«И вот нашли большое поле: есть разгуляться где на воле! – вспомнил Юрий «Бородино» Лермонтова. – Кстати, а как называется это поле? Наверное, никак. Земля какого-нибудь колхоза – и всё».
– Вьюгин! О чём задумался? – раздался окрик командира. – Маскируем танк, живо!
И тут и там танкисты ломали ветки подлеска, укрывая танки сверху.
– Хватит! – махнул рукой Свиридов, который вместе со всеми занимался маскировкой. И вообще – молодой боец ни разу не видел, чтобы командир танка отлынивал от тяжёлой или грязной работы: чистить пушку, менять сломанные траки гусеницы, рыть окопы… Орать он, правда, был горазд, но что брань – на вороту́ не виснет. «Ремесло крик любит», – вспомнились кем-то сказанные слова. А что такое война? Юрий уже давно понял, что это невероятный труд, где главное – не чьи-то личные достоинства и недостатки, а способность вместе, не прячась за чужими спинами, делать одно дело. Опасное, страшное, смертельное, но только сами, только своими силами…
– Так, мужики, – уже спокойным голосом сказал Свиридов всему экипажу, – дело такое: немцы вот-вот прорвут вторую линию нашей обороны и попрут сюда. Танки, мотопехота. С тыла нас не обойти – склон и овраги, дорога им только здесь, через поле. Боевая задача у нас, как и у всей роты, – выскакивать из леса и бить танки в борт. Ударили – и задним ходом в лес. Перезарядились – и снова на поле. Степаньков, – лейтенант повернулся к заряжающему, – работаем только бронебойными – чтобы были под рукой.
– Есть.
– И вот ещё: у немцев появились новые танки, как их там – «тигры». Здоровые, броня – миллиметров сто, если не больше.
– Ого, – присвистнул Михалыч.
– И пушка длинноствольная, дальнобойная. Короче, опасные звери.
– Надо же, – пожал плечами заряжающий, – ребята говорили про что-то такое, я думал – брешут.
– Как видишь, нет, – покачал головой лейтенант, – прут, заразы. С километра, сволочь, Т-34 раскалывает, как орех. Это я к чему? Самое главное – выбивать «тигры», потому как он один опаснее десяти Т-3 или Т-4. В лоб его не возьмёшь – даже бронебойные снаряды ему как щелбаны, бить надо в борт. Поэтому, Михалыч, не вздумай на «тигра» в лоб переть, лавируй так, чтобы я ему в борт влепил. И вот что – сейчас с Юрием посмотрите проходы к полю, чтобы не застрять нам в самый нужный момент на какой-нибудь коряге. Ты ведь внук лесника? – Свиридов обратился к Юре.
– Так точно.
– Вот и отлично, тебе и карты в руки. А ты, Степаньков, заметил четыре снаряда с боеголовкой в виде катушки?
– Да, – ответил заряжающий, – я сам хотел спросить, да не успел. Что это за чудные́ снаряды такие?
– Новые, подкалиберные. Усиленно-бронебойные. Внутри – вольфрамовый стержень. Такой «тигра» пробьёт. Тоже чтоб под рукой были.
– Есть.
– Командир, а как они выглядят, «тигры» эти? – почесал подбородок Михалыч.
Лейтенант кивнул и достал из планшета листовку с силуэтами танков.
– Вот, комбат раздал для ознакомления. – Свиридов показал на танк с трапециевидной башней и длинной пушкой. – Это «тигр», а это – «пантера». Броня у неё не такая толстая, и пушка калибром поменьше, но тоже опасная зверюга.
– Зоопарк, – хмыкнул Михалыч. – А это что за автобус?
– Автобус, – улыбнулся командир, – похож, правда. Это самоходка «Фердинанд». Пушка у неё мощная, но сама она, говорят, тихоходная, за «пантерами» и «тиграми» не угонится. Так что фон-барона «Фердинанда» мы сегодня вряд ли встретим, но с «кошками», думаю, драться придётся. А они, заразы, кусачие. Всё, мужики, отдыхаем, пока дают. Чую, жарко сегодня будет.
Юра с Михалычем осмотрели возможные выезды к полю – всё в порядке. И с удовольствием разлеглись на сломанных сучьях. Военная жизнь научила вчерашнего школьника ценить любое мгновение тишины, каждую минуту отдыха. «Плох тот солдат, который не спит в свободное время», – вспомнил он слова балагура-артиллериста, с которым как-то разговорился в эшелоне. Провоевав год, Юрий понял, что это совсем не шутка, что способность использовать каждый миг, чтобы перевести дух, – это талант либо умение, которому надо учиться. Вот Василий, заряжающий, эту науку усвоил на пять.
В небе курлыкал жаворонок. Солнце перевалило за полдень. Разливалась дневная жара. Юрий разомлел и задремал.
– Подъём! – услышал он сквозь дрёму голос командира и тут же вскочил на ноги. Умение быстро засыпать должно идти в связке с умением быстро просыпаться.
– Вон они, ползут, – Михалыч толкнул Юру в бок, – километрах в двух. Считай.
«Сколько же их! Десять, двадцать, тридцать… а пылищи!»
Юрий, как заворожённый, смотрел на приближающуюся к ним бронированную армаду. Страшное, но одновременно почему-то притягательное зрелище. Сначала – тишина и как бы игрушечные, совсем не страшные, танчики в клубах пыли. Потом – лязг гусениц. Всё громче и громче. И уже видишь, что это не игрушки, а жуткие стальные твари, от которых разит смертью. «Неужели есть такая сила, которая способна остановить эту неумолимую лавину? Это невозможно!»
