— Он хочет, чтобы вы подняли руки.
Голос Шарлотты напугал мальчишку еще больше, и дуло переместилось с моей головы в ее сторону. Я подался вперед и, молниеносно вздернув ствол вверх, выкрутил ему руки. Он вскрикнул и выпустил оружие, которое грохнулось на пол.
Я отпустил его и ногой подтолкнул ружье к Шарлотте. Она уже стояла в дверях и целилась в парня.
— Думал, вы ждете внизу.
— Не люблю оставаться позади, — не отрывая от мальчика взгляда, спокойно произнесла Шарлотта.
Палец на курке не дрожал. Такая стойкость приобретается ценой долгой практики. Я вновь задался вопросом, отчего эта женщина вызвалась мне помогать.
— Вы не смеете врываться сюда! — воскликнул парень с сильным акцентом. — У вас нет на это права!
— Я кое-кого разыскиваю, и мне необходимо переговорить с человеком по имени Альфонс. Слышал, что могу его тут найти.
— С какой стати я буду разговаривать с вами, вы…
— C’est assez, Pierre,[17] — прозвучало от затененного дверного проема, и пистолет моей спутницы тут же нацелился на мужчину, который оттуда появился. Он поднял руки в мирном жесте: — Я безоружен.
— А я, как видите, нет. — Ни голос, ни рука Шарлотты не дрогнули и на этот раз.
Мужчина опустил голову и повернулся ко мне:
— Я — Альфонс, тот, которого вы ищете. — Он изучал меня проницательным взглядом. — Ну же. Я знаю, зачем вы пришли. Нам лучше сесть и поговорить. Ваше оружие, мадемуазель, здесь не понадобится.
Шарлотта посмотрела на меня, и я кивнул. Выразив свое недовольство вздернутой бровью, она опустила пистолет.
Альфонс провел нас сквозь дверь, которая, как оказалось, вела в кухню. Там была еще одна дверь. Он открыл ее и вошел в кладовку.
— Рис, — понизив голос, произнесла Шарлотта, — вряд ли стоит… — Она осеклась, когда Альфонс отодвинул панель и за ней показалась смежная тайная комната.
— Боюсь, что все эти уловки и предосторожности необходимы. — Он отступил назад, пропуская нас.
Я протиснулся через кладовку и оказался в тайной комнате. Длинное широкое помещение, вдоль одной стены выстроились койки, в конце комнаты, под немытым окном — стол и стулья. У стены напротив коек аккуратно расставлены занавешенные картины, скульптуры и ящики.
Шарлотта прошла мимо меня и приблизилась к одной из картин. Она отогнула покрывало и всмотрелась в полотно в раме.
Мне эта картина была незнакома, но я услышал, как моя спутница втянула в себя воздух.
— Что это за место? — обернулся я к Альфонсу.
Он и парень вошли вслед за нами. Мальчишка понуро забился в угол и сгорбился на койке. Альфонс задвинул за ним панель.
— Это, если угодно, убежище. И хранилище. Пожалуйста, проходите, садитесь. — Он повел нас к окну, изучая меня, пока мы усаживались друг напротив друга за стол. — Сходство безошибочное.
— Вы ведь знакомы с Оуэном.
— Да, я знаю его. Теперь мы с вами связаны.
— Каким образом?
— Оуэн приходится мне… Как это по-английски? Он женат на моей племяннице.
Я откинулся на спинку стула. Шарлотта взглянула на меня и, неохотно вернув на место покрывало, оторвалась от картины и села рядом.
— Моя племянница Северин замужем за вашим сыном, — улыбнулся Альфонс.
Я почесал лоб и сдавил переносицу. Челюсть задеревенела, кровь пульсировала в голове, а из желудка поднималась дурнота.
— Так он жив?
Альфонс поочередно смотрел то на меня, то на Шарлотту.
— Точно сказать нельзя, но несколько месяцев назад я видел его живым и здоровым. Потом пришли вести из Нормандии. Оуэн и Северин в спешке уехали. А вам что-то другое известно?
Я промолчал, и Шарлотта ответила за меня:
— Нам сказали, что он исчез после облавы на «Вель д’Ив».
— Да. Так было нужно. Оуэну пришлось оборвать все связи с теми, кто… со всеми людьми, не задействованными в его работе. После погрома стало слишком опасно.
— Мой сын не еврей.
— Нет, не еврей. Но то, чем он занимается, запрещено в нацистской Франции, — скривив губы, произнес Альфонс.
Я глянул на ящики и картины, выставленные у стены.
— Я обязан его найти.
Альфонс проследил за моим взглядом.
— Вы, должно быть, догадываетесь, что Оуэн занят очень опасным делом. Он готов отдать за это жизнь, но не захочет подвергаться сам и подвергать вас смертельной опасности, если вы начнете его искать.
— Вам следует знать, что произошло между мной и Оуэном.
Альфонс, похоже, заколебался, но тут парень подал голос из угла:
— Оуэн не захотел бы вас тут видеть. Он рассказал моему отцу, как вы выгнали его. А я подслушал.
— Пьер! — шикнул на него Альфонс.
Парень смотрел на меня с вызовом.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы какой-то сопляк, ничего не знающий о моей семье, напоминал мне о ссоре с сыном, — ровным тоном проговорил я.
Мальчишка покраснел и отвернулся.
— Пожалуйста, простите моего сына. Он молод и поэтому многого еще не понимает.
— Если вы в курсе того, что произошло между мной и Оуэном, то знаете, насколько важно для меня найти его. Вы поймете меня, как отец отца.
