А потом была встреча с движущейся им навстречу с юга армией. Калач-на-Дону! Танкист навсегда запомнил, как обычно сдержанный комроты капитан Куприянов, не боясь простудиться, кричал, размахивая шлемом: «В кольце! Немец в кольце!»
А от его роты осталось четыре танка…
Тяжёлые бои с зажатой в кольцо армией Паулюса. Потери. Пополнение. Недосып. Холод. И долгожданное: «Капитуляция!»
А ещё колонны пленных… Юрий вздрогнул от неожиданной мысли: а ведь там, под Сталинградом, были не только немцы, но и венгры, итальянцы, румыны… Кто знает, не видел ли он среди замотанных в тряпки, обмороженных солдат врага родственников этой женщины. Как всё-таки всё сложно в жизни…
Невеста
День склонялся к вечеру. Битва затихала. Всё реже грохали орудия, время от времени трещали пулемётные очереди и отдельные выстрелы. Опытный слух Юры определил, что немцы потеснили наших метров на двести-триста влево от полуподвала, в котором он находился. А это означало – сегодня его не отобьют, в лучшем случае завтра.
«Скорее бы, а то как бы ногу не оттяпали, если с лечением запущу», – вздохнул танкист и, стараясь отвлечься от ноющей боли, снова погрузился в воспоминания.
После Сталинградской битвы сильно потрёпанную в боях бригаду отвели в тыл на переформирование. Капитан Куприянов получил звание майора и теперь командовал батальоном в том же полку, а роту принял капитан Зверев – немногословный, придирчивый и требовательный офицер.
То, чего боишься, обычно и происходит: опасения командира танка Свиридова, которого после сталинградских боёв повысили в звании до лейтенанта, сбылись: разведчики переманили-таки здоровяка-заряжающего Фомичёва к себе. Вместо него в экипаж поступил неунывающий весельчак Василий Степаньков – смекалистый, находчивый, никогда не лезший за словом в карман.
И танки в часть поступили новые – тоже Т-34, но с плоской шестиугольной башней, которую бойцы тут же окрестили гайкой.
Танкисты восстанавливались после тяжёлых боёв, осваивали новую технику. Тогда же Юра получил свою первую боевую награду – медаль «За оборону Сталинграда».
Щёлкнул дверной замок. Юрий мигом очнулся, схватил автомат.
В дверь вошла женщина с керосиновой лампой в одной руке и сумкой в другой.
– Нет бояться, – шёпотом сказала она. Поставила лампу на ящик. Вынула из сумки бинты, ножницы, какие-то склянки. Аккуратно разложила на газете. Передвинула лампу так, чтобы раненую ногу было лучше видно, внимательно посмотрела на Юру и приложила палец к губам.
Он понял: сейчас будет больно, очень, но кричать нельзя. Немецкой речи в доме уже давно не было слышно, но кто знает, где враг: может, совсем рядом. И у венгерки особо не спросишь.
Юрий взял брезентовый ремень автомата и сжал его зубами. Посмотрел на женщину и кивнул: начинай.
И не кричал, не дёргался, не хватал женщину за руки. Только жёсткий брезент ремня насквозь промок от обильной слюны, а глаза залило солёными ручьями текущего со лба пота.
Наконец всё закончилось. Спасительница перевязала ногу бинтами и улыбнулась:
– Хорошо, Иван. Ходить – да. Потом – да.
Танкист с трудом освободил ремень от зубов и, ткнув себя в грудь, произнёс:
– Юрий.
– Юри, – кивнула женщина. Показала на себя: – Агнеш.
Она выложила из сумки хлеб, колбасу, сыр, бутылку с водой. И ушла, не забыв на выходе ещё раз приложить палец к губам.
С новым заряжающим Степаньковым Юрий быстро подружился: что-то в характере Василия было детское, отчего он казался ему ближе по возрасту, чем остальные. А когда тот узнал, что мальчишка в 1941 году выводил наших бойцов из окружения, они почти сроднились.
Оказалось, Василий со своим полком, базирующимся в Белоруссии, в первые же дни войны попал в окружение, откуда они лесами, толком не зная куда, выходили к своим. Просто шли на восток, о ситуации на фронте не знали ничего. Хотели добраться до Минска, но там уже были немцы. Двинулись дальше – встретили партизанский отряд.
Василий застал самое начало формирования партизанского движения в Белоруссии. Налаживались связи с центром, каналы снабжения оружием и продовольствием и многое другое, без чего существование отрядов невозможно. Были ошибки, некоторые из которых обходились дорого. Правила выживания в лесу писались кровью. Однажды одна такая оплошность чуть не стоила Василию жизни.
Его послали в деревню на встречу с нашим связным-осведомителем. По данным разведки, уже несколько дней там не было ни немцев, ни полицаев: куда-то уехали. Как выяснилось позже, боец, обязанный проверить, есть ли враг, поленился это сделать, понадеялся на авось.
А немцы в деревне были.
– Уходи немедленно, – прошептал побледневший связник вошедшему в хату Василию. – Все здесь, и полицаи тоже!
Василий подался назад, но было поздно: открылась дверь, и в хату вошли два немца и мордатый полицай.
«Да, – смеялся Василий, – первый клок седых волос у меня появился именно тогда».
– Кто такой? – угрюмо спросил полицай.
