– Она будет работать бесплатно, за жилье. Она будет жить здесь, с тобой, в этой квартире. Ты завещаешь квартиру ей, и за это она будет тебе помогать.
– Конечно! Она будет мне помогать как можно скорее отправиться на тот свет. Как будто я не знаю! Я, слава Богу, еще пока в своем уме.
– Хорошо, если ты боишься недобросовестной компаньонки, можно продать квартиру и на эти деньги жить в очень хорошем интернате для пожилых людей, где за тобой будет прекрасный уход и где тебе не будет скучно и одиноко. Может быть, ты даже встретишь там человека, за которого выйдешь замуж. Такое случается очень часто. Зато в интернате ты не будешь опасаться, что кто-то желает твоей смерти.
– Ни за что, – отрезала мать. – Там все заросло в грязи. Я же не могу каждый день собственными руками мыть весь этот вонючий приют.
Все ясно, добром мне ее не уговорить. Собственно, мне и не нужно ее уговаривать, достаточно оформить документы о признании ее недееспособной и о моем опекунстве, и можно спокойно решить все вопросы без ее согласия. Продать квартиру, благо она приватизирована, и оплатить интернат. Но мне ужасно не хотелось этого делать. Как-то не по-людски… Я хотел, чтобы мать осознала ситуацию и согласилась со мной, чтобы потом она не говорила на каждом углу, что родной сын ее обобрал, выкинул из квартиры и пристроил в приют.
Она будто прочитала мои мысли.
– Разве думала я, что доживу до этого страшного дня? Родной сын хочет выжить меня из моей собственной квартиры и выкинуть на улицу! А все потому, что не может справиться со шлюхой-женой, которая наставляет ему рога. Ты безвольное глупое существо, – она вперила в меня указательный палец, – твой отец был бы в ужасе, если бы узнал, какой идиот у него сын. Он столько сил вкладывал в твое образование, он так гордился тобой, когда ты был маленьким. Какое счастье, что он не видит, во что ты превратился! У тебя все мозги ушли туда, где ширинка, ты думаешь только о том, как бы заслужить одобрение своей проститутки, чтобы она тебе давала хоть раз в месяц. Мне стыдно, что у меня такой сын. Убирайся!
Я молча вышел в прихожую и стал надевать куртку. Мать осталась в комнате, не сделав попытки меня проводить. Когда я уже открыл входную дверь и сделал шаг на лестничную площадку, вслед мне донесся ее пронзительный голос:
– Ты умер! Для меня ты умер! Считай, что ты покойник!
Я ринулся вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Конечно, нельзя воспринимать эти крики всерьез. Она сумасшедшая, больная пожилая женщина, и, конечно же, она не желает мне смерти, ведь я – ее единственный сын. Просто она не соображает, что делает и что говорит, и я не имею права обижаться на нее. Но каким-то десятым чувством я понимал, что ее последние слова были вызваны не злобой и не раздражением. Это опять было то самое ясновидение, которое встречается у сумасшедших. Она права, я действительно умер. Правда, в последние дни я ожил, но ведь покойником я пробыл достаточно долго, и это не могло пройти без следа в столь короткое время. А может быть, дело вообще не в этом? Может быть, моя сумасшедшая мать чует, что за мной по пятам ходит киллер? Неужели Вика не отменила заказ? Но почему, почему? Завтра мы получим свидетельство о разводе, и она будет свободна и богата.
Тьфу ты, Господи, ерунда какая! Уланов, ты ли это? Возьми себя в руки и прояви хладнокровие. Ты что, пытаешься анализировать поведение своей жены, опираясь на выкрики сумасшедшей матери? Тоже мне, нашел источник вселенской мудрости. Ты еще пойди в милицию и заяви на коррумпированных членов правительства, которые берут взятки за заключение контрактов на поставку экологически вредных чистящих препаратов. А что? Мать же тебе говорит об этом регулярно, так почему не поверить в ясновидение и в этом вопросе?
Мне стало немного легче. В самом деле, о чем я говорю? Какое ясновидение? Тот факт, что мать сегодня разоралась на тему Викиной неверности, просто попал в струю, а ведь если вспомнить, то она это заявляла всегда. Все годы, что я был женат на Вике, мы вынуждены были слушать ее бесконечные пассажи по этому поводу, и степень тонкости или грубости намеков варьировалась исключительно в соответствии с состоянием психического здоровья. Если мать была в ремиссии, ее высказывания были не более чем просто оскорбительны, вот как сегодня, если же наступало обострение, а длилось оно, как правило, от нескольких дней до двух-трех недель, то речь ее, адресованная Вике, становилась нецензурной и изобиловала ненормативной лексикой. А Вика мужественно все это сносила, еще и меня успокаивала, уговаривала, чтобы я не сердился на мать, потому что она больна и не ведает, что творит. Бедная девочка… Пусть она получит то, что хочет. В конце концов, она это заслужила.
На машине я доехал до ближайшего метро и зашел в вестибюль в поисках телефона-автомата, с которого можно звонить по карте. Я терпеть не могу жетонные автоматы, они вечно неисправны, глотают жетоны и не соединяют, а кроме того, через короткие промежутки времени надрывно и угрожающе пищат, требуя очередной добавки. Телефон нашелся, и я позвонил Лутову.
– Вы были в загсе? – спросил он.