Альфонс потер усы и глянул на сына.
— Да, я вас понимаю. Но могу сказать вам лишь то, что знаю сам. Оуэн сообщил мне место только первой встречи. Он говорил, что лучше, если никому не будет известен весь маршрут. На случай провала. — Альфонс отсутствующим взглядом посмотрел на стену, где стояли ящики и картины. — Его груз… он слишком ценный. Вы слышали про лес Фонтенбло?
— Мне он знаком, — сказала Шарлотта.
— К югу от леса есть городок Ларшан, а около восточной границы Ларшана лежат болота. На окраине болот стоит заброшенная церковь…
— Посмотрите вон туда, — Шарлотта указала вверх по течению реки. — Это один из моих самых любимых видов Парижа.
На фоне затянутого облаками неба чернел шпиль собора, окруженный часовыми-колокольнями. Я облокотился на каменные перила моста.
— Я часто рисовала этот восточный фасад Нотр-Дама. Мне нравятся арочные контрфорсы. Вы в курсе, что они не дают упасть стенам? Нечто столь красивое и в то же время столь практичное.
В детстве Оуэн хотел стать художником. Он всегда носил с собой карандаш и бумагу и поджег свечой не одно одеяло, рисуя в постели по ночам. Я подумал: а не по этой ли причине он поехал в Париж?
Шарлотта заправила выбившуюся прядь за ухо.
— У меня есть машина скорой помощи и доступ к больничным резервам горючего.
Я потер затылок. Вчерашнее беспокойство перерастало в подозрение. Мы и суток не знакомы, а она предлагает свое участие. К тому же меня неотступно терзала мысль, что этой женщине было известно имя моего сына до того, как я его произнес. Я скрыл подозрения под маской любопытства:
— А как вы оказались в Париже?
— В тридцать шестом году приехала учиться в Сорбонну. — Шарлотта махнула рукой по направлению к северу. — Дионн живет рядом с университетом, и какое-то время я обитала у нее. Мы с ней двоюродные сестры. Когда пришла весть об оккупации Польши, я уже заканчивала учебу. Незаметно наступил май, а в июне начались бомбежки… Я рассчитывала, что парижане возьмутся за оружие… — На секунду ее вновь охватило пережитое разочарование, но она быстро справилась с эмоциями. В конце концов, Шарлотта была американкой, а, если не считать кельтов, я не знаю других народов, с большей готовностью сражавшихся за свою родину. — Ну, так получилось. Я хотела внести свой вклад, а американский госпиталь проводил набор в Службу полевых госпиталей.
— Вы такая смелая.
Она уклончиво хмыкнула, продолжая смотреть на собор.
— Знаете, к чему в основном сводилась моя работа в госпитале? — Шарлотта не стала дожидаться ответа: — Ни много ни мало в течение четырех лет я ухаживала за свиньями, которых разводили в переделанных под поросятники гаражах госпиталя. А еще я вырастила столько овощей, что и счет им потеряла.
Она протянула вперед руки и уставилась на них отсутствующим взором. Кисти у нее были миниатюрные, кость тонкая. Ладони покрыты мозолями, неуместными на таких изящных ручках, которым больше подошли бы белые кружевные перчатки. Этим рукам играть бы на пианино или держать фарфоровую чашечку. Шарлотта посмотрела на меня, и ее глаза вновь приняли оттенок грозового неба.
— Вы играете на пианино?
Мой вопрос насторожил ее, но потом лицо осветила улыбка.
— Да, разумеется. — Акцент Шарлотты усилился. — Умею играть на пианино, рисовать, вышивать и танцевать. Все это — по желанию матери. А отец настоял, чтобы я научилась стрелять, водить машину, могла разобрать и собрать автомобильный двигатель. Я вам пригожусь.
Улыбка и вкрадчивый голос приглушили мои тревоги. Это-то и делало ее опасной. Я не знал, каковы мотивы Шарлотты, но она располагала к доверию уже самим своим присутствием.
Соглашаться безрассудно, зато это ускорит мои поиски.
— Парень сказал правду. Я действительно выгнал сына. Заявил, что не желаю общаться с ним до тех пор, пока он не повзрослеет и не возьмет на себя ответственность, которую я хочу видеть в воспитанном мной мужчине.
Шарлотта оторвалась от перил и выпрямилась:
— Но ведь теперь вы хотите его найти?
— Вот они.
Я стоял на пороге комнаты Шарлотты в Американском госпитале и наблюдал, как она выползает из-под узкой койки с железками и проводами в руках. Последние тридцать лет средством передвижения для меня служил вздорный пони, запряженный в повозку, то и дело нуждающуюся в починке, но даже я был в состоянии догадаться:
— Вы обездвижили свою скорую?
— Разумеется. Это уже вошло в привычку. — Шарлотта встала на ноги и оглядела безликую комнату, вся обстановка которой ограничивалась кроватью, письменным столом и раковиной.
Рюкзак с моим добром был у меня за спиной, я держал саквояж, в который она упаковала теплое пальто, сапоги, два платья — одно зеленое, а другое синее, темнее того, что было на ней надето, и пару носков, штопаных-перештопаных больше, чем мои собственные. Не стесняясь, но и без всякой демонстративности, она закатала все свое нижнее белье в зеленое платье. Мне импонировала ее практичность, но, оглядывая вслед за ней комнатушку, я понимал, как это убогое жилище отличается от того, к чему она привыкла у себя в Америке. И тем не менее, когда она повернулась ко мне, улыбка у нее стала печальной.