– А когда узнаете?
– Скоро, совсем скоро…
– Ну, ладно… – Я обошел старичка и вошел под арку. Что, интересно, он хочет узнать?
Нищих сегодня было мало. Быстро перебежав двор, я вошел на Никольское кладбище.
Как всегда, Ковров сидел на могиле. Раскачивающаяся на ветру ветка старой березы то и дело проходила сквозь его голову, но призрак этого не замечал.
– Здравствуйте, Павел Иванович.
– Здравствуйте, Андрей. – Ковров поднял глаза и улыбнулся. Похоже, он был рад моему приходу. – Ну, как, надеюсь, вам стало легче? В прошлый раз, когда мы с вами виделись, вы ушли довольно… как бы сказать… растерянным.
– Да, пожалуй, – согласился я. – Тогда вы рассказали мне… слишком много удивительного.
– Время лечит, друг мой, вы позволите мне вас так называть, ведь мы с вами в некотором роде… собратья…
– Да, конечно, почему нет?
– Так что же, друг мой, вас привело сюда на этот раз? Я замечаю у вас пытливый и любознательный характер и потому смею думать, что пришли вы не просто так, проведать мою могилу, – Ковров улыбнулся. – Ведь я вам не родственник.
– Упырь, – без обиняков ответил я. Ковров помрачнел, если можно так сказать о призраке.
– Упырь… – медленно произнес мертвец. – Почему вы спрашиваете о нем?
– Мне сказали, он очень опасен, сказали, что может даже убить… мертвеца, – усмехнулся я дурацкой тавтологии. – Кстати, тот старичок у входа тоже с ним знаком.
– Его здесь знает всякий, – вздохнул Павел Иванович. – И что он убить может – сущая правда. Наверное, я должен был предупредить вас, ведь вы… из другой среды, так сказать. Из царства Водяного. А здесь владенья Упыря. Вы рискуете, а я, старый дурак, обо всем забыл! Если он здесь появится, вам лучше бежать без оглядки…
– Да кто он такой?
– Он владеет этим городом. Точнее сказать, владеет мертвым Санкт-Петербургом, невидимым для живых. Его можно назвать и моим хозяином, так же как Водяной – хозяин ваш. Вы уж не обижайтесь…
Я не обижался. Тем более что так все и было.
– А как он выглядит?
– А как выглядит смерть? Неприглядно, жутко и уныло. Вам правильно сказали: остерегайтесь его, а увидите – бегите в свои владения. Только там вы будете в безопасности.
Я заметил, что Ковров тревожно оглядывается, и его волнение невольно передалось мне.
– В последнее время он здесь не появляется, и, знаете, я счастлив, когда его не вижу.
Тут я заметил, что он старается не произносить имени Упыря вслух. Все «он» да «он». Логично, помяни черта – он тут как тут.
– Кладбища – его вотчина. Он говорит: весь город – кладбище, а значит, и весь город – его… Но это метафора, если вы понимаете.
– А его самого убить можно?
Ковров внимательно посмотрел на меня:
– Даже не думайте, ничего у вас не выйдет. Вы слишком слабы, а он долго… правит здесь. И потом, зачем вам это надо? Убийство – великий грех. Даже мысли о нем отягчают душу. Почему вы спрашиваете?
– Я так спросил. На всякий случай. И что, он бессмертен?
– Нет, конечно. Смерть в людском, обывательском представлении – это небытие, а мы с вами живем, значит, и умереть можем. Так и он. Андрей, даже не пытайтесь встать у него на пути! Вы не знаете, насколько он злобен и насколько могуч. Хорошо, что здесь, кроме меня, из наших почти никто не появляется, а то давно доложили бы… ему. Будьте осторожны.
– Буду, – пообещал я. – Павел Иванович, давно хотел спросить: а вы как… здесь оказались? Расскажете?
– Если бы я первым спросил вас о том же, вы почли бы мой вопрос бестактностью, – ответил Ковров. – Но я не обижаюсь, упаси бог. Я даже в некотором роде рад… Я никому об этом не рассказывал. А вы поведали мне свою историю, и я чувствую себя в долгу. Впрочем, в то время об этом случае даже газеты писали, хотя что они знают, газеты…
Ее звали Дарья. Я встретил ее в тысяча восемьсот семьдесят втором году, в царствование Александра Второго… Жил я недалеко от Дворцовой слободы, сейчас этого дома нет. Служил и до советника дослужился. Жил неплохо, служба была не в тягость. Денег мне хватало, я ходил в театр, покупал книги. Проживал в доме графа Волынцева, конечно, не в бельэтаже, но квартира была приличная, с зелеными обоями и мебелью…
Судя по лицу, ему нравилось вспоминать. А чем еще жить мертвецу? «Умирает», наверное, от скуки, подумалось мне, а живет памятью.
– То время вспоминается с такой радостью… Помню прогулки по Екатерининскому каналу. Помню, когда зажгли первые электрические фонари на Одесской улице, мы с Дарьей ходили смотреть это чудо… Тогда ведь это казалось чудом, Андрей, вам не понять.
Я улыбнулся и кивнул. Может, и не понять, но представить можно.
– Дарья тогда говорила: этот чудесный огонь – символ нашей любви. Конечно, я читал в газетах, что электрический свет – изобретение науки, и все же Дарье нравилось так говорить, а мне – слышать. Кто из нас мог тогда знать… – Ковров тяжело вздохнул.
