Однако я выдержал испытание.
— Если будете скандалить с ней, — сказал он.
— О!.. — только и мог воскликнуть я.
С минуту мы очень тихо стояли друг против друга, потом повернулись и быстро разошлись в разные стороны: он — в свое окруженное печальной тайной жилище, а я — в кухню, где довольно долго стоял перед шкафчиком и, уставившись на треснутую чашку, размышлял о язвах желудка.
Встретился я с миссис Скрабс только на следующий день — вернее, я оказался в поле наблюдения одного ее глаза. Глаз этот смотрел на меня в щелку приотворенной двери ее квартиры, за которой смутно намечалась половина лица. Я невольно обернулся, успев поймать ее взгляд прежде, чем она отскочила от двери.
Потом я очень часто видел и хорошо узнавал этот глаз. Он появлялся в просвете между матовыми розами парадной двери, когда я шел провожать домой кого-нибудь из своих знакомых девушек и железная калитка с грохотом захлопывалась за нами. Глаз миссис Скрабс с самых выгодных позиций наблюдал за моими уходами и возвращениями, прикидывал, что и как, делал определенные выводы и своим заключениям явно радовался.
Жизнь миссис Скрабс заключалась в наблюдении за жизнью других людей. Ее ничуть не интересовали людское благородство и великодушие, она старательно выискивала в жизни окружающих все скандальное, порочное, неприятное, это было ее утешением и духовной пищей. Когда она говорила об «интрижках» жильцов, в ней с новой силой разгоралось желание жить. Миссис Скрабс, вероятно, зачахла и умерла бы в атмосфере благопристойности.
Первый мой разговор с миссис Скрабс состоялся у подножия лестницы; я с трудом спускался, неся щетку и банки «Изиуорк» — коричневой мастики для пола, которой я обычно натирал деревянные ступеньки лестницы по обе стороны ковровой дорожки.
Надо сказать, что лестницы во всех домах Мельбурна натирались в те времена мастикой «Изиуорк». После многолетнего наслоения мастика лежала пластами; случалось, я ножом отковыривал кусочек такого пласта — он был похож на плитку шоколада.
— Я люблю чистоплотных людей, — сказала миссис Скрабс.
Ей нравилась мастика «Изиуорк», я ее терпеть не мог.
Она начала разговор с заявления, что ее зовут миссис Скрабс и что у нее язва желудка.
— Да. Ваш муж говорил мне об этом, я очень огорчен, — сказал я. Надеюсь, вы скоро поправитесь.
— Я никогда не поправлюсь, — ответила она, и я вдруг живо представил себе миссис Скрабс ночью, когда жильцы безгрешно спят, и тишину не нарушают крадущиеся шаги, которые могли бы питать лихорадочное воображение этой дамы и не дать ей впасть в отчаяние и зачахнуть.
Это была очень худая, почти бесплотная женщина с плоской грудью, похожая на насторожившуюся птицу. Одевалась она во все черное и выглядела старше своих лет, — как мне кажется, ей было лет сорок.
Желая расположить к себе, она огорашивала собеседника тем, что сообщала ему доверительно про кого-нибудь разные гадости, в надежде встретить понимание и сочувствие. Она пригревала единомышленников, — возмущалась вместе с ними вероломством других и возбуждала в них подозрительность по отношению к окружающим.
Впрочем, такого рода союзы обычно бывали кратковременными. Осуждающий взгляд ее неизменно обращался на тех, кто только что поддерживал ее и разделял ее возмущение, и тогда они, в свою очередь, переходили на положение обвиняемых.
— Я не какая-нибудь сплетница, мистер Маршалл. Я — порядочная женщина, это знают все. Я всегда держусь в стороне. Перси, мой муж, постоянно повторяет: «Не сиди ты все время дома, гуляй, побольше встречайся с людьми». Ему легко говорить, мистер Маршалл, у него нет язвы желудка. А у меня есть, и мне приходится быть осторожной. Да, я держусь в стороне от всех и не вмешиваюсь в чужие дела, но чего только я не насмотрелась в этом доме, мистер Маршалл. Уму непостижимо! Я видела замужних женщин, подумайте только — замужних! Правда, мужья их… не буду договаривать, сами понимаете! Но я сама видела, как эти женщины по ночам приводили мужчин в свои спальни. И, боже мой! — что они только не выделывали! — пьянствовали, хохотали, развратничали — отвратительно, позор, вот что это такое! Да, да, да, отвратительно!
Я — порядочная замужняя женщина, мистер Маршалл, и я не могу рассказать вам обо всем, что делается тут, это слишком неприлично. Но предупредить вас я считаю себя обязанной: вам следует быть очень осторожным в выборе жильцов. Ведь люди просто приходят, спрашивают — не сдается ли комната, а вы даже не знаете, что они собой представляют.
Я видела, как у одной женщины за одну ночь перебывало четверо мужчин, а когда я утром спросила у нее, кто они такие, она сказала, что это ее дяди. Дяди! Слышали вы что-нибудь подобное? И один из них выскочил без штанов! Я это собственными глазами видела, и мой муж — тоже. Выскочил на площадку второго этажа. Перси втащил меня в кухню. Мне стало плохо от этого зрелища, а ведь мне никак, никак нельзя волноваться. Доктор не раз предупреждал: ни в коем случае не волнуйтесь, с такой язвой желудка надо всегда сохранять полное спокойствие.