– По местам! – скомандовал командир танка, но его приказ заглушил грохот.
Юрий обернулся: поле с танками покрылось клубами разрывов. Снаряды рвались одновременно целыми гроздьями. Всё заволокло дымом, а справа, от наших позиций, донёсся жуткий, выматывающий душу вой.
– «Катюши»! «Катюши» наши, – засмеялся Михалыч. – Их музыку ни с чем не спутаешь. Бьют по фрицам прямой наводкой. Давайте, родные! Жгите, музыканты!
Вой прекратился. Постепенно оседали клубы пыли. Немецкие танки, медленно объезжая воронки, ползли на северо-восток. Но четыре машины горели.
– Горят! Горят «кошки»! – захохотал Михалыч, и с Юриных глаз как будто спала пелена. «Действительно. Горят же! А я – «невозможно, невозможно». На всякое действие есть своё противодействие».
Пришёл черёд следующей серии разрывов.
– Артиллеристы заработали, – пояснил Михалыч, – тоже прямой наводкой. Однако и нам пора.
Через минуту, взревев, танк отправился в самое пекло.
Этот бой всё время возвращался к Юре по ночам. Иногда, проснувшись от кошмара с дымящимися на поле танками, он долго не мог заново уснуть. Пережить такой бой один раз – это уже много, а раз за разом – запредельно для человеческого мозга.
Михалыч, как всегда в битве, отрешился от всего на свете, слившись с танком в одно целое. Юрий вцепился в рукоятку пулемёта.
Уже через пятнадцать минут его укачало до полуобморочного состояния.
Когда танк на мгновение останавливался, он стрелял из пулемёта в белый свет как в копеечку – во всё, что двигалось среди всполохов огня и клубов дыма. А потом танк дёргался назад, и Юрий вытирал со лба льющий градом пот.
Сложные зигзаги по перелеску – и вот танк опять выскакивает на окраину поля. Остановка. Из пулемёта по фрицам! Выстрел. Назад.
Духота. Жара. Вонь горящих танков, удушающий запах пороха.
Пелена перед глазами. «Почему Земля так быстро вращается? Она сошла с орбиты? Закружилась юлой? Сейчас она всех нас стряхнёт с себя в небо, как надоевших мошек. Голова лопается! Упасть и забыть это всё… Нет! Нельзя. Не теряй сознания, держись! Ты в бою. Стреляй!»
Если есть на земле адское пекло, то это было оно.
Несмотря на полуобморочное состояние, Юрий замечал, что горящих машин становится всё больше и больше. Но, увы, не раз и не два их танк проезжал мимо полыхающих на кромке поля «тридцатьчетвёрок». Из них выпрыгивали танкисты. Некоторые, стараясь сбить пламя с комбинезонов, катались по траве. «Помочь бы им. Да нельзя – бой!»
Когда в очередной – десятый, сотый, тысячный раз? – танк, управляемый Михалычем, выезжал на окраину поля, Юра заметил сквозь маленький прицел шаровой установки горящий Т-34 с командирской башенкой. «Вот и комроты подбили. А немцы всё прут».
По танку словно ударила кувалда, да так, что чуть не опрокинула его набок.
– Командир ранен! – закричал Василий. – Стой!
Михалыч быстро сдал назад, поглубже в лес.
Немецкий снаряд ударил в башню слева, со стороны командира танка, едва не сорвав её с погона. Осколками посекло лейтенанта, вся левая сторона тела – в крови. Досталось и Василию, но он хотя бы был в сознании.
– Нарвались всё-таки, – пробурчал Михалыч.
Очень аккуратно танкисты вытащили командира через верхний люк.
– Кузнецов, вы на ходу? – раздался знакомый голос комроты Зверева. Он, бледный, но собранный и сосредоточенный, стоял, опираясь на берёзу. Рядом с ним было ещё несколько уцелевших после гибели своих машин танкистов.
– Так точно, товарищ капитан, – ответил Михалыч, – на ходу. Но стрелять больше не можем: прицел разбит.
– И не надо, – махнул рукой Зверев. – Сажай тяжелораненых на броню – и на исходные позиции.
– На исходные? – обрадовался Михалыч. – Так, значит, немцы их не прорвали?
– Не прорвали и не прорвут, – через силу улыбнулся Зверев. – Встал немец, даже до первой линии окопов не дошёл. Ещё немного – и назад попятится. А наша рота… наша рота сгорела вся. Один твой танк на ходу. Забирай раненых!
Михалыч очень аккуратно, насколько это возможно на пересечённой местности, вёл танк с ранеными на исходные. Навстречу двигалась Юрина бригада: танки, самоходки, грузовики…
Находящегося без сознания Свиридова и посечённого осколками Степанькова погрузили в машину санбата. Василий был верен себе и не унывал:
– Ничего, Юрок-вьюрок, ещё на свадьбе моей с Олесей погуляем. Вы с Михалычем – первые гости. Не прощаюсь!
Бой затихал. Опалённые русским огнём немецкие «кошки» отползали назад.
Война повернула на запад.
Лохматые санитары
Понёсшая в Курской битве тяжёлые потери бригада была отведена в тыл для пополнения и переформирования. Покалеченный танк забрали в ремонт, и Юра с Михалычем оказались «безлошадными», как, впрочем, и остальные выжившие в той страшной битве танкисты.
– Вот и стали мы с тобой, Иваныч, стариками, – сказал Михалыч. – Командиры и заряжающие меняются, а мы остаёмся. А между прочим, ты везун: чаще всего в танке погибают именно стрелки-радисты, а тебя даже не царапнуло ни разу. Что, две макушки, раз такой везучий?