Это был человек невысокого роста с жесткими как проволока усами, над которыми вздымался открытый всем ветрам нос, беззащитный, красный, весь рябой. Отец, знавший Артура, как-то сказал мне, что нос, видно, испортился еще до того, как к нему приделали Артура.
Питеру Артур напоминал вомбата.
– Стоит его увидеть, сразу хочется спрятать картошку, – сказал он мне.
Артур терпеливо сносил ядовитые замечания по поводу собственной внешности, но приходил в ярость, когда кто-то дурно отзывался о его волах. Однажды в Туралле он подрался с приятелем в пабе и, объясняя бармену причину драки, сказал: «Плевать я хотел на то, что он говорит обо мне, но я никому не позволю оскорблять моих волов».
Это был проворный, живой человек, любивший посокрушаться о том, как «тяжела жизнь». Обычно он сетовал на жизнь после обеда, когда приходило время снова приниматься за работу, или покидая пивную и отправляясь домой. Нельзя сказать, чтобы он жаловался, просто за этими его словами скрывалась какая-то безграничная усталость, дававшая о себе знать в минуты возвращения к работе.
Когда Питер остановил лошадей возле палаток, лесорубы уже наполнили кружки черным чаем из котелков над огнем.
– Как дела, Тед? – крикнул Питер, соскочив с телеги. И не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты слышал, что я продал гнедую кобылу?
Тед Уилсон подошел к бревну с кружкой чая в одной руке и завернутым в газету обедом в другой.
– Нет, не слышал.
– Ее купил Барри. Я дал ему ее испытать. Ноги ее не подведут.
– Я тоже так думаю, – заметил Тед. – Хорошая кобыла.
– Лучше у меня не было. Она отвезет пьяного домой и всегда будет придерживаться правильной стороны дороги.
Артур Робинс, присоединившийся к разговору, когда мы приехали, пожал плечами и заметил:
– Ну вот, опять он за свое. Сейчас возьмется рассказывать, как растил эту кобылу.
Питер дружелюбно посмотрел на него.
– Как делишки, Артур? Уже все погрузил?
– Конечно. Работаю не покладая рук, не отлыниваю. Вот думаю обзавестись упряжкой и бросить работу.
– Так и умрешь в ярме, – добродушно съязвил Питер.
Я задержался на телеге в поисках своей кружки, а когда выбрался из нее и вслед за Питером приблизился к беседовавшим, почувствовал на себе их полные изумления взгляды.
Впервые в жизни я вдруг ясно осознал, насколько отличаюсь от них. Это чувство меня поразило, и я страшно смутился. Потом меня охватил гнев, и я, быстро и уверенно передвигая костыли, подошел к ним.
– Кто это с тобой? – удивленно спросил Тед, поднимаясь на ноги и с любопытством разглядывая меня.
– Это мой приятель, Алан Маршалл, – сообщил Питер. – Иди сюда, Алан. Сейчас разживемся харчами у этих парней.
– День добрый, Алан, – сказал Принц Прескотт, довольный тем, что знает меня. Он повернулся к остальным, горя желанием объяснить наличие у меня костылей. – У этого паренька детский паралич. Он был совсем плох. Говорят, он больше никогда не сможет ходить.
Питер в ярости накинулся на него.
– Что ты несешь? – вскричал он. – Ты что, спятил?
Принца ошеломил этот всплеск гнева. Остальные удивленно уставились на Питера.
– Что я такого сказал? – пробормотал Принц, обращаясь к товарищам.
Питер фыркнул. Он взял мою кружку и налил в нее чаю.
– Ничего, – сказал он, – но чтоб больше я этого не слышал.
– У тебя нога больная, да? – спросил Тед Уилсон, стараясь разрядить накалившуюся атмосферу. – Бабки подкачали, а? – Он улыбнулся мне, а после его слов улыбнулись и другие.
– Я вам говорю, – сурово сказал Питер, выпрямившись с моей кружкой в руке, – если стойкостью этого мальчугана подбить башмаки, им износа не будет целую вечность.
В обществе этих людей я почувствовал себя одиноким и потерянным, и даже слова Теда Уилсона не могли рассеять это чувство. Замечание Принца показалось мне глупостью. Я намеревался снова начать ходить, но гнев Питера придал его словам незаслуженную значимость, одновременно заронив во мне подозрение, что все эти люди уверены в том, что я никогда не смогу ходить. Мне захотелось очутиться дома; потом до меня дошел смысл последних слов Питера, и они привели меня в такой восторг, что я мгновенно забыл обо всем услышанном раньше. Он вознес меня на уровень этих мужчин; более того, он позаботился о том, чтобы они начали уважать меня. Именно это мне и было нужно.
Я был так благодарен Питеру, что мне хотелось как-нибудь это выразить. Я встал поближе к нему, и когда нарезал баранину, которую он приготовил прошлой ночью, я дал ему лучший кусок.
После обеда лесорубы принялись загружать телегу Питера бревнами, а я отошел поговорить с погонщиком волов Артуром, который готовился к отъезду.
Все шестнадцать его волов тихо жевали траву, прикрыв глаза, как будто все их внимание полностью сосредоточилось на работе челюстей.
На шее каждого из них висело тяжелое дубовое ярмо, и его закрепленные концы выступали над головой животного. Через кольца, вставленные в середину каждого ярма, была продета цепь, прикрепленная одним концом к дышлу.
