– Есть? А цвет какой? В полоску? А полоска какая, тонкая или широкая? Ясно. Это тройка или двойка? Ну, там только пиджак и брюки или еще жилетка есть? Есть жилетка? Замечательно. Возьми пиджак в руки, пожалуйста. А я сейчас скажу, что надо делать. Посмотри с изнанки там, где воротник. Видишь ярлычок? И что там написано? Я понимаю, что не по-русски. Ты же в школе учишь английский, вот и читай, как будто это по-английски написано. Спасибо, котенок, ты нас очень выручила. Ну, беги в школу, а то опоздаешь. Да, постой, еще один вопрос. Мама часто этот костюм надевает? Что? Недавно купила? Ах вот оно что… Хорошо, доченька, целую тебя.
Он положил трубку и задумчиво поглядел на жену.
– Интересное кино у нас с тобой получается, Татьяна Григорьевна. Черная брючная тройка от Версаче у Риты есть. Но никто не мог ее видеть в этом костюме, потому что он куплен совсем недавно и она ни разу в нем никуда не ходила. На нем еще бирки неотрезанные висят.
– Но тем не менее кто-то знает, что этот костюм у нее есть. Кто-то, кто вхож в дом и кому она хвастается покупками. Подруга? – предположила Татьяна.
– Возможно, – согласился Стасов. – Какие еще предположения?
– Или человек, который видел, как она его покупала. Продавец, например, или покупатель, который в это время находился в магазине.
– Принято. Спасибо, Танюша, все было очень вкусно. Я помчался на работу, вечером заеду в Сокольники и выясню у Риты, кто знал про костюм.
– Ты лучше про Иришкиного жениха разузнай. Уж больно у них все ладно выходит. В наше время так не бывает, прекрасных принцев сейчас не делают.
– Как это? – возмутился он. – А я? Не прекрасный принц, что ли? Обижаешь, хозяйка.
– Ты не принц, Стасов. – Татьяна легко рассмеялась, чувствуя, как груз ревности и тоски сваливается с ее души. – Ты мой любимый муж, и этого достаточно.
Проводив мужа, она некоторое время позанималась домашними делами, стараясь ступать на цыпочках и не шуметь, чтобы не разбудить Иру, которая после вчерашнего бурного объяснения и истерики долго не могла уснуть и успокоилась только ближе к рассвету. Перемыла оставшуюся с вечера посуду, замочила в отбеливателе белые рубашки и белье Владислава, вымыла зеркала в ванной, после чего решила сходить в магазин. В принципе можно было бы этого и не делать, все необходимые продукты в доме есть, тем более Ира сегодня никуда не уходит и, если нужно, сделает все покупки сама. Но ей хотелось выйти на улицу, пройтись по свежему воздуху. Внезапно она поняла, что хочет мороженого. Огромный торт-мороженое с миндалем, политый шоколадным сиропом, так явственно встал перед ее глазами, что слюнки потекли. Татьяна знала, что как раз такие торты продаются в магазине в двадцати минутах ходьбы от дома.
Она вышла на балкон, чтобы определиться с одеждой. Теплый плащ сегодня явно лишний, она в нем упарится. Но в юбке и свитере будет, пожалуй, холодновато. Надо бы накинуть тонкую ветровку, на всякий случай, простуда сейчас ей совсем не нужна.
Однако выйдя в прихожую, Татьяна вспомнила, что красивая белая с синим ветровка висит в шкафу, который находится в комнате, где спит Ира. Переезжали в новую квартиру ранней весной, ветровка была не нужна, и ее повесили вместе с остальными «неходовыми» на тот момент вещами в большой шкаф. Будить родственницу не хотелось, и Татьяна огляделась в поисках чего-нибудь подходящего. На вешалке висел тонкий кожаный плащик, принадлежащий Ире, но Татьяна в него ни при каких условиях не влезет, все-таки у Ирочки сорок шестой размер, а у нее… Лучше не вспоминать. Тут же висела и куртка Стасова, если отстегнуть «молнию» и снять теплую подстежку, получится вполне подходящая ветровка. Цвет, правда, мрачный, и покрой мужской, да и великовата она для Татьяны, Стасов-то почти двухметровый гигант, и плечи соответствующей ширины, и руки куда длиннее, но это лучше, чем ничего.
Накинув куртку поверх юбки и джемпера, Татьяна взглянула на себя в зеркало и не смогла удержаться от улыбки. Вид у нее, как у беженки, ночующей на вокзале. Тем более она сегодня макияж не делала, хотя вообще-то никогда не позволяла себе выходить из дома, не накрасившись. Но ведь это только за мороженым… Толстая тетка с одутловатым лицом, покрытым пигментными пятнами, и в куртке с чужого плеча производила впечатление жалкое и неприятное. Она подумала, может, все-таки подкрасить лицо, но сообразила, что для этого нужно идти в ванную, и придется снимать короткие сапожки, которые она только что с таким трудом зашнуровала. И решила идти в том виде, как есть.
Народу в этот час на улице было немного, рабочий день уже начался, а домохозяйки еще не вышли за покупками, да и район совсем новый, недавно застроенный, жильцов мало. Но сочувственные, а порой и брезгливые взгляды Татьяна все-таки поймала несколько раз. В магазине она сразу направилась к прилавку-холодильнику, как вдруг услышала совсем рядом:
– Татьяна Григорьевна! Это вы?