– Да, все в порядке, спасибо, что подстраховали. Завтра свидетельство будет готово.
– Ну и отлично. А как ваша матушка?
– С матушкой хуже. Она все мои предложения приняла в штыки и категорически отказалась. Придется, вероятно, действовать через суд и через органы опеки, но это столько мороки!
– Александр Юрьевич, неразрешимых проблем нет, – рассмеялся в ответ Лутов. – Ваше дело в этом случае абсолютно правое. Если ваша матушка действительно страдает психзаболеванием и имеет инвалидность, то вы вправе поставить перед судом вопрос о признании ее недееспособной. Вам никогда не откажут в иске, потому что все строго по закону. Другое дело, что это и впрямь очень долго. Поэтому если вы торопитесь, я могу предложить вам помощь. Если же не торопитесь, то моя помощь вам не нужна, потому что, повторяю, основания для иска у вас законные.
– Я тороплюсь, – сказал я.
Я действительно торопился. Та жизнь, в которой я барахтался больше сорока лет, та жизнь, в которой я уже побыл мертвецом, стала для меня непереносимой. Я не мог находиться рядом с Викой, зная о том, что она мне изменяет, что она хотела меня убить, и раздражаясь от ее вида и запаха ее духов. После похода в загс мы перестали быть мужем и женой, и я не понимал, как мы теперь сможем жить в одной квартире. А больше мне жить негде. Не к матери же бежать? Мне и сегодняшнего-то хватило по самое горло. Я не мог заниматься программой на телевидении, потому что делать деньги так, как Витя Андреев, я не умел, а оттягивать на себя рекламу за счет унижения и оскорбления хороших в общем-то людей мне было противно. Я хотел уйти к Лутову как можно скорее. Он казался мне надежным кровом, под которым меня не настигнет ни одна неприятность.
– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, – ответил Лутов. – Конечно, мне вряд ли удастся помочь вам оформить все документы так же быстро, как развод.
– Я понимаю.
– Позвоните мне завтра с утра, я скажу, куда и к кому вам обратиться.
– Спасибо, – тепло поблагодарил я, – прямо не знаю, что бы я без вас делал. Умер бы, наверное.
– Ну, не преувеличивайте. Всего доброго, до завтра.
А ведь я не преувеличивал. Лутов даже не догадывался, до какой степени я был точен и близок к истине в своем высказывании.
ГЛАВА 10
Татьяна Григорьевна Образцова решения принимала легко. Разумеется, сомнения не были ей чужды, но излишние колебания она преодолевала быстро. Годы следственной работы, в течение которых ей доводилось отдавать под суд не только мелких жуликов и жалких идиотов, но и настоящих акул теневого бизнеса, сделали ее жесткой и резкой. Она, в отличие от той же Насти Каменской, мало чего боялась в этой жизни. Поэтому если проблема была, как она выражалась, не витальной и неправильное решение ничьей жизни не угрожало, она сомневалась недолго.
Дело об убийстве колдуньи Инессы было непростительно запущенным, и виновата в этом была только она, Татьяна, да еще, может быть, объективные условия, которые просто не позволяли добросовестно и тщательно заниматься всеми восемнадцатью делами, находящимися в производстве у следователя Образцовой. Времени до ухода в дородовой отпуск оставалось немного, и единственным шансом хоть как-то сдвинуть расследование с мертвой точки была беседа с профессором Готовчицем, в отделении у которого Инна Пашкова несколько лет назад проходила интернатуру. Другим шансом был Александр Уланов, зачем-то посещавший квартиру одной из клиенток Инессы, некоей гражданки Лутовой Валентины Петровны. Разумеется, никаких откровений от Уланова Татьяна не ждала, но через него можно приблизиться к Лутовой или хотя бы узнать о ней побольше. Большой опыт работы не позволял Образцовой надеяться на то, что, потянув за ниточку «Лутова – Уланов», она что-нибудь вытянет. Все люди связаны друг с другом, и нет ничего необычного в том, что два человека, проживающих в одном городе, оказались знакомы друг с другом. Тоже мне, криминал! Кто такой Уланов? Ведущий телевизионной программы, красивый, уверенный в себе, хамоватый. Кто такая Лутова? Судя по справке, представленной оперативниками, воспитательница в детском саду. Что между ними общего? Да что угодно, вплоть до романа или нежной дружбы со школьных времен. Разве это повод подозревать их обоих в причастности к убийству колдуньи? Нет, конечно, не повод. Интуиция в этом случае ничего Татьяне не подсказывала, но ей было ужасно совестно за заволокиченное дело, совестно перед самой собой. В последнее время она слишком погрузилась в мысли о будущем малыше, и все остальное порой казалось ей второстепенным и не имеющим никакого значения. Вот и сказалось на работе… Поэтому Татьяна, в ужасе обозрев материалы неоконченных дел, в оставшееся до ухода в отпуск время решила сделать все возможное, даже если сами эти действия никакой перспективы не сулили. И если уж она разработала линию расследования, согласно которой нужно попытаться установить всех клиентов колдуньи Инессы, то нужно эту линию вести до конца и собирать подробные сведения об этих людях. Не перекладывать же все на плечи оперативников, в самом-то деле! Надо и самой шевелиться. Тем более контакт с Улановым прямо в руки идет, грех же не воспользоваться.