— Я сказала ему об этом, но он не пожелал остаться.
— Как он выглядел?
Она развела руками:
— Обычно. Не высокий, но и не низкий. Не толстый и не худой. Извините, но я не запомнила никаких особых примет.
Отмахнувшись от извинений, я почесал в затылке.
— Припоминаю лишь его фетровую шляпу. Черную — потому-то я и обратила на нее внимание. — Медсестра произнесла это скептически, видимо, считая черный цвет неуместным. Но я не понял, почему.
Огромными шагами я пролетел коридор и лестницу. Выбежав на улицу, сначала посмотрел на север. Не увидев черной шляпы, взглянул в противоположную сторону и успел заметить, как одетый во все черное мужчина поворачивает на восток.
Я поспешил за ним, перейдя на бег. Завернув за угол, я увидел его и принялся кричать. Однако, повнимательнее приглядевшись к нему, замолчал.
Как и сказала медсестра, он был среднего роста и среднего телосложения. Кроме шляпы, ничто не выделяло его из толпы. Он не прогуливался, но и не спешил, шел размеренным шагом, но при этом целенаправленно, явно зная, куда идет. Мужчина снял шляпу и нес ее, прижимая к боку. Через несколько метров он незаметно, не сбавляя скорости, бросил головной убор на землю.
Я следовал за ним. Помня, что из-за высокого роста виден в любой толпе, я оставался на приличном расстоянии от мужчины, и если и поглядывал на него, то только изредка и невзначай. Он продолжал двигаться на восток, прочь от реки, в том направлении, откуда я пришел.
Толпа рассеялась, я держался поодаль, а когда он остановился, чтобы поговорить с какой-то женщиной, нырнул в подъезд. Женщина была настолько исхудавшей, что платье висело на ней как простыня, сохнущая на бельевой веревке. Больше я ничего не разглядел.
Я прошел за ними квартал — примерно около километра. А потом мужчина завел женщину в какой-то магазинчик, заброшенный и разграбленный. Присмотревшись, я обнаружил на втором этаже окна. Там могла находиться какая-нибудь контора. Или квартиры. Я сразу вспомнил лавочку с красным навесом в Париже на рю Паве. Мне показалось, что это было так давно…
На улице перед зданием никого не было, на верхнем этаже тоже никакого движения не наблюдалось. Я просунул руку под рубашку, достал из боковой кобуры люгер и убедился, что он полностью заряжен. Не сводя глаз с окон, я перешел на другую сторону улицы. По обеим сторонам от магазинчика стояли дома повыше. Мне некогда было выяснять, есть ли в здании черный ход.
Я осмотрел дверь и, поняв, что она не заперта, вошел. Внутри витали запахи затхлости и пыли. Прикрыв за собой дверь, я присел на корточки, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Все было тихо. Постепенно тени обретали форму — оказалось, что это перевернутые полки. Я выпрямился и, крадучись, пошел вдоль стены. Под ногами хрустело стекло.
Услышав движение, точнее скрип шагов, я замер. Наверху кто-то ходил. Я уставился на потолок, напрягая слух. Оттуда доносились тихие неразборчивые голоса.
А потом раздались крики.
XXIV
19 мая 1944 года
Дорогой отец!
Я тоже стану отцом. Представляешь?!
Анри
Когда я вернулся, он не спал. Возвращаться в больницу было рискованно, но меня беспокоило ее состояние. Я вспомнил о Миле и прижал руку к сердцу — туда, где в нагрудном кармане лежал портсигар.
Я вздохнул с облегчением, узнав, что жена Оуэна поправляется. Меня нисколько не удивило, что его отец все-таки разыскал ее. Он произвел на меня впечатление упорного человека.
По смещенным путам на предплечьях Оуэна, привязанного к стулу, я понял, что он пытался их ослабить. Он присматривался ко мне, щурясь единственным глазом, а когда узнал, его изуродованное лицо исказилось.
— Я думал, что ты умер, — хрипло произнес он.
Его голос звучал так, будто ему запихивали в глотку стекло и колючую проволоку.
— Было время, я и сам так считал.
Я потер грудь, ощутив узелки шрама. Всегда симпатизировал этому парню. И знал, что он не доверяет мне. Он был умным, бесстрашным и честным, но при этом податливым и наивным. Так, по крайней мере, я думал, пока два года назад на темном чердаке он не пустил пулю мне в сердце. Но я не испытывал к нему ненависти. Мужчины все время убивают друг друга, особенно на войне. Просто у нас были разные критерии для убийства.
— К счастью для меня, ты неважно целишься.
Он ухмыльнулся и выдохнул со свистом:
— Я всегда знал, что ты не тот, за кого себя выдаешь.
— Да, знал, и я уважаю это. — Я пододвинул стул вплотную к его коленям. — А теперь ты должен рассказать мне то, что тебе известно.
Его единственный глаз затек кровью, но он не отвел взгляда:
— Ты услышишь от меня то же, что и они.
Я внимательно присмотрелся к нему:
— Верю. Полагаю, ты оказался крепче, чем они думали. Но я не такое животное, как Клаус, поэтому не заставлю тебя смотреть, как она мучается.
Глаз расширился, и Оуэн рванулся из пут.
— Нет. Нет!!! Ты же сказал, что она в безопасности. — Подбородок у него задрожал. — Прошу тебя.