Она обернулась и увидела давешнего журналиста, который предлагал ей восстановить поруганную репутацию.
– Добрый день, – поздоровалась она. – Какими судьбами?
– У меня мать здесь живет неподалеку, я сегодня у нее ночевал, вышел вот продуктов ей купить. Знаете, вас просто не узнать. У вас беда, Татьяна Григорьевна?
– С чего вы взяли? – удивилась она. – У меня все отлично.
– Нет-нет, не обманывайте меня, я же вижу, что у вас что-то случилось. Вам плохо. Могу я вам помочь?
Она улыбнулась. Ну конечно, прохожие на улице принимали ее за опустившуюся алкоголичку, списывая на это и одутловатость лица, и одежку не по плечу, а этот журналист, который точно знает, что она никакая не нищенка, а преуспевающая писательница, сделал единственно возможный вывод: ей плохо, у нее горе, и ей совершенно наплевать на свой внешний вид. Но не объяснять же постороннему человеку про спящую Иру, про ветровку, которая находится в ее комнате, и про то, что ей трудно нагибаться и шнуровать сапожки.
– Чем же вы можете мне помочь? – весело спросила она. – Все, что могло случиться, уже случилось, статьи в газетах напечатаны, а отвечать на них я не собираюсь, это я вам уже объясняла. Какую еще помощь вы хотите мне предложить?
В этот момент к прилавку наконец соизволила подойти сонного вида продавщица. Она встала прямо напротив Татьяны и стала с отсутствующим видом ждать, чего пожелает покупательница.
– Вот этот торт, пожалуйста, – попросила Татьяна, указывая пальцем на яркую коробку.
– Все? Или еще что-нибудь?
Татьяна быстро окинула глазами прилавок. Сколько всего вкусного! И так всего хочется… Правда, если набрать все это, то нести будет тяжело, а врач велел воздерживаться от поднятия более чем двух килограммов. Ладно, цветную капусту она не возьмет, и шампиньоны тоже, но вот от гавайской смеси она не удержится, это точно. И еще котлеты по-киевски, Ира всегда их здесь покупает, они ужасно вкусные.
Сложив покупки в пакет, она собралась выйти из магазина, когда заметила все того же журналиста, который терпеливо ее поджидал. Он вышел на улицу вместе с Татьяной.
– Можно, я вас немного провожу? Или вы торопитесь?
– Мне некуда торопиться, я же домохозяйка, на работу не хожу. А зачем вам меня провожать?
– Мне приятно беседовать с вами. Вы очень неординарная женщина, Татьяна Григорьевна.
– Хорошо, и о чем мы с вами будем беседовать?
– О вас. Мне кажется, у вас наступил трудный период. Я не ошибаюсь?
Она с удивлением взглянула на своего спутника. Приятное лицо, внимательные добрые глаза, бархатный голос. И выражение безбрежной доброты, сочувствия и понимания. Неужели она действительно производит впечатление несчастной?
– Вы ошибаетесь. У меня замечательный период. Ожидание материнства, творческий подъем – чего еще желать? Я абсолютно счастлива.
– Ваши глаза говорят о другом.
– Мои глаза говорят только о том, что мне тяжело ходить, но с этим я мужественно борюсь. Это проблема чисто физического порядка, и потом, я надеюсь, она скоро закончится.
Она засмеялась и переложила пакет из одной руки в другую.
– Давайте я понесу, – спохватился журналист.
– Не стоит, сумка не тяжелая.
Некоторое время они шли молча, потом журналист заговорил снова.
– Мне кажется, вам с вашим талантом должно быть очень трудно существовать в нашей жизни.
– Вы это уже говорили, – заметила Татьяна, – в прошлый раз. Но разве у меня есть выход? Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. Это не мои слова, но я с ними полностью согласна. Я существую в той действительности, которая есть. Другой-то не будет.
– Вы заблуждаетесь, – с горячностью возразил ее собеседник. – Возможна совершенно другая жизнь, в которой вы будете творить свободно и независимо и никто никогда не скажет о вас худого слова. Вас не будут обманывать, вас не будут предавать, вам будут помогать растить ребенка. Но самое главное – вы не будете одиноки, вы не почувствуете себя покинутой и никому не нужной. Вот о какой помощи я говорю.
Татьяна остановилась и внимательно посмотрела на него. Потом слегка улыбнулась.
– Все это прекрасно. Но мне это не нужно.
– Почему?
– Потому что я и так свободна и независима. Потому что я не одинока, меня никто не обманывает и не предает. Что же касается худых слов, то это вещь абсолютно естественная. Нет людей, которых бы любили все поголовно, и обязательно найдется кто-то, кто говорит про тебя плохо, так что глупо пытаться этого избежать. И у меня нет ощущения, что я покинута всеми и никому на этом свете не нужна. Не обижайтесь на меня. Я ценю ваш порыв и благодарна вам за готовность помочь. Но мне все это не нужно.
– Не отказывайтесь сразу, – попросил он. – То, что я сказал, звучит не совсем обычно, согласен. Может быть, поэтому мои слова вызвали у вас реакцию отторжения. Но вы все-таки подумайте.
– Хорошо, я подумаю, – согласилась она исключительно из вежливости. Ей не хотелось обижать этого славного человека, который так близко к сердцу принял оскорбляющие ее публикации и от имени всех читателей обиделся на своих собратьев по перу.