Я догадался, как ему тяжело, и открыл рот, собираясь сказать, что мне пора идти. Призрак качнул ладонью:
– Не беспокойтесь, я вспоминаю это каждый день. Эти воспоминания и есть моя истинная жизнь, если вы меня понимаете. Лучшее время. Вы только задумайтесь: целая жизнь из тысяч и тысяч дней, а счастья – по дням пересчитать. Разве так должно быть?
Мне несколько надоела манера Коврова внезапно отходить от темы, перескакивать с пятого на десятое, задавать философские вопросы и выжидающе смотреть, словно я мог дать на них ответ. И все же слушать его было интересно. Он гораздо разговорчивей Архипа, от него можно узнать об этом мире больше, чем рассказал бы Архип. В отличие от Коврова утопленник не слишком распространялся о прежней жизни, мне казалось, он ненавидит «верхний мир».
– Дарья была не той, кого можно любить человеку моего сословия и положения. Родители ее жили на Охте, напротив завода Обухова. Там селились мастеровые и ремесленники, многие работали на государевых верфях.
Я приехал к мебельщику, которого мне порекомендовал один приятель. И там впервые увидел Дарью. Она была его дочерью. И, знаете, едва мы встретились глазами, я понял, что увижу ее не раз. Потому что не смогу отпустить от себя.
Я взял ее к себе служанкой. И видит Бог, с первого же дня мне было стыдно, что она работает. Я никогда не думал, что моя любимая женщина будет работать. Это немыслимо, тем более что я был человек небедный и мог содержать жену. Жену, а не приживалку, понимаете разницу, молодой человек? Дарья мыла пол, стирала и чистила, а я не смел запретить ей, боялся, что мои чувства станут слишком заметны, вызовут досужие разговоры, сплетни и, в конце концов, слухи дойдут до моего начальства. Сейчас я презираю себя за это. Как я мог? Как вообще могут люди ставить что-то выше любви?
Мы виделись часто, каждый день, и с каждым днем я убеждался, что для меня нет и не будет другой женщины. Это будет Дарья или – никто. Но оставлять ее приживалкой я не хотел. Делать так означало не уважать ее, не любить – а я ее любил!
Ах да, совсем забыл… Однажды мой приятель, любитель спиритизма и мистик, отвел меня к цыганке. Сказал, что та будущее по руке читает так же легко, как дьячок – Библию. Не верил я в это, но решил попробовать. Сказал цыганке, что жениться хочу… Взяла она мою ладонь, посмотрела и говорит: «Берегитесь, барин. Счастливы будете, но недолго. Смерть вам от любви написана». Задумался я тогда, но не испугался. Я не военный, в походы не хожу, отчего же смерть? Смерть от любви? Какая глупость! Невозможно думать о смерти, когда любишь.
Мы сыграли свадьбу. Правда, гостей было немного, в основном ее родные да пара моих старых друзей, не осуждавших меня. Ни мое начальство, ни большинство приглашенных не явились. Я знал, почему, и знал, что не простят. Но мне было все равно. Я решил оставить службу и поселиться в пригороде. Купил дом на правом берегу, недалеко от ее родных, в бывшей немецкой слободе. Немцы народ культурный, им неважно, кто моя жена, они были учтивы и кланялись ей… То было самое счастливое время, – повторил Павел Иванович.
– Я отправился на прием к одной очень влиятельной персоне. Мне необходимо было заручиться поддержкой некоторых людей для одного дела. Не будем об этом… Дарья не смогла пойти, чувствовала себя плохо. Там я и встретил одного господина. Назову его просто М. Он… Скажу лишь, что он непозволительным образом отозвался о моем браке с Дарьей, он оскорбил ее и нашу любовь.
Я бросил в него перчатку. Тогда меня посчитали безумцем. Многие знали, что М. прекрасно стреляет и ему случалось убивать своих противников. Я этого не знал, но, видит Бог, и зная, я поступил бы так же! Мой приятель сказал шепотом, чтобы я немедленно принес извинения этому мерзавцу, или тот убьет меня. Я отказался. Я понимал, что скорее всего меня убьют. Разум мой вопил, в голове шумело от ужаса, но сердце было спокойно. Я знал, что поступаю, как положено честному человеку и дворянину.
– Прекрасно, – сказал он. – Встречаемся завтра, в одиннадцать, за заставой Шлиссельбургского тракта.
Мне хотелось жить, я чувствовал, что живу последний день. И знаете что? Я вызвал его, но я не собирался убивать. Конечно, я никому об этом не сказал, но я действительно не хотел убивать. Подумал: выстрелю в воздух или, чтобы не болтали лишнего, мимо. Вряд ли попаду, я пистолет держал раза два, баловался по молодости… Глупо, скажете вы? Какой смысл стреляться, если убивать не хочешь? Но тогда я думал именно так. И Дарье я ничего не сказал. Солгал. Сказал, что еду по делам.
Все случилось точно так, как предсказала цыганка. Мы стрелялись. Я промахнулся, а он нет. Пуля попала мне под сердце, я захлебывался кровью и чувствовал, что умираю. Но знаете: страх ушел, поскольку я вдруг осознал, что все не зря, что жизнью я выкупил ее, избавил от всего… И умер спокойно. Дальше ни похорон, ничего не помню. А потом очнулся здесь, на кладбище… И понял, что жизнь не закончилась.
Я тотчас отправился к Дарье. Не буду говорить, что со мной случилось по дороге… Вы, должно быть, знаете все это. Я не сразу понял, что стал живым мертвецом…