И муж мой все время повторял: «Не волнуйся, дорогая», а я и не волновалась, просто мне было противно. Этот человек был ужасен. Он все горланил:
Я затащу ее в кусты,
Это уж как пить дать,
Вот только вернусь опять
В Шотландию — край красоты…
Перси еще тогда заметил, что этот человек, наверное, родом из Шотландии, ну а я тут же заявила, что раз там живут такие люди, то я ни за что, никогда в жизни туда не поеду.
Это только один случай, мистер Маршалл. А я могла бы целый день рассказывать вам про ужасы, которые творились в этом доме. Вы молоды и не знаете людей — приходите ко мне всякий раз, когда захотите что-нибудь узнать про жильцов, не обращайтесь ни к кому другому, от меня ничего не укроется.
Мне нужен был человек, который выходил бы на звонки, пока я был на работе. Висевшее на крыльце объявление «Сдаются комнаты» привлекало внимание людей, ищущих жилье; кто-то должен был показывать им комнаты и убеждать, что за такую цену лучшего не найти.
По субботам и воскресеньям я принимал посетителей сам, однако при этом не мог заставить себя сообщить им что-нибудь помимо основных сведений о квартирах, которые хотел сдать. Меня не покидала мысль о единственной уборной в доме, о скверной ванной комнате, где к газовой горелке было прикреплено объявление: «Каждая ванна стоит три пенса».
Я кратко отвечал, на вопросы, которые мне задавали приходящие пары, и не делал никаких попыток уговорить их, что эти безличные комнаты лучше, чем сотни других, сдававшихся в районе Альберт-парк.
Я молча ждал, пока они решат этот вопрос, и если они приходили к решению снять у меня квартиру, брал с них плату за неделю вперед и уходил к себе.
Однако найти жильцов было не так-то легко, тем более что в будни некому было отвечать на звонки приходящих, и мне поневоле пришлось просить миссис Скрабс принимать посетителей в мое отсутствие.
Я предложил ей уменьшить на пять шиллингов в неделю плату за квартиру, если она согласится заменять меня. Миссис Скрабс такая перспектива улыбалась: отныне она сама могла выбирать угодных ей жильцов, и это давало ей ощущение собственной важности и власти.
Она выразила согласие, и уже через неделю две пустовавшие квартиры были сданы. Я почувствовал почву под ногами и, чистя по утрам ванну и уборную, уже не думал о бессмысленности этого занятия.
«Каждая ванна стоит три пенса» — вешая это объявление, я рассчитывал покрывать стоимость газа, который расходовался для согревания воды. Но ни один из моих жильцов не обращал на объявление ни малейшего внимания.
— А как насчет ванн? — спрашивал я каждого жильца, приносившего мне квартирную плату.
— Мы ни разу не пользовались ванной на прошлой неделе, мистер Маршалл, — неизменно отвечали они.
Выходило так, что люди, которые у меня жили, либо никогда не мылись, либо просто лгали. Иногда кто-нибудь из них выходил из ванной комнаты в халате, с мокрыми волосами и, как бы отводя от себя обвинение, мимоходом замечал, что вымыл голову холодной водой.
В довершение всего жильцы двух верхних квартир по утрам опорожняли горшки прямо в ванну, и это не было простым подозрением, я сам видел, как они входили в ванную комнату с полными посудинами, а возвращались к себе с пустыми.
Горшки выливались под шум льющейся из крана воды, я прекрасно слышал это, пока, пятясь вниз по лестнице, протирал влажной тряпкой ступеньки и ежился от отвращения.
Памятуя советы агента, я каждое утро тщательно чистил ванну, и каждый раз меня чуть не тошнило от запаха дезинфекционных средств и сознания, что приходится иметь дело с такими нечистоплотными людьми.
Миссис Скрабс могла быть довольна — поведение выбранных ею жильцов в течение нескольких месяцев немало обогащало ее жизнь: «скандальные происшествия» следовали одно за другим, а она с горящими глазами то и дело шмыгала ко мне, чтобы в подробностях рассказать об очередной ссоре или драке.
Одну из квартир миссис Скрабс сдала молодой женщине лет двадцати, которая пришла с мужем — здоровенным парнем, механиком каботажного судна; он подолгу не бывал дома — иногда по нескольку недель подряд.
Женщина эта — крепкая, упитанная, с полными губами, округлыми щеками и гладкой кожей — обычно вела себя тихо, хлопотала по хозяйству, мурлыча себе под нос модную песенку. Но временами ее охватывало беспокойство, тогда она слонялась по дому, выглядывала на улицу или стояла неподвижно у дверей моей комнаты, словно погруженная в транс, молчаливая и напряженная.
В такие дни лицо ее пылало, ее тянуло бродить ночью по улицам, противоречивые чувства словно толкали ее в коридор, когда оттуда доносились голоса мужчин, и одновременно предостерегали ее от их общества.
Однажды вечером кто-то постучался ко мне, я открыл дверь; на пороге стояла эта женщина в халате. По выражению ее лица видно было, что она на что-то решилась, и тут же испугалась своей решимости. В ее руках была расчетная книжка, из которой высовывались две ассигнаци