Два коренника были короткорогие животные с толстой, сильной шеей и могучим лбом. У остальных волов рога были длинные и острые. Ведущими шли два вола хартфордширской породы, большие и мускулистые, с добрыми, спокойными глазами.
Артур Робинс готовился к отъезду с поляны. Его огромная телега была нагружена бревнами.
– Тут больше десяти тонн, – похвастался он.
На нем были выцветшие рабочие брюки из грубой саржи и тяжелые, подбитые гвоздями сапоги с железными набойками. В отверстия, прорезанные вокруг тульи его грязной войлочной шляпы, он продел полоску зеленой кожи.
Он громко позвал улегшегося под телегой пса.
– Всякий погонщик, который позволяет собакам ошиваться под телегой, не знает своего ремесла. Волам это не нравится. Давай назад, – приказал он выползшему из-под телеги псу. – От этого они лягаются, – объяснил он мне, подтянув штаны и потуже завязав пояс. – Ну, вот, кажется, все готово.
Он осмотрелся, чтобы убедиться, что ничего не забыл, и поднял с земли свою шестифутовую плеть. Он бросил взгляд на меня, чтобы проверить, не стою ли я у него на пути. Удовольствие, которое я испытывал, наблюдая за ним, видимо, отразилось у меня на лице, потому что он опустил кнутовище на землю и сказал:
– Тебе нравятся волы, да?
Я с улыбкой кивнул и, видя, что ему это доставляет удовольствие, спросил, как их зовут. Указав на каждого вола кнутом, он назвал их имена, попутно рассказав, каковы они в деле.
– Смельчак и Алый – дышловые. Видишь? У дышловых должны быть мощные шеи. Эти вдвоем могут перевезти весь груз.
Среди волов затесался один бык по имени Дымок, и Артур сказал, что хочет от него избавиться.
– Если запрячь вола вместе с быком, вол быстро зачахнет, – доверительным тоном сообщил он. – Одни говорят, дыхание у быка слишком сильное, другие – что запах, но вол в конце концов всегда погибает.
Он подошел ко мне, встал поудобнее, согнув одну ногу в колене, и похлопал меня пальцами по груди.
– Среди погонщиков волов нередко попадаются жестокие люди, – сказал он таким тоном, будто приобщал меня к какой-то своей, тайной жизни. – Поэтому я бы предпочел быть лошадью, а не волом. – Он поднялся и вытянул руку. – Ну… не знаю. Возчики тоже бывают жестокие. – На мгновение он замолчал, задумавшись, потом, словно выталкивая из себя слова, сердито добавил: – Не обращай внимания на болтовню Принца. У тебя шея и плечи, как у рабочего вола. Никогда не видел парня, который ходил бы лучше тебя.
Он развернулся, взмахнул огромным кнутом и крикнул:
– Смельчак! Алый!
Дышловые медленно, уверенным шагом встали под ярмо.
– Пятнистый! Безрогий! – Его голос эхом раскатился по холмам.
В ответ на его зов, каждый вол проглотил свою жвачку, и было видно, как комок пережеванной травы гладко скользит по длинному горлу. Они не торопились, но становились в ярмо уверенно и спокойно – было ясно, что ими движет не страх.
Когда цепь натянулась и каждый стоял на своем месте, пригнув голову и поджав зад, Артур быстро окинул взглядом двойную линию животных и крикнул:
– Вперед, Смельчак! Вперед, Алый! Вперед, Рыжий!
Шестнадцать волов, как один, медленно, с силой налегли на ярмо и двинулись вперед. Секунду, невзирая на мощную тягу, упрямая телега, нагруженная бревнами, оставалась на месте, а потом с жалобным скрипом тронулась в путь, покачиваясь, как корабль в море.
Артур шел возле волов, перекинув кнут через плечо. За ним бежала собака. Когда дорога пошла под уклон перед крутым спуском, он поспешно подошел к телеге сзади и торопливо повернул ручку тормоза. Стальные ободья врезались в огромные эвкалиптовые блоки тормоза, и громыхающая телега резко заскрежетала. Этот звук пронесся над холмами, отдаваясь тоскливым эхом в долине, и вспугнул стаю черных какаду. Они пролетели надо мной, с силой хлопая крыльями, и их печальный крик слился воедино со скрипом тормозов в грустную жалобу, звучавшую до тех пор, пока птицы не скрылись за лесистым гребнем холма, а телега не ушла в долину.
Глава двадцать седьмая
Дом Теда Уилсона стоял в полумиле от большой дороги. В каждую свою поездку Питер всегда привозил ящик пива, и лесорубы по традиции собирались у Теда в ночь после погрузки, чтобы выпить, поболтать и попеть песни.
В эту ночь Артур, погонщик волов, всегда устраивал стоянку с таким расчетом, чтобы дойти до дома Теда пешком. Из другого лагеря приходили выпить и поболтать двое лесорубов, братья Фергюсоны. Принц Прескотт и оба эти лесоруба частенько наведывались к Теду. Сегодня Принц прихватил с собой концертино и надел свой узорчатый жилет.
На телеге мы ехали втроем: я, Питер и Тед. Перед тем как тронуться в путь, Питер, велев мне забираться на телегу, повернулся к Теду и троим стоявшим рядом лесорубам и, прикрыв рот рукой, хрипло прошептал:
– А теперь смотрите! Смотрите на него. Этот парень – настоящее чудо. Ни за что не позволит помочь ему. Вот о чем я говорил. – Опустив руку, он обратился ко мне непринужденным тоном: – Ну, Алан, давай. Забирайся.