Я встал и подошел к двери.
— И будет, как только ты скажешь мне. — Я раскрыл дверь и крикнул: — Начинайте.
Больно было слушать, как она кричала. Однако вопли Оуэна были еще страшней: он взвыл, словно дикий зверь, и так сильно дернул веревки, которые его связывали, что опрокинул стул. Парень ударился головой об пол, но не оставил попыток вырваться. Я его хорошо понимал. Окажись на ее месте моя Мила, я бы так же неистовствовал.
— Хватит! — Оуэн так громко взревел, что я вздрогнул. — Хватит! Я все скажу. Я расскажу все, что ты хочешь знать. Только, прошу… — Голос у него сорвался. — Прошу, больше не мучай ее.
— Очень хорошо.
Я вышел из комнаты. Женщина, стоявшая в конце коридора, увидела меня и оборвала свой крик на середине.
— Отличное исполнение, мадмуазель.
— Это все? А мне заплатят? — Худое землистое лицо выражало отчаяние.
— Да, конечно.
Я вручил ей пакет с продуктами, которые прихватил с фермы. Она прижала его к груди и так заторопилась, будто боялась, что я отниму еду. Мое сердце обливалось кровью.
Когда я вернулся в комнату, Оуэн упирался головой в пол и едва хрипел. Я поднял стул и дал ему попить воды из фляжки. Он слишком быстро пил и начал захлебываться. Тогда я вернулся на свой стул и стал ждать, пока он успокоится и восстановит дыхание.
— Это было сделано, чтобы привлечь твое внимание и склонить к сотрудничеству.
Он поднял голову, и я отшатнулся. Не было больше того парнишки, с которым я познакомился в начале войны: наивного, ищущего смысл жизни. На меня смотрел мужчина — взглядом твердым и решительным, закаленным прошедшими годами.
— Так ты — один из них.
— Немец — да. Но в гестапо не служу. Это удел мелких людишек. У меня же совсем другие задачи.
Его лицо оставалось бесстрастным:
— Если у тебя другие задачи, тогда я не понимаю, что ты хочешь от меня узнать.
— Картины! — Я наклонился к нему. — Куда делись картины, которые хранились на том чердаке, где ты меня подстрелил?
— Картины?
Меня озадачило замешательство в его голосе. Отодвинув назад стул, я встал и принялся шагать по комнате.
— Их было три; все написаны Каспаром Давидом Фридрихом. Одна из них — его последняя работа в черно-белом. Я должен знать, где они.
Сказанное доходило до Оуэна постепенно. От улыбки его распухшая губа треснула, и кровь закапала на подбородок.
— Они все еще на чердаке.
Теперь настала моя очередь уставиться на него:
— Ты их не забрал?
— Нет. Я их оставил. Надо было спасать детей.
Я пристально посмотрел на него:
— Ты столько сил потратил, чтобы коллекции не попали в руки нацистам, а теперь с легкостью сдаешь мне эти шедевры?
— Для меня важны только жена и ребенок, которого она носит. — Горло у него заходило ходуном, он не сводил взгляда с двери. — А искусство ничего не значит.
— Только искусство вечно, — рассеянно заметил я, подходя к окну.
Я засмотрелся на крыши Лиона. Обыскать каждый тайный склад в Париже, но не догадаться заглянуть на тот чердак. Откинув голову, я захохотал:
— Was für ein Trottel![86]
XXV
7 июня 1944 года
Дорогой отец!
Весть о том, что началось в Нормандии, достигла Парижа.
Готовится восстание.
Крики зазвучали по-другому: появился второй, более низкий голос, в котором слышалась неизбывная невыносимая мука. От него у меня волосы на затылке зашевелились.
— Хватит!!!
Я вздрогнул. Вопль был таким мощным, что наверняка прогремел на все здание. Крик уже стих, но эхо от него продолжало звучать у меня в ушах. Над головой послышались гулкие шаги, сверху донеслись невнятные голоса.
Я подкрался к лестнице, но пришлось отпрянуть в тень: кто-то спускался. Появилась молодая женщина. Она выглядела невредимой — точно такой же, как когда тот мужчина подошел к ней на улице. К груди она прижимала пакет. Она растерянно пометалась по магазину и выскочила наружу.
Я ждал, глядя на ступеньки, но никого не увидел, хотя разговор наверху продолжался. Я осторожно, все время глядя вверх, поднялся по ступенькам, стараясь не скрипнуть половицей.
Второй этаж был освещен лучше первого. В коридоре я насчитал пять дверей, через пороги пробивался слабый свет. Обломки внезапно прерванной жизни были разбросаны по коридору и в углах комнат. Я держался поближе к стене, заглядывая в каждое покинутое жилище и не отрывая глаз от самого дальнего входа.
Дверь была приоткрыта, и хотя разговор происходил на полутонах, я сумел различить два голоса. Оба мужские. Один — такой родной, что у меня перехватило дыхание.
Я ступал осторожно. Сердце стучало в ушах, а каждый вздох казался слишком громким.
Все квартиры, за исключением последней, пустовали. Я оставался в тени, стараясь рассмотреть происходившее в комнате через приоткрытую дверь. Удалось увидеть лишь часть забинтованного профиля. Молодой человек сидел, наклонившись набок, его заведенные назад руки и ноги были привязаны к стулу.