила она. — Там требуются врачи — в местной нацистской тюрьме творилось что-то ужасное.
Опустив голову, я потер затылок.
— Я договорилась, и вы сумеете поехать вместе с ним и другими медиками.
— Когда они отправляются?
— Сегодня днем. Оттуда всего сто километров до Лиона.
Я чувствовал, как она пристально смотрит на меня, но не мог отвести глаз от безжизненного лица Шарлотты.
— Я пригляжу за ней, — мягко произнесла бывшая аббатиса.
— Спасибо, что помогли мне.
Она встала и положила руку на голову Отто.
— Это самое малое, что я смогла для вас сделать.
Как только Берта вышла, я наклонился и, обняв Шарлотту, прижался лицом к ее ногам. Хрустящая белая простыня под моей щекой тут же стала влажной. Я не сразу ощутил у себя на шее прикосновение холодных пальцев. Вскинув голову, я посмотрел в серо-голубые глаза. У меня еще сильней сжалось горло, и я не смог выдавить ни слова.
— Где мы? — слабым хриплым голосом спросила Шарлотта.
Она перевела взгляде меня на Отто, потом осмотрела палату.
Я взял ее руку и прижал к лицу, ощущая губами слабый пульс жизни в тонких синих венах.
— В больнице, в Клюзе. — Я рассказал ей обо всем, что с нами произошло, и сообщил о новостях от аббатисы.
— А Оуэн? — прошептала она.
Я смог лишь покачать головой. Потом прочистил горло:
— Только Северин. Она в Лионе. В больнице. Не знаю, в каком состоянии.
— Тебе надо ехать.
Я закрыл глаза.
— Так и есть. Сегодня днем. Аббатиса договорилась: до Шамбери меня довезет военный транспорт, а оттуда доберусь сам.
— Жаль, что мне с тобой нельзя.
Наши пальцы сплелись, и я уткнулся в них лбом.
— А мне жаль, что я не могу остаться здесь, с тобой…
— Знаю… — Свободной рукой она провела по моим бровям, потом опустилась ниже, до подбородка. — Ты выглядишь усталым. Приляжешь со мной ненадолго?
— Конечно. — Я развязал шнурки ботинок.
Для троих кровать была слишком мала, и я лег, оставив на весу ноги. Я старался не задевать Шарлотту, но она поймала мою руку и прижала к себе.
— Иди сюда.
— Я не хочу сделать тебе больно, — ответил я, подчиняясь.
— И не сделаешь. — Она вздохнула, пока я осторожно пристраивался к ней под бок.
Я положил подбородок ей на макушку и прижался к ее телу. Отто согревал нам ступни.
— Как же я буду по тебе скучать… — прошептал она.
— А я по тебе. Мне жаль, что мы так и не отыскали ответов на твои вопросы.