У Василия пересохло горло. Надо было что-то соврать, а на ум ничего не шло. Одна мысль: конец! Повисла долгая пауза. Напряжённая и безнадёжная.
И вдруг с криком «Петро вернулся!» ему на шею кинулась молоденькая девушка, почти девочка. И стала целовать его в губы и щёки.
– Петро вернулся, – смеясь, обернулась она к полицаю. – На пилораме, в Аксёновке, две недели работал. Чуешь, как дымом пропах. Жених он мой, свадьба осенью. – И ещё крепче обняла Василия.
Немцы смутились и отвернулись. Полицай, к счастью, был не из местных. Тоже, потоптавшись, махнул рукой. И вскоре все трое покинули хату.
А связной с Василием и Олесей долго хохотали и не могли остановиться – тем особым, безудержным смехом облегчения после пережитого страха.
– Лодыря того, из-за которого я чуть не влип, командир отряда хотел расстрелять, да решил вступиться: поцелуи такой девушки стоят нескольких седых волос. Отвесил ему леща хорошего – и всего делов. А ближе к осени партизаны меня к нашим переправили. Всё-таки танкист я, здесь нужнее. Вот так оно получилось: попал в окружение, а вышел женихом, – смеясь, закончил свой рассказ Василий. – Ничего, кончится война, и по-настоящему на Олеське женюсь. Найду ту деревню обязательно.
Юрий улыбнулся, вспомнив неунывающего Степанькова, и внезапно в голову пришла мысль: «Надо же, а ведь у меня теперь своя Олеся, как у Василия. Только зовут её Агнеш».
Юрий съел всё, что принесла женщина. Боль в перебинтованной ноге постепенно стихала. Последний луч заходящего солнца упал ему на лицо.
«Ночь будет холодной. Конец декабря он и в Будапеште конец декабря. Но ничего, прорвёмся! Эх, сейчас бы в этот холодный подвал немного летнего тепла».
Юрий закрыл глаза и вспомнил горячее лето 1943 года. Первый и такой страшный бой на новом танке с обновлённым экипажем. Раскалённый воздух над высохшим полем под Курском. Танки против танков. Броня в броню. Кость в кость.
Палёные «кошки»
Битва шла уже третий день, а танковый полк Юрия всё ещё стоял в резерве. Канонада с юго-запада всё приближалась и приближалась, что тревожило.
– Стоим крепко, – говорил Михалыч, – с весны окапываемся. Если вдуматься, в степи, в чистом поле оборону выстроили. Да и здесь, смотри, ещё одна линия обороны. Какая по счёту – третья, четвёртая, пятая? Сдюжим!
Но Юра чувствовал, что уверенности в его голосе нет. С механиком-водителем они служили уже второй год вместе, хорошо изучили друг друга. «Плохие предчувствия у Михалыча, – подумал он, – да и у меня тоже. Хоть командир и называет интуицию антинаучной ересью, но что-то в этом есть».
Полк дислоцировался в низине, но танки не просто стояли в чистом поле, они находились в специальных окопах, укрываясь в земле по башню. В случае чего их можно было использовать как огневые точки.
И вся линия обороны была построена очень продуманно: окопы укреплены деревянными щитами, огневые точки и блиндажи – ещё более надёжно. А всю линию обороны закрывали маскировочные сети.
Этим утром грохот, казалось, стал ещё громче. «Совсем рядом, – подумал Юрий, – километрах в пяти, а то и четырёх. Неужели немец и досюда дошёл?»
Он окинул взглядом бойцов: артиллеристов, миномётчиков, пехотинцев, связистов… Все они вели себя как-то неестественно, нервно вслушиваясь в приближающийся с юго-запада грохот.
Юра подошёл к своему танку. Василий, пользуясь случаем, дремал, а Михалыч зашивал комбинезон.
– Близко гремит что-то, – сказал мальчик механику.
– Есть такое, – кивнул Михалыч и добавил своё любимое: – Всему своё время. Чему быть, того не миновать: надо будет принять бой – примем. И, отложив иглу с ниткой, недовольно пробурчал: – Ну вот, накаркал: лейтенант наш бежит. Дело будет. Сейчас командир нас озадачит.
– По коням, мужики! – с ходу скомандовал Свиридов. – Рота выдвигается вон в тот перелесок. Стоим в засаде, ждём фрица.
– А что, – осторожно спросил Михалыч, – фриц нашу оборону прорвал?
Лейтенант посмотрел на Михалыча, помолчал и медленно, с расстановкой произнёс:
– Просто. Стоим. В засаде. По местам!
Через минуту танк, урча, выполз задним ходом из окопа и тут же рванул к перелеску.
«Началось», – подумал Юрий. Он, как всегда, мало что видел со своего места стрелка. Танк въехал в перелесок, по броне захлестали прутья и ветки; ломая кустарник, поелозил туда-сюда и наконец затих.
Юра, выбравшись из боевой машины, осмотрелся. За деревьями были видны другие танки роты, включая командирский, с башенкой. Все пушки были направлены к просвечивающемуся сквозь деревья и подлесок полю. Такому тихому, мирному, спокойному, как будто война была за тридевять земель. Да, слева всё сильнее громыхало. Но грохот на войне – такой же привычный шум, как писк комара или курлыканье жаворонка в мирное время.