Шарлотта купалась первой. Она вручила мне свой кольт, и я сел спиной к воде, стараясь не обращать внимания на шуршание одежды и всплески. Она ахнула.
— Холодная?
— Ледяная! Но какое счастье!
Я вытащил из рюкзака чистую одежду и осторожно снял повязку с правого виска. На ощупь рана была еще открытой и мягкой, но, отведя руку, крови на пальцах я не увидел.
— Вы еще не плавали в Тауи.
— Это река в Уэльсе?
— Так и есть. Она начинается в Кембрийских горах и протекает по моей долине. Она настолько холодна, что перехватывает дыхание и сжимает… — Я запнулся, сообразив, с кем говорю. — В общем, она зверски холодная, да.
Шарлотта засмеялась, и ее смех перекликался с журчанием воды.
— Там, откуда я родом, — плавая, стала рассказывать она, — летняя жара и влажность окутывают словно мокрым одеялом. У нас за домом была заболоченная протока, но искупаться в ней можно было только с риском достаться на ужин аллигатору.
Ее рюкзак лежал у моих ног.
— Аллигатору?!
— Это такие существа из ночных кошмаров. Громадные доисторические чудища, способные проглотить лошадь.
Представить себе такое создание я был не состоянии.
— И вы плавали рядом с подобными тварями? — Я нагнулся, делая вид, что развязываю шнурки, а сам тем временем сунул руку в ее рюкзак.
— Ни в коем случае! Мы проползали под забором и брызгались в соседском коровьем пруду.
Я перебрал ее одежду, стараясь не нарушить аккуратный порядок.
— У вас есть братья и сестры?
— Младшая сестра. Этот коровий пруд теперь принадлежит ей. Она вышла за соседского сына. — Послышался еще всплеск и потом — вздох. — Думаю, я уже стала теткой. Но ведь почта не ходит, так что я не знаю.
Мне было известно о почтовых запретах.
— Когда все закончится, вы вернетесь домой?
Бог весть что я рассчитывал обнаружить, однако в сумке Шарлотты нашлись только те немногие вещи, которые она упаковала при мне.
Ответа не было так долго, что я уже решил, что спутница меня не услышала. А когда Шарлотта наконец откликнулась, ее голос, приглушенный одеждой, которую она натягивала, прозвучал совсем рядом:
— Наверное.
Я подавил острое желание резко выдернуть руки из ее сумки. Осторожно, чтобы не выдать себя, я высвободил их, оставаясь на корточках, и, быстро развязывая шнурки, убедился, что сумка выглядит нетронутой.
— По правде говоря, я еще об этом не думала, — продолжила Шарлотта. — Война идет так долго, что я привыкла жить одним днем. Вы считаете, все кончится?
Я выпрямился и отставил в сторону ботинки.
— Война? Учитывая продвижение американцев по Европе, отступление немцев — это вопрос времени.
— А когда вы найдете сына, вернетесь в Уэльс? — Она дотронулась до моего плеча.
Я подождал, когда Шарлотта зайдет за валун. Пистолет я оставил на камне и сложил свою чистую одежду на траве. Волосы у нее потемнели от воды и прилипли к голове и шее. Распущенные, они достигали ее плеч. Когда волосы не заслоняли лицо, глаза казались большими и синими. Она переоделась в зеленое платье, этот цвет ей очень шел, а мокрое голубое свернула и держала в руках.
— Хотите взять мое мыло? Вам не грозит заблагоухать розами.
Я усмехнулся и взял у нее мыло. Потом, дождавшись, когда она сядет и отвернется, разделся и зашел в реку. Вода была прохладной и освежающей, бодрящая температура успокоила боль у меня в голове, челюсти и пояснице. Я искупался, прополоскал брюки и рубашку, а потом поплыл на глубину.
— Ну, так вернетесь? — напомнила мне про свой вопрос Шарлотта.
Она причесывалась, и я с трудом избежал искушения полюбоваться изгибом ее тела и таким чувственным движением деревянного гребня по волосам.
— Конечно. Это же мой дом.
В молодости я мечтал уехать, гнушаясь тяжелого труда, которым занимались отец, дед и его отец до него. Но, сидя в окопе, согнувшись в три погибели, я поклялся себе, что если доберусь до дома, то не покину его никогда. Я всем существом был привязан к этому клочку земли. Дернете за соответствующую ниточку, и мой позвоночник завибрирует. И не имело никакого значения, насколько далеко я сейчас находился оттуда.
— Рис?!
Тревога, прозвучавшая в голосе Шарлотты, заставила меня поплыть обратно к берегу, рассекая воду мощными гребками. Когда я достиг отмели, она стояла, повернувшись лицом к лесу. Пистолета в ее руках, однако, не было.
— Я тут, — тихо произнес я, лишь на мгновение остановившись, чтобы надеть чистые штаны.
— Не шумите. Не хочу спугнуть его.
Я подкрался ближе и посмотрел на нее, оказавшись сбоку.
Шарлотта повела подбородком:
— Вон там.
Я проследил взглядом в указанном направлении и увидел темную тень на окраине леса. Тут же расслабившись, я свистнул:
— Ко мне, bach! Сюда.
Поджарый голенастый пес вышел из леса и с опаской уставился на нас. Густая черная курчавая шерсть была полна репьев. Он сдержанно повилял обрубком хвоста.
Я опустился на колени и спокойно заговорил с ним, поняв, что обращаюсь к нему на валлийском, только когда Шарлотта спросила:
— Что вы ему сказали?
— Что он симпатичный парень и здесь ему ничего не грозит. Мы не желаем ему зла.
Пока мы говорили, пес приблизился. Я протянул к нему руку, и это стало решающим фактором: он преодолел остававшееся между нами расстояние бегом. Пес прижался мордой к моей ладони, а потом, отодвинув руку, уткнулся головой мне в грудь.
— Бедняжка! — Шарлотта присела на корточки и нежно погладила его по спине. — Господи боже мой! У него тут пол-леса в шерсти запуталось. Интересно, откуда он взялся? Под всеми этими колючками и листиками он вроде бы пудель.
— Так и есть. — Я прощупал его спину от загривка до хвоста, осмотрел лапы. — Ран нет. Похоже, он в хорошей форме, если не считать того, что голоден и нуждается в уходе.
Я обхватил ладонями его морду и поднял голову, чтобы осмотреть зубы. Он покорно стоял, не демонстрируя ни малейшей агрессии или неловкости. Зубы у него были в отличном состоянии, и я прикинул, что ему лет пять-шесть. Прозрачно-карими глазами он смотрел на меня с непреходящими мудростью и терпением, присущими собакам. Я почесал ему за ушами, и он, прикрыв глаза, положил голову мне на руку.
— Ну что ж, если вы разведете огонь, я отправлюсь ловить ужин для нас троих.
Оба — и Шарлотта, и пес — заулыбались. Я извлек чистую рубашку, надел ее, застегнул и заправил в штаны. Молодая женщина собрала свою мокрую одежду, разложенную на камне, и, прихватив также мои вещи, лежавшие на траве, похлопала по ноге:
— Пойдем, псинка! Нам надо придумать для тебя имя.
Пес смотрел то на меня, то на мою спутницу, бил хвостом по земле и скулил.
— Иди, иди с ней, — сказал я. — Я не против.
Он пустился вслед за Шарлоттой.
Когда я вернулся к нашему лагерю с пятью сазанами, посреди расчищенной за грузовиком площадки пылал костер. Мокрые вещи свисали с боковых зеркал машины, а женщина и собака ждали меня у огня. Шарлотта взяла гребень, которым причесывалась, и выдирала им колтуны и репьи из шерсти пуделя. Он расслабленно лежал на боку, выставив вверх выпрямленную заднюю лапу. По ходу работы женщина напевала себе под нос, и я залюбовался этой парочкой.
Слушая, я занимался костром, потрошил и чистил рыбу, а потом вдруг вспомнил мелодию:
— Пуччини?
Шарлотта посмотрела на меня, и, глядя на ее лицо, обрамленное волосами, я невольно отметил, как она красива: шелковые пряди, темные глаза и лучезарная улыбка. Доверять я ей не мог, но устоять перед ее красотой был не в состоянии.
— Так вы — знаток оперы?
Пес положил лапу ей на бедро, требуя, чтобы она не прерывала своего занятия. Теперь, когда его избавили от самых страшных колтунов, он больше походил на избалованного домашнего любимца, чем на бездомное животное.
— Как-то раз на Nadolig, это Рождество по-нашему, отец подарил матери граммофон. Вот она любит оперу, а мне нравится далеко не все. Порой звучит так, как будто завывает cyhyraeth.
— Cyhyraeth?
— Это дух, который вопит и мечется над будущим покойником.
— Вроде банши?
— Так и есть. У ирландцев — банши, а у нас, валлийцев, — cyhyraeth. Некоторые оперы уж больно похожи на звуки, производимые духами.
Она засмеялась, откинув назад голову и обнажив изящную линию белой шеи.
Мне захотелось, чтобы она снова засмеялась, и я добавил:
— Летом, когда окна по вечерам были открыты, граммофон моей матери наводил ужас на соседей.
Усилия были вознаграждены. Пудель, недовольный новой заминкой, вздохнул, поднялся и пошел исследовать рыбу. Я почесал его за ухом:
— Ты свою долю тоже получишь, малыш.
Шарлотта вытерла глаза.
— Если говорить о завываниях cyhyraeth, то один из моих любимых композиторов — Вагнер, — говорила она уже без смеха. — Но, когда напеваешь его музыку, она звучит не так уж мирно. И мне очень трудно не осуждать его за то, что он немец.
Теперь настала моя очередь хохотать.
Ночь стремительно накрыла кроны деревьев над нами. Шарлотта наложила мне на висок свежую повязку. Я затушил огонь и забросил подальше рыбные кости, а она тем временем забралась в кузов грузовика и расстелила нам постели на носилках.
— А что вы думаете насчет Алджернона?
Мы с псом переглянулись, и я скривился. Уверен, если бы пудель смог, он бы сделал то же самое.
— Так и человека-то звать негоже, не то что невинное животное.
— Но все другие имена вы тоже отвергли.
— Нельзя называть бедного зверя Арчибальдом, Борегардом или Седриком.
— А Дигби? Или Юджин?
Я понял, что она подтрунивает надо мной, когда она продолжила:
— Фаунтлерой?
Последовала пауза, а за ней — едва слышный смешок.
— Именно это я пытался внушить своему сыну, — сказал я, обращаясь к псу, который, судя по наклону головы и навостренным ушам, был само внимание. — Женщины — достойные создания. Приятные и сильные. Но порой ведут себя странно, и лучше всегда иметь